Спали — хоть из пушки пали! А проснулись — увидели на плащ-палатках лужи. Оказывается, ночью лил проливной дождь, но никто из нас не проснулся…
Пасмурным утром в бой пошли только четыре танка. Едва первый танк Кириченко выдвинулся к проселочной дороге, как бронебойный пробил броню и попал в полную боеукладку. Траки, пушка, башня, обломки на наших глазах россыпью взлетели под облака. Зрелище страшное!.. Еще страшнее стало, когда такая же участь постигла второй танк (фамилию командира танка забыла). На третьем танке командиром была Тася Патанина. Ей удалось пройти чуть дальше и в сторону. Снаряд попал в борт, и двое, помнится, остались в живых — Тася и кто-то из экипажа. Мы подбежали, когда наши разведчики уже перенесли Тасю в рощицу. Она была тяжело ранена в бедро и все спрашивала меня: «Зачем ты здесь? Уходи!» Четвертый танк Назаренко ни с чем вернулся назад… Судьба у Таси очень прозаичная. Единственный бой, из госпиталя она вернулась, получила «Знамя» и не захотела идти в свой взвод. Попросила, чтобы ее оставили на танке командования — они же в бой не идут. Там все места были заняты. Тогда она ушла в учебный полк. Там она вышла замуж за командира роты Ломанченко. Больше она не воевала. Наверное, ей стало страшно, но ее уважали и очень хорошо к ней относились.
Второй раз довелось ходить в наступление вместе с пехотой в районе города Севска. На сей раз нас, разведчиков, с вечера привели в передовые окопы. От немцев нас отделяло лишь небольшое поле ржи. Постелили на дно окопа свежей ржи. Легли спать. Проснулась среди ночи от ужаса: резкий лающий голос громко вещал по-немецки. Оказалось, что это наша агитмашина вышла за окопы и перед наступлением «промывала мозги» гитлеровцам.
На рассвете началась артиллерийская подготовка, а мы бежали по ржи и на ходу стреляли из автоматов. Только заскочили в окоп, как противник перенес огонь на свои бывшие позиции. Мы по передовому окопу, глубиной всего до пояса, ринулись в сторону балки. И тут, как на грех, окоп перегородило туловище здоровенного убитого немца: ни обойти, ни перепрыгнуть… Пришлось бежать прямо по трупу — прыжок, и одна нога на его животе, и тебя подбрасывает как пружиной вверх, а от неприятного ощущения кажется высоко, высоко…
Потом шли тяжелые бои правее деревни Форыгин, где нам поручили вытаскивать раненых. Сначала было страшно сунуться под огонь. Идешь и думаешь: «Может, я и не вернусь». Но приходит момент, когда полностью отключаешься от страха и ползешь, рационально используя и воронки, и след танка. В общем, мозг работает только, как быстрее помочь раненым, совершенно не думая о себе. Но потом плохо помнятся подробности такого дня…
За эти бои мне дали медаль «За боевые заслуги». Потом нас отвели на переформирование в Путивль Сумской области. Там разместили по квартирам. Я жила вместе с подружкой командира полка Сабитовой. Он ее не взял, а вызвал жену и детишек. К тому же его перевели и назначили командиром учебного полка. Получили танки. Уже снег выпал, и нас отправили на 1-й Белорусский фронт. Шли бои местного значения. Продвигались все время лесом, болотами. Бои шли только на открытых полянах и прогалинах. Я в санчасти полка медсестрой. Каждый день на передовой. Хорошо после боя. Санинструктор Калинин растянет палатку, поставит железную печурку, сделает горячий чай в алюминиевой кружке…
Как-то в минуту затишья я метров на 200–300 отошла от передовой и оказалась на месте недавнего боя. Вокруг лежало множество тел наших бойцов, замерзших и припорошенных снегом. Эта картина меня не испугала, так как то, что я собиралась делать, сделала бы и под шрапнелью. Не было больше сил терпеть. Я нырнула под развесистую сосенку, сняла ватник, гимнастерку и, наконец, тонкий джемпер. Тело от укусов неисчислимых вшей горело, как от жгучего перца. Не била их, а сгребла ногтями прямо в снег…
Мы расположились на опушке леса. Рядом проходили два окопа, немного впереди — землянка, слева разместился расчет «сорокапятки», справа и слева в мелком сосняке — танки.
И вот немцы открыли огонь. И надо же такому случиться — прямое попадание в нашу «сорокапятку». Один артиллерист чудом остался жив и мучительно стонал. Я решила оттащить его к землянке, и это стоило мне большого труда: такой он был большой и тяжелый… У спуска в землянку я разрезала артиллеристу брюки и замотала бинтом рану на ноге. На мою просьбу втащить его в помещение никто не отозвался. Вся землянка была набита людьми, прятавшимися от обстрела, и втащить раненого было просто некуда. И, что греха таить, видно, никому не хотелось рисковать своей жизнью ради раненого, который неизвестно еще, выживет ли…
Зоя Александрова (стоит в центре)
Когда наши танки пошли в атаку, я не слышала, но из доносившихся криков поняла, что один из них сразу же был подбит. Пришлось мне оставить артиллериста и вернуться к своим.
Появился мой напарник Николай Полосухин, и мы вместе побежали меж сосенок, а потом поползли к залегшей на снегу цепочке пехотинцев. Подбитый танк находился метрах в ста впереди на нейтральной зоне, добраться до него не было возможности.
