— Плюс — молодежь, выросшая в годы войны…
— Естественно.
— То есть, если бы Масхадов тогда, в 1999-м, даже захотел остановить Хаттаба и Басаева, он ничего не смог бы сделать?
— Не знаю… Не могу сказать… Но я на сто процентов уверен, что Масхадов или Макашев, то есть люди, сделавшие карьеру в советских структурах, лучше знают, как жить с Россией. Но и сами представьте, во время войны Масхадову отдавать приказы куда труднее, чем во время мира.
Я спросил Тима Гульдемана, какие у него остались впечатления о двух политиках, чьи имена у всех на устах.
С Борисом Березовским он проговорил однажды час или два: «Он все время спрашивал… Вопрос, еще вопрос… И это мне понравилось, что он стремится узнать: и кто этот? и что этот? и что делает тот или другой? Он тогда был чиновником федерального правительства, и я с удовольствием отвечал на все его вопросы».
— Виделись ли вы с Кадыровым?
— Однажды, мельком… Мне его представил Масхадов как муфтия… Я начал с ним говорить по-арабски, но, к моему удивлению, он не понял ни одного слова…
— А муфтий должен знать арабский язык? — по своей неграмотности, удивился я.
— Да, если он муфтий…
Вот такой был наш разговор с послом Тимом Гульдеманом в самом конце августа, на берегу Женевского озера, откуда открывался потрясающий вид: занесенные снегом вершины, заросшие густым лесом предгорья, ущелья и долины.
Все, как там…
Только у гор другие имена.
…И — несколько дополнений к этому разговору.
Беседовали мы в двух шагах от «Горного дома», в единственном ресторанчике на двадцать столиков, откуда открывался тот альпийско-чеченский вид, который я, как умел, описал.
Не знаю (первый раз был в Швейцарских Альпах), в этих ли краях был наш Суворов, но с этими местами связано в России очень многое.
Внизу, под горой, на самом берегу Женевского озера, в городке Монтре, жил Стравинский и похоронен Набоков. Эти места описывал Чехов в своей «Даме с собачкой» (и сейчас здесь очень любят русских: самые дорогие номера в отелях считаются те, окна которых выходят на берег озера: в них живут главным образом русские и арабы). Меня немало удивило, что, оказывается, у местных жителей из поколения в поколение передается имя Ленина: «О, Ленин? Это хулиган!». Чуть подумав, я согласился с этим определением, но тут же выяснилось, что добродушные швейцарцы вкладывают в эту нашу 206-ю статью совсем другой смысл. Как гласят предания, когда Ленин бывал в этих местах и катался на лодке, он любил обрызгивать проходящих мимо местных девушек. Чтобы обуздать Владимира Ильича, был призван местный священник. Вот когда он обрызгал и его, местные жители и прозвали Ленина «хулиганом». Это прозвище и осталось в их памяти.
Теперь о самом «Горном доме».
Он на самом деле находится на горе. Его — то ли замок, то ли крепость — видно отовсюду из Монтре. Туда взбирается маленький поезд из двух вагонов с улыбающимся дедушкой-машинистом.
Когда мне объяснили, что это за дом, я понял, почему он стоит на горе, возвышающейся над этим краем Женевского озера.
В начале прошлого, двадцатого века его строили как дорогой отель. В книге постояльцев того времени — американец Скотт Фицджеральд и русский Артур Рубинштейн. Ну и, конечно, много других великих, чьи фотографии висят в этом странном доме. Потом — Первая мировая, потом — приближающийся фашизм, потом — приблизившийся, потом — реальный. И фешенебельный отель стал убежищем для гонимых евреев.
После Второй мировой войны бывший отель превратился в «Горный дом» — дом мира.
В 1946 году на сцену «Горного дома» поднялась француженка, героиня Сопротивления, и сказала: «Немцы, встаньте!» Немцы в замешательстве поднялись со своих мест. А героиня Сопротивления сказала: «Простите за ненависть, которая была в моей душе к немцам всю эту войну».
В ответ один из немцев сказал: «Я вырос в гитлерюгенде, я служил в войсках СС. Простите меня».
Так было положено начало «Горного дома».
Когда я туда приехал, увидел бывших премьеров, действующих сенаторов, дедушек, чьи имена помнил весь мир, чернокожих эмиров, которые, знакомясь, называли себя только по имени. В «Горном доме» сохранилась традиция, впрочем, не обязательная: желающие могут поработать на кухне, помочь в обслуживании гостей.
Я был там всего четыре дня и, признаться, до кухни дойти не успел. И очень об этом сожалею, вспоминая, как ко мне подошел внук Ганди, член Индийского национального конгресса (в фартуке, с подносом) и спросил: «Вам кофе с молоком или без?»
