СОЛДАТСКИЕ ТРЕБОВАНИЯ. Хорошее обращение. Улучшение пищи и платья. Устройство библиотеки. Бесплатная пересылка солдатских писем. Столовые приборы, постельное белье, подушки и одеяла. Свобода собраний. Свободное увольнение со двора. Своевременная выдача солдатских писем.
Правда, перед вручением этого полковому начальству солдаты вычеркнули «Общие требования», но в газетах появился полный текст.
В других мятежных частях российской армии требовали тоже не очень слаженно. На Кавказе солдаты Самурского полка приказали офицерам сдать оружие, но выдать знамя. Когда те отказались, убили командира полка, полкового священника и троих офицеров. В Полтаве Севский полк настаивал на освобождении из губернской тюрьмы уголовных арестантов, а также провозглашении «Полтавской республики». Их соседи из Елецкого полка требовали у себя устранения лишь хознедостатков, при этом избили появившихся уличных агитаторов и устроили еврейский погром. Разгромом 75 магазинов и 68 лавок отличились и кронштадтские матросы, хотя начали с требования «Учредительного собрания».
Деникин тогда и позже так оценивал первую русскую революцию:
«В городах численно городской и рабочий пролетариат интересовался только улучшением своего жизненного стандарта, и лишь очень немногие относились сознательно к программным требованиям социалистических революционных партий. Беспорядки в городах, кроме восстания в Москве, сравнительно быстро и легко ликвидировались.
Наконец, еще меньше было политического элемента в солдатских бунтах, возникавших на почве революционной пропаганды, излишних стеснений казарменной жизни и не везде здоровых отношений между солдатами и офицерами, особенно на флоте. В «требованиях» восставших частей было оригинальное смешение привнесенной извне чужеродной партийной фразеологии с чисто солдатским фольклором. «Четыреххвостка» (всеобщее, равное, прямое, тайное голосование) стояла рядом с требованием «стричься бобриком, а не под машинку»…
Ввиду таких народных настроений, революционеры подымали народ упрощенным бунтарским лозунгом – «Долой!» А так как при наличии законопослушной армии поднятие восстания было делом безнадежным, то все усилия их были направлены на разложение армии. Собственно – только солдат, ибо, по признанию издававшегося тогда в Париже революционного журнала «Красное Знамя»: «Переманить удавалось только самых плохих офицеров, из которых выйдут два-три ловких мошенника революции, которые будут тянуть ее на скверные дороги военного авантюризма и рядиться в крохотные Кромвели». Если суждение «Красного Знамени» неверно, так как были, без сомнения, офицеры, шедшие в революцию по убеждению, то, во всяком случае, их было очень мало. Мы убедились в этом в 1917 году, когда все тайное стало явным, и подпольный стаж открывал людям дорогу к почестям и возвышению. Из позднейшей полемики двух крупных революционеров Савинкова и Дейча выяснились комические подробности поисков ими в Петербурге («для установления связи») революционного «Союза офицеров», или никогда не существовавшего, или совершенно бездеятельного».
Думая так, Деникин кое в чем пытался выдавать Желаемое за действительное, например, словно забыв, что сам на Дальнем Востоке сидел на собраниях создаваемого капитаном Хагандоковым именно «Союза офицеров». Кроме того, вскоре Антон Иванович просмотрит вовлечение высших офицеров в масонскую организацию, которая во многом обеспечила революционную победу в феврале 1917 года. А то, что офицеры не собирались стоять в стороне от революционных бесчинств, «союзно» кооперировались, было видно уже, когда Деникин обозревал события из Петербурга. Он сам и свидетельствовал:
«На почве растерянности властей на местах выросло такое явление, не сродное военной среде, как организация тайных офицерских обществ; не для каких-либо политических целей, а для самозащиты. Мне известны три таких общества. В Вильне и Ковне офицерство, ввиду угроз террористическими акциями по адресу высших военных начальников, взяло на учет известных в городе революционных деятелей, предупредив их негласно о готовящемся возмездии… В Баку дело обстояло более просто и откровенно: открытое собрание офицеров гарнизона постановило и опубликовало во всеобщее сведение: «В случае совершения убийства хоть одного офицера или солдата гарнизона, прежде всего являются ответственными, кроме преступников, руководители и агитаторы революционных организаций.