Мы гадали, а вдруг там есть живые, ведь до вечера истекут кровью и замерзнут… Попытались найти удобный подход к танку, но безуспешно. И тогда поползли к танковому следу, сначала вдоль цепочки залегших в снегу пехотинцев, и просили: «Ребята, поддержите». Потом направо по танковому следу — по нейтралке. И это днем! А снег глубокий, рыхлый — кажется, что не ползешь, а стоишь на месте. Доползли все-таки. У танка лежал один раненый танкист, а остальным трем, оставшимся внутри, уже не важно было, сколько ждать…
У танкиста были перебиты ноги. Уложили мы его на лыжи, Полосухин запрягся в лямки и потащил. Я ползла впереди, вся мокрая от пота. Силы были на исходе — остановилась и уткнулась лицом в снег. Николай крикнул: «Зоя! Ты жива?» Оказывается, в тот момент, когда я сунула лицо в снег, чтобы остудить, у моей головы пробежали «зайчики» от автоматной очереди…
Побывала я и в ночном бою в лесу. Вспоминаю, как о страшном кошмаре: шум, грохот, непрерывный гул от выстрелов с обеих сторон и яркие сливающиеся воедино всполохи при этом. Танки мечутся, теряя ориентиры и нарываясь на «болванки» противника. Раненые танкисты, кто в состоянии, бегут, не зная, где свои, где чужие. Я побывала в аду…
Однажды днем приходит посыльный на передовую и говорит, что меня вызывают на командный пункт. Пришла, спрашиваю ординарцев, кто меня вызывал, говорят: «Иди пока, отдохни». Посидела в машине с кунгом, опять спрашиваю, кто же меня вызывал. Отвечает Кириченко: «А мы пожаловались командиру полка, что старшина Калинин сам не ходит, а тебя каждый день „гоняет“ на передовую». Я вышла из машины, походила между ними, накинула санитарную сумку на плечо и пошла обратно. Шла и думала: «Как же там без меня, может, уже кто ранен и некому оказать помощь».
По дороге шли автоматчики с комвзвода. Эта местность оказалась в зоне обстрела противником минометным огнем. Молодые ребята побежали к лесу. А я вспомнила разговор с пехотинцем, который не хотел укрываться в окопе потому, что снаряд попал в дерево, разорвался и осколками убило его товарища в окопе, поэтому никуда не побежала, а продолжала идти вперед. Комвзвода их постыдил, показывая на меня, и они один за другим вернулись и дружно зашагали по дороге к передовой. Этот случай разнесли по полку. А что тут такого?! Просто я поняла, что под деревьями не прячутся, лучше прямо на дороге плюхнуться и лежать.
Приезжал корреспондент, фотографировал у подбитого танка, расспрашивал, а мне все представлялось таким обычным и будничным, что не знала, о чем говорить…
Зима снежная была, снег глубокий. Заносы. Пищи не подвозили. Кормили какой-то гущей. И у меня не выдержал желудок. Я настолько похудела, страшно на меня было смотреть. Доходила. Меня отвезли в госпиталь, поставили диагноз: острый гастрит. Я всегда считала, что я не погибну, и вот перед деревней по пути в госпиталь остановилась наша машина, и с краю было много наших могил. Я смотрю: «Батюшки, сколько же девчонок погибло!» Поправилась я быстро — уколы, лекарства. К тому же диета: картошка пюре, супчик.
Потом я уже ухаживала за ранеными, ходила по домам-палатам читать сводки. Возила раненых на рентген. Потом врач говорит: «Оставайтесь, нам так руки нужны». Я ответила: «Нет, пусть уж лучше погибнуть, чем здесь оставаться». Глупо, конечно, ответила.
За бои на Курской дуге меня представили к «Славе» 3-й степени, но не дали. Писарь сказал, что на меня было приказано написать слабую реляцию.
После болезни я не вернулась в полк. Мне просто хотелось избавиться от Попукина. Госпиталь переехал в Новозыбков, в котором стоял учебный полк, куда был назначен Бордюков. Я пошла и попросилась. Осенью 1944-го танкистов стали отправлять в части, и меня опять потянуло на фронт… А как мне уехать? Я договорилась с врачом, с которым дружила, чтобы он мне дал направление в госпиталь. Он мне его выписал так, что я смогла отрезать заголовок. Осталось только название города. Разыскала там штаб армии, в котором работала Маша Сабитова. Ее друг имел большой чин. Я у них месяц жила. Отъелась. Чувствую — больше не могу. Подошла к ее другу, он мне сказал, что у них такие-то бригады. Я говорю: «Пошлите к тому, кто меня знает». Мне называют фамилии командиров бригад. Оказывается, к этому времени командиру нашего полка Бордюкову дали отдельную бригаду. Я и еще один парень с нашего полка поехали к нему. Прибыли. Вы думаете, нас оставили там? Он уже с собой туда взял жену! Мы стоим, выходит жена и говорит: «Зоя, а вас Петя не возьмет в бригаду». — «Почему?» — «А вы с Машей переписывались». И тогда нас направили в соседнюю 65-ю бригаду 11-го танкового корпуса, командовал которой Лукьянов. Там я прижилась. Первое, что я услышала от командира бригады: «Оставайся со мной». — «А куда же денется ваша подруга Зина?» — «Она в отпуске, в Москве». — «Нет, лучше отправляйте обратно, или в разведку, или в штаб фронта». И меня направили в разведроту.
