– Все, сестренка, – выдавил он улыбку, а рука зажимала рану в боку. И тут я увидела кровь под его ладонью, словно не заметила ее во время боя. Меня затошнило. Я села и попыталась сдержать рвоту, зажав рот ладонью, но мои руки были тоже в крови.
– Ты как? – прошелестело над ухом. Я вскинула взгляд: Павлик. По щеке красная полоса крови…
Я, оттолкнув его, рванула в сторону, к камням. Меня стошнило. Господи, как мне было плохо! Я не знала, куда деться от стыда, что меня видят такой отвратительной, слабой, готовой упасть в обморок, как кисейная барышня! И видят все! Ребята… Павлик! И эта мерзкая тошнота, звон в ушах от головокружения, слюни, что не утрешь, потому что руки в крови.
– Возьми, – подал мне бинт Шлыков.
– Не смотри, уйди! – заплакала я, представляя, как же он презирает меня сейчас. А он, словно специально, чтоб поиздеваться, не только не ушел, но еще и поднял меня, прижал к груди, заставляя посмотреть ему в глаза:
– В небо смотри и дыши глубоко. Ну, Леся? Давай, девочка, давай!
И я разревелась: он со мной как с маленькой! Как с дурой!
– Старлей, нашатырь, на.
– Что с ней?..
– Да шок у девчонки…
– Ну чего уставились?
– Отгоняй БТР!!..
– Связь, вашу маму!!..
– «Вертушки» на подходе!!
– Собирай раненых, быстро!!
– Уходим!!
– Товарищ старший лейтенант, дайте ей пить…
– У меня спирт есть…
Я, икая, всхлипывая и вздрагивая, слушала разговоры и жалела, что не могу провалиться сквозь землю от стыда, и ненавидела себя за то, что так глупо устроена, за то, что реву, как последняя истеричка, и никак не могу остановиться. И боюсь смотреть по сторонам, чтоб не упасть в обморок от вида крови, не порадовать бойцов повтором рвоты.
Опять что-то жахнуло – «вертушки» пускали дымовые ракеты. Как хорошо, что нас не зажали в ущелье, а обстреляли почти на равнине…
Что-то сломалось во мне в том бою.
Внутренний мир надломился, треснул, как зеркало. И в этом изломе больше не было целостной картины, лишь два фрагмента – я вчерашняя и я сегодняшняя.
Я мылась, не соображая, что делаю, а сама видела погибших ребят, кровь и подлость смерти. Вика сидела на табурете и смотрела на меня с сочувствием, а я боялась смотреть на нее – ее любимого ранили, и сейчас он лежал в палате, под присмотром Рапсодии, а Виктория бросила его и побежала ко мне.
– Иди к нему.
Она мотнула головой.
– Иди, я все равно спать лягу.
– Тебе к нам надо.
– Зачем, я не ранена.
– Ты контужена. Посмотри на себя, ты лет на пять постарела.
Я б и на десять постарела, если б тем самым смогла вернуть погибших ребят.
– Как твой?
– Нормально. Буянит, что зря упекли в постель. Тяжелых уже в полевой госпиталь отправили.
И вздохнула:
– Что тебя понесло с колонной?
– Приказ.
– Ясно. Из Кабула начальство приезжало, утром только улетели. Ох, погуляли. Галке прибыль.
Я легла на постель, обняла подушку, еле сдерживая слезы, – мне не было дела до всего разом.
– Ты поплачь, Олеся, легче станет.
– Нет, знаешь как мне стыдно?
– Вот тебе раз! Это чего ж тебе стыдно?
– Меня стошнило, представляешь, при всех! Я вела себя как последняя идиотка! Ревела…
– Ага, поэтому Соловушкин рапорт на представление тебя к награде подал, да?
Я зарылась лицом в подушку: какой рапорт, какая награда?! Она что, не слышала о чем я?
А ребята? Она что, не понимает, что они погибли?! Что Чижа больше нет!! Нет Темраза, Ришата, Дао. Нет! Их не-е-ет!!..
Господи, Господи, Господи!!
Куда Ты смотришь и видишь ли вообще?!..
Мне дали два дня выходных.
Богатство.
Приз.
Но что с ним делать?
Я лежала и глядела в потолок, а за стенкой слышалось изрядно надоевшее мне за два месяца службы монотонное скрипение кровати. Галка зарабатывала себе на жизнь в Союзе без выходных. Еще бы, через месяц ее контракт закончится, а в месяце всего тридцать дней. Нет, на счастье Галки, в августе тридцать один день.
У каждого свое счастье.
Я отвернулась к стене и с головой укрылась простынею.
В комнату постучали, скрипнула дверь. Я хотела сказать посетителю все что думаю, не стесняясь в выражениях, но увидела Пашу. Он в нерешительности застыл у входа, обнимая какие-то банки, фляжку.
– Ты?
– Я, – заверил. Сгрузил провиант на стол и подошел ко мне. – Гостинцы принес.
– Вижу, спасибо.