Преступники пусть знают, что отныне их будут ловить и убивать.
Мы не остановимся ни перед чем для восстановления и поддержания порядка».
Полковник А. И. Деникин 1906 год
Полковник Генштаба Деникин считал:
«Нет сомнения, что самодержавно-бюрократический режим России являлся анахронизмом. Нет также сомнения, что эволюция его наступила бы раньше, если бы не помешало преступление, совершенное в 1881 году революционерами-«народовольцами», убившими императора Александра II, после великих реформ, им произведенных, и накануне привлечения представителей народа (земств) к государственному управлению.
Это преступление на четверть века задержало эволюцию режима».
Манифест от 17 октября 1905 года явился для Деникина большой радостью:
«Манифест, хотя и запоздалый, был событием огромной исторической важности, открывавшим новую эру в государственной жизни страны. Пусть избирательное право, основанное на цензовом начале и многостепенных выборах, было несовершенным… Пусть в русской конституции не было парламентаризма западноевропейского типа… Пусть права Государственной думы были ограничены, в особенности бюджетные… Но, со всем тем, этим актом заложено было прочное начало правового порядка, политической и гражданской свободы и открыты пути для легальной борьбы за дальнейшее утверждение подлинного народоправства.
Но радикально-либеральная интеллигенция на коалицию с правящей бюрократией и на сотрудничество с ней не пошла, требуя замены всего правительственного аппарата людьми своего лагеря. Государь не пожелал передавать всю власть в руки оппозиции, тем более, что «правотворчество» первых двух Дум внушало ему опасения. Создалось положение, при котором исключалась возможность легального обновления Совета министров лицами, пользовавшимися «общественным доверием». В результате радикально-либеральная демократия, не желавшая революции, своей обостренной оппозицией способствовала созданию в стране революционных настроений, а социалистическая демократия всеми силами стремилась ко 2-й революции».
Деникин довольно точно обрисовал обстановку того времени и последующего, даром что был не радикалом, а «просто» либеральным представителем военно-технической интеллигенции, то бишь офицерства. Другое дело, что «просто» весьма сложно оборачивается на таких исторических перепадах.
* * *
В главке Генштаба, наконец, разобрались, что о полковнике Деникине имеется телеграмма из Ставки Маньчжурской армии. За отсутствием надлежащих его статусу вакансий Деникину предложили пока принять должность штаб-офицера для особых поручений при корпусе, какой ему понравится. Антон Иванович выбрал штаб 2-го кавалерийского корпуса, откуда уходил на войну. Там в Варшаве его заждалась мать.
По приезду Деникинатуда его с распростертыми объятиями принял и старый знакомец генерал Пузыревский. Это был замечательный человек: блестящий преподаватель военной академии, автор труда, премированного Академией наук, он преподавал историю военного искусства юному Николаю II, а также сражался в русско-турецкую войну. Пузыревский, острослов, специалист тонкой иронии и беспощадных характеристик, считался у знати «беспокойным» и имел массу врагов. Поэтому-то генерала не привлекли на минувшую войну и до конца службы он не получит командования военным округом.
Командовал Варшавским округом светлейший князь Имеретинский, но бумаги со штампами: «Его светлость полагает…» и «Командующий войсками приказал…» – не поднимались выше кабинета Пузыревского, числящегося «помощником командующего войсками». На памяти Деникина было, как прибывший сюда князь Имеретинский пытался лично руководить. На это его спровоцировала в Петербурге на прощальном обеде экстравагантная жена Куропаткина, громко сопроводившая один из тостов:
– Э, что там говорить! Приедете, князь, в Варшаву и попадете в руки Пузыревского как другие.
На первом же штабном заседании в Варшаве князь был сух, а на выдвинутое Пузыревским решение рассматриваемой проблемы раздраженно среагировал:
– Я хочу знать историю вопроса.
– Слушаюсь! – отчеканил Пузыревский.
На следующий день во дворец к Имеретинскому потащили груды дел, из которых Пузыревский взялся часами докладывать. Неделю князь это выдерживал, пока не махнул рукой.
