Гедлач запустил руку под узлы достал бурдюк и подал Шезине.
— Нет! Нет!.. А как вы? У вас же маленький, — возразила она.
— Отец, прости, я… — Даур осекся.
— Я тебе больше не отец! — бросил ему в лицо Гедлач и повернулся спиной.
— Гедлач!.. Даур!.. — разрывалась между мужем и сыном бедная Амра.
Даур поник и, сгорбившись, побрел на корму. Амра порывалась пойти за ним, но всякий раз гневный окрик мужа возвращал ее обратно. Безжалостный Молох Кавказской войны за сотни километров от поля боя продолжал пожирать свои жертвы. За весь день Гедлач больше не проронил ни слова, ничего не ел и не пил. В ту ночь ни он, ни Амра так и не уснули. Амра выплакала все слезы и терзалась мыслью о том, как уберечь от голодной смерти, сохранить Алхаза, когда ей почудился запах мяса. Она приподнялась над палубой и глубоко вдохнула. Нет, это не было обманом или галлюцинацией. Это действительно были запахи настоящей кукурузной лепешки и мяса! Амра тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения, но запахи не исчезли, а стали еще острее и доносились оттуда, где расположилась семья Астамура-кузнеца.
Их приглушенные голоса и загадочные шорохи будили в ней любопытство, а вкус мяса, который так явственно ощущался на губах и ломящей болью отзывался в висках, неудержимо влек к себе. Амра выбралась из-под бурки, приподнялась над бортом шлюпки и не поверила собственным глазам.
Перед Астамуром лежала стопка лепешек, а на листе капусты — кусок мяса. И это не было игрой воспаленного, голодного воображения Амры. В лунном свете в его руке тускло блеснуло лезвие ножа. Он торопливо кромсал мясо на куски, а жена раскладывала по кучкам. Голод и нетерпение оказались настолько сильны, что дети, не дождавшись дележки, тянулись к ним.
— Подождите, всем хватит! — зашипел на них Астамур.
— Папочка, я кушать хочу! — взмолился детский голосок.
— Тихо, доченька, тихо, — прошептала Асида и ладошкой прикрыла ей рот.
— Папа, а почему на пять? — спросил старший сын Шабад.
— Ты забыл про Айшу, — напомнила средняя дочь Айгюль.
— Она скоро придет! Кушайте! — торопил Астамур.
Дети жадно глотали пищу. Большие куски застревали в горле, Шабад поперхнулся и зашелся в надрывном кашле.
— Выпей, выпей, сынок, — послышался испуганный голос Асиды.
Обостренный жаждой и голодом слух Амры различил среди шорохов и шуршания журчание воды. Искушение оказалось сильнее стыда, и она подалась вперед. Шум шагов на трапе заставил ее отпрянуть назад. Из каюты выскользнула девушка, ее лицо закрывал надвинутый на самые глаза платок. Она поднялась на палубу, опустилась рядом с Астамуром, и из ее рук на палубу просыпались головка сыра и горсть сушеных фиников. Глухие рыдания сотрясли девушку. Асида обняла дочь и, поглаживая по голове, глотала слезы и повторяла:
— Прости, доченька, прости!
Платок спал с головы девушки, и Амра узнала в ней старшую дочь Астамура, пятнадцатилетнюю Айшу. В следующее мгновение ее пронзила страшная догадка, какой ценой Астамур спасал семью. Потрясенная, она не сдержалась и воскликнула:
— Господи, и за что нам такое наказание!
Ее возглас прозвучал для Астамура подобно удару грома. Он сгорбился и затем медленно обернулся. В блеклом свете луны его и без того изможденное лицо походило на безжизненную маску. Страдальческая гримаса искривила губы. Он силился что-то сказать, но с них срывались лишь невнятные звуки. Сколько длилась эта немая пауза, не могли сказать ни Амра, ни Астамур. Первой пришла в себя Асида, схватив лепешку и горсть фиников, принялась совать их ей в руки.
— Нет-нет! — отшатнулась Амра.
— Это детям.
— Я не могу. Я…
— Погоди, Амра! — сипло произнес Астамур, шагнул к ней и взял за руку.
Нервная дрожь, сотрясавшая его, передалась ей.
— Ты потеряла Даура. А мы… — больше ему не хватило слов.
Амра ничего не ответила. Это напоминание острой болью кольнуло сердце и страдальческой гримасой исказило ее лицо. Астамур судорожно сглотнул и с трудом выдавил из себя:
— А мы… потеряли дочь.
— Прости, Астамур.
— За что? Я сам виноват. Будь проклят тот час, когда я послушался этого шакала Дзагана!
— Кто знал, что так все обернется?
— Да, теперь нам остается одно — терпеть.
— Но какой ценой? — горестно выдохнула Амра.
В груди Астамура что-то екнуло, и он потерянно ответил:
— Но надо же как-то жить, Амра!
— Да, — прошептала она и развернулась, чтобы уйти.
— Погоди! — остановил он и распорядился: — Асида, дай еще мяса.