Я лежала и глядела в потолок, а за стенкой слышалось изрядно надоевшее мне за два месяца службы монотонное скрипение кровати. Галка зарабатывала себе на жизнь в Союзе без выходных. Еще бы, через месяц ее контракт закончится, а в месяце всего тридцать дней. Нет, на счастье Галки, в августе тридцать один день.
– Мелочь, – поморщился он и присел напротив меня, пододвинув табурет. Минута, десять – а он молчит и только смотрит. Потом взял мою руку и давай ладонь изучать, пальцем водить. Я не отдернула. Павел осмелел и поцеловал ее нежно, чуть касаясь, потом каждый пальчик и улыбнулся мне смущенно, как мальчишка. У меня слезы на глаза навернулись.
– Не плачь, Олеся, – отер слезу и вздохнул. – Олеся… У тебя даже имя теплое, как солнышко.
– Кандагара?
Павел опустил взгляд:
– Война, Олеся. Она всех перемалывает: мужчин, женщин, детей, стариков. Мы на ней звереем, вы…
– Опускаемся?
Он мотнул головой:
– Ломаетесь.
– Я не сломалась.
– Не ты. Но если о тебе говорить, то… лучше б ты уехала, Олеся.
– За этим и пришел?
– Нет, конечно, нет, – мотнул головой. – Наши братьев поминать собрались. Тебя приглашают. Пойдем?
Я зажмурилась:
– Нет. Не могу, извини.
– Плохо?
Я прислонилась лбом к его груди и вздохнула:
– Не то слово. Реву и реву.
Ему мне было не страшно признаться, я отчего-то верила – он правильно поймет. И он понял. Погладил по голове, еле касаясь, и прошептал:
– Ты женщина. Хорошо, что еще можешь плакать, а мы… Душа высыхает, Леся, вот что страшно.
– Это пройдет?
Он долго молчал, видно, подбирал слова или лояльные фразы, а выдал честное:
– Не знаю.
Ева Арсан. Все дороги ведут в Шинданд
© Ева Арсан, 2014
Обычно любовь всегда чередуется с ненавистью. А уж ненависть посильнее любви будет, это точно. А после любви и после ненависти приходит безразличие. И это конец, ни о каких чувствах не может быть и речи. Я уже не чувствовала ни любви, ни ненависти – только бесконечную усталость и еще… жалость. Огромную обиду за несбывшиеся надежды, за нерастраченную любовь между двумя разными людьми. Мы подали заявление на развод и через неделю пошли каждый своею дорогою. Я ничего не просила, мы ничего не делили. Заперли наш общий дом. Он ушел в одну сторону, я с детьми – в другую.
Пошла служить в армию – чем бы я смогла прокормить своих двоих детей? Попросилась на службу в военкомат, в Кишинев, и очень хорошо, что меня взяли. Моя прежняя работа мне нравилась, но… аргумент в 250 рублей в месяц оказался весомей. Выбор стоял между призванием и достатком детей. Тем более что новая работа оказалась довольно-таки интересной, и я быстро втянулась.
Витала в облаках не долго, в смысле что на землю грешную спустил меня комиссар. Видимо, о людях я думала слишком хорошо, да еще о воен ных. Так что будьте любезны, знайте свое место! После ряда тонких намеков и не очень, через пару месяцев он стал более настойчив. Напрасно я включала дурочку. Он не привык к отказам и поражениям, тем более, кто он – целый полковник, а кто я – прапорщик.
Примерно в это же время пришел приказ из Москвы, чтобы подготовили трех офицеров и двух прапорщиков для отправки в Афганистан. Комиссара переполняли чувства, с гадкой улыбкой на лице он позвонил Лукину во второй отдел, сказав, что ждет меня в своем кабинете. Он спросил, не желаю ли я продолжить свою службу в армии в воинской части за границей. Подвох я почувствовала сразу. Во-первых, тон был до безобразия вежлив, во-вторых, за границу можно было попасть только через огромные связи, которых у меня не было никогда. Заграница значит ГДР, Чехословакия, Польша, Венгрия. Круче было, конечно, в Германии.
– Чем заслужила такую заботу, товарищ полковник?
– Ты мне сразу понравилась, с первого взгляда, так сказать… Поэтому тебя и взяли сюда на работу, ты что думала, что это так просто, без всяких там проверок…
– Ну я думала, что служу в советском военкомате, а не на вашей плантации.
– Видишь ли, дорогая, если в одном коллективе двое не переносят друг друга, для того чтобы не нагнетать обстановку, один должен уйти. Случайно или нет, но я здесь полковник и комиссар, так что я решаю, кто должен уйти, а кто останется. Все понятно?
– Так точно, товарищ полковник, случайно или нет, но у меня двое детей, и я не могу с ними уехать даже за границу.
– Подашь рапорт об увольнении или отправишься туда, куда посылают.
– Куда?
– В 40-ю армию.
– Вот так, да? Я могу отказаться, я имею право…..
– У тебя есть родители, в конце концов, у твоих детей есть отец.