…А ведь все это имеет самое прямое отношение к теме нашего разговора с Тимом Гульдеманом. Мир могут строить только люди, имеющие одинаковое представление о нем. Все четыре дня в «Горном доме» эта тема продолжала занимать его гостей.
— Скажи мне, почему Селезнев выступил в Думе с требованием моей экстрадиции? Что я такого сделал? Ведь я не числюсь в розыске Интерпола, я не участвовал в нападении ни на Буденновск, ни на Дагестан? — спрашивает меня министр иностранных дел Чечни Ильяс Ахмадов. — Почему Аслан Масхадов объявлен террористом? Он же избранный президент, и на его инаугурации были все представители Москвы!
Я и сам думаю, почему так сказал Селезнев?
Ильяса сделали министром иностранных дел (он и сам весьма иронически относится к собственной должности), когда между Чечней и Россией был еще относительный мир.
Я знаю его биографию. Парень, который завидовал своему брату, воевавшему в Афгане, мечтал служить в Советской армии и остался на сверхсрочную службу, закончил философский факультет в Ростове-на-Дону и там поступил в аспирантуру, чем он навлек на себя такой гнев российских властей?
— Я боюсь звонить своим друзьям по армии, по университету — их тут же затаскают в ФСБ, — говорит Ильяс.
Мы с ним говорим долго, очень долго.
От него я впервые узнаю, что Удугов сейчас живет в Катаре и что его агентство «Кавказ» не имеет никакого отношения к Масхадову: «Мы делали десятки заявлений о том, что Удугов уже давно не представляет чеченское правительство… У меня такое ощущение, что Удугов нужен прежде всего Ястржембскому, чтобы было кого публично опровергать!»
Он мне — хотя я-то при чем? — выражает благодарность за поимку «тракториста»: «Если бы не вы, то нам, когда наступит мир, надо будет уничтожать всех этих подонков».
Он говорит мне, как мечтают его дети вернуться на землю, которой они еще не видели по малости возраста.
Он сегодня — перекати-поле: кто-то поселит, кто-то купит костюм («Знакомый бизнесмен-чеченец купил мне два костюма — я приехал в одних брюках. О, министр иностранных дел… Вдруг по ТВ-6 показывают сюжет: я покупаю костюм. И комментарий: «Вам плохо, а они жируют»).
— Если я чеченец, то что? У меня две руки, две ноги. Чем я отличаюсь от других людей? От вас, например? — спрашивает он и тут же: — А вы не задавали себе один вопрос: почему за всю войну ни с той ни с другой стороны не был взорван ни один бензовоз?
Задавал, задавал… Мы понимаем друг друга.
Но вот чего я не понимаю: это как же Ильяс Ахмадов сделался врагом моего друга Саши Раковициана из 205-й бригады, с двумя тяжкими ранениями и двумя орденами Мужества за первую и за вторую войну? Если бы от имени России и Чечни договаривались Саша и Ильяс, уверен, не было бы произведено ни одного выстрела друг в друга.
— Я жил на одной улице с Шамилем Басаевым. В Грозный я приехал в отпуск. Вдруг — война. Пришел к Шамилю: «Я с тобой…» Так я попал в ополчение… Два раза меня чуть не убили свои: «Пуля раз, два… Я кричу: «Я же свой!» Отполз — снова та же история… Мы же все были одеты одинаково, что мы, что мы… — Так и сказал Ильяс. «Что мы, что мы»…
Отвергнутый Чечней Удугов нужен сегодня Ястржембскому — иначе кого еще опровергать?
Лжемуфтий Кадыров нужен сегодня тем, чьи бензовозы никогда не подорвутся на фугасах.
Уголовник Гантемиров нужен Казанцеву: хоть бы это можно вписать в отчет как достижение сотрудничества с чеченскими властями.
Пока эти силы договариваются друг с другом — война не прекратится.
Мир там наступит только в том случае, если договариваться о нем будут не «горные люди» (цитирую Тима Гульдемана).
«Не горные» — в точном смысле этих слов.
Мне все хотелось бы задать президенту Владимиру Путину один вопрос: если, как вы заявляете, боевые действия в Чечне закончились, то к какой же графе статистики относить ежедневно гибнущих там людей? Раз это уже не боевые потери, то, может быть, их следует вписывать в реестр жертв дорожных происшествий? — спрашивает Ильяс.
Но я не могу ответить ему за своего президента.
Не успел я вернуться домой, как в одной швейцарской газете была опубликована пространная статья, утверждавшая, что в Монтре «проходили тайные переговоры между представителями Масхадова и российским правительством», в которых участвовал и я.