— Мясо?! Нам?.. — растерялась Амра.
— Бери, бери! Только не говори никому.
— Я… я не могу, — пыталась отказаться Амра, а руки сами тянулись к этому сказочному богатству.
— Возьми, возьми. У вас дети, — присоединилась к мужу Асида.
— Спасибо вам! Пусть Господь хранит вас и ваших детей. Мы этого не забудем, — прошептала Амра и возвратилась к себе.
Это нежданно свалившееся на нее богатство жгло руки. Она все еще не могла прийти в себя и не знала, что с ним делать. Ей приходилось разрываться между чужой страшной тайной и тем, что Гедлач мог не принять этот «дар» Астамура. Отбросив последние сомнения, Амра первой разбудила Апру.
— Где мы, мама? — не могла она понять спросонья.
— Тихо, доченька, тихо, — умоляла ее Амра и подала в руку кусочек лепешки и мяса.
— Что это? — растерялась Апра.
— Мясо, доченька.
— Мясо?! Откуда?..
— Кушай и не спрашивай, — торопила Амра.
— А Алхазик, Аляс?
— Им тоже будет.
— Хорошо, — больше Апра не задавала вопросов, под ее зубами захрустела корочка лепешки.
После того как она поела и легла спать, Амра покормила Алхаза с Алясом, потом сама съела кусочек лепешки, а то, что осталось, сложила в переметную суму, надеясь, что этот «подарок» Астамура примет и Гедлач. Теперь, когда дети поели, ей уже не так был страшен его гнев. Еще один день у подступившей было к ним смерти она сумела отвоевать.
Начался он, как обычно, со звука горна сигнальщика. Ничего, кроме ненависти, у горцев он не вызывал. С его звуками с прежней силой в них проснулись голод и жажда. Но на этот раз с утра солнце не так пекло, как вчера, а к обеду пепельная дымка затянула горизонт на севере. Прошло меньше часа, и его диск оранжевым пятном расплылся над головой и, подобно запылившейся керосиновой лампе, тусклым светом заливал фрегаты, фелюги и горцев.
Женщины и дети с ужасом смотрели на внезапно вспучившееся море, тут и там вскипавшее седыми бурунами. Волны росли на глазах и, наливаясь свинцом, жадными языками облизывали борт фрегата. Под их ударами корпус жалобно поскрипывал, а палуба отзывалась судорожной дрожью. Она передавалась и людям.
Плач детей, горестные возгласы матерей слились в один мучительный стон, терзавший сердца мужчин. Они отводили глаза в сторону, так как ничего не могли противопоставить той грозной стихии, что надвигалась на них. Неподвластная ни капитану Сулейману, ни экипажу, она набирала силу. Нос фрегата все глубже зарывался в волну, и потоки воды раз за разом обрушивались на палубу. Злобно шипящие языки извивались под ногами, забирались под шлюпки и, прихватив с собой нехитрый скарб горцев, скатывались в море.
Гедлач с тоской озирался по сторонам, ища защиты от слепой стихии. Выросший среди гор, он не знал, как уберечь от нее жену и детей.
— Рви все, что попадется под руки! — первым нашелся Астамур-кузнец, до этого не один раз выходивший в море.
— Зачем? — не сразу сообразил Гедлач.
— Плети веревки!
— И что…
— Когда начнется шторм, будем привязываться.
— Ясно.
— Детей вяжи тоже. Руками не удержать.
— Конечно! — оживился Гедлач и потянулся к узлу с вещами.
— И еще, когда волна накатит, надо сжаться в комок. И лицом, лицом к ней, — дал новый совет Астамур.
— Спасибо, брат, — поблагодарил Гедлач и вместе с Амрой и Апрой принялся рвать на полосы все, что попадалось под руку, вить веревки и готовиться встретить новую беду.
О том, что беды не миновать, говорило все вокруг. Серорозовые сумерки плотной пеленой окутали фрегаты и фелюги. Прошло еще какое-то время, и море слилось с небом. Первый громовой раскат, заглушая шум волн и свист ветра, пригнул всех к палубе. За ним последовал второй, третий, временами казалось, что небо вот-вот расколется и рухнет на палубу. Строй кораблей нарушился, их капитаны с экипажами теперь боролись каждый сам за себя. И без того перегруженные фелюги, все чаще черпая бортами воду, вскоре безнадежно отстали от фрегата и затерялись в сгустившемся мраке.
Сулейман, вцепившись мертвой хваткой в поручни капитанского мостика, сорвал голос, посылая матросов наверх крепить паруса. Они, рискуя сорваться в клокочущую морскую бездну, чудом держались на реях и вантах. Свирепый «крымчак» снова и снова с неистовой силой налетал на фрегат, рвал из их рук веревки и норовил сбросить вниз. Не выдержав его напора, с оглушительным треском разлетелись верхние паруса на грот— и фок-мачте и, подобно чайкам, взмахнув лоскутьями-крыльями, пропали во мраке.
