Тяжелое материальное положение вызывало забастовки, которые были запрещены правительством на время войны, в том числе и носившие экономический характер, что еще больше обостряло взаимоотношения власти и пролетариата{486}. Бастовали попеременно горняки Кузбасса, рабочие золотых приисков, железнодорожники. В целом стачечное движение наносило существенный ущерб социально-экономической и политической устойчивости колчаковского режима.
1 августа 1919 г. начальник КРО штаба 3-й армии капитан Новицкий докладывал, что рабочие в большинстве своем настроены в пользу советской власти и не доверяют правительству по причинам чисто материального свойства: из-за низкой заработной платы, дороговизны продуктов и задержки выплаты жалования. «За что я буду воевать, что дала нам эта власть — полуголодное существование. А красные несут нам хлеб и свободу», — цитирует сводка слова рабочих{487}.
Сообщения о «большевистских настроениях» приобрели во второй половине 1919 г. массовый характер и поступали из разных городов Сибири. В них указывалось, что тяжелым экономическим положением рабочих пользовались большевистские агитаторы, которые «обращают чисто экономические выступления в политические»{488}. Пробольшевистские настроения рабочих отмечал и управляющий Приморской областью{489}.
С другой стороны, отрицательное отношение массы рабочих к колчаковской власти не мешало росту производительности труда. Как отмечал начальник Акмолинского областного управления госохраны подполковник В.Н. Руссиянов в августе 1919 г., «на частных заводах производительность труда достигла почти уровня дореволюционного времени»{490}. Так что все было весьма неоднозначно.
Из сводок контрразведывательных органов можно сделать вывод: главной причиной нарастания негативного отношения пролетариата Сибири к режиму А.В. Колчака было вызванное войной ухудшение социально-экономического положения рабочих, которым умело пользовались большевики, проводя пропаганду об успехах социалистического строительства в Советской России. Угроза забастовок вынуждала колчаковское правительство сосредоточивать в рабочих районах воинские подразделения и части. С началом поражений белых армий на фронтах в тылу происходит рост антиправительственных настроений. С июля 1919 г. в связи с этим на угольных копях был организован штаб контрразведки, усиленный вооруженным отрядом{491}.
Отношение интеллигенции и чиновничества к колчаковской власти оставалось неоднозначным, о чем свидетельствуют сводки государственной охраны и местных властей. Управляющий Томской губернией Б. Михайловский разделил служащих на две категории: чиновников государственных учреждений, питавших «полное доверие к существующему правительству», и служащих земств, кооперативов и профсоюзов, настроенных «неблагожелательно»{492}.
Из сводки Особого отдела Департамента милиции следует, что интеллигенция «в массе настроена благожелательно к колчаковской власти, за исключением еврейской, которая опасается реставрации монархии и черной сотни», а кооперативы под влиянием эсеров и меньшевиков настроены оппозиционно, власть А.В. Колчака считают антидемократической; крупная буржуазия поддерживает власть, мелкая («малый и средний бизнес», по сегодняшней терминологии) аполитична и целиком поглощена спекуляцией{493}.
Начальник Алтайского губернского управления госохраны подполковник Н.И. Игнатов так рисовал настроения населения губернии в июле 1919 г.: «Настроение некоторой части интеллигенции… значительно улучшилось под воздействием распространившихся слухов об успехах нашей армии… Настроение в сельских местностях продолжает быть враждебным правительству, и степень враждебности увеличивается с каждым вновь появившимся в данном населенном пункте агитатором, ибо на местах нет власти, которая бы препятствовала проявлениям злой воли таких лиц. Благонамеренная часть сельского населения живет под страхом возможного возвращения красных… Такая же уверенность в скором возвращении красных существует среди мастеровых и рабочих… Укреплению лживых и вредных для правительства слухов…много способствует полное отсутствие правительственной информации о текущих событиях»{494}.
С началом военных неудач летом 1919 г. органы госохраны констатировали упадок авторитета правительства.
Неоднократно упоминавшийся начальник Акмолинского областного управления госохраны В.Н. Руссиянов в августе сообщал: «Доминирующая оценка правительства, независимо от того, обвиняет ли субъект правительство в реакционности или нет, следующая: “Правительство слабое”»{495}. Несколько позднее он же докладывал, что на заседании областного земского собрания 28 августа председатель областной земской управы В. Парунин критиковал правительство за отрыв от народа и непопулярность (при этом в газетном отчете цензура купировала наиболее острые моменты его выступления); когда же гласный Н. Филашев (известный кадет, деятель «Омского национального блока») выступил в защиту правительства, Парунин и члены коллегии земской управы демонстративно покинули зал заседания{496}.
Агентурная сводка Томского губернского управления госохраны в этот же период сообщала: «Политическое настроение города Томска и Томской губернии весьма тревожно. Ввиду того, что большой процент населения составляют евреи, столь склонные к панике, город и его окрестности переполнены самыми нелепыми слухами… Крупные спекулянты выезжают с семьями на восток». При этом, как отмечала сводка, «сила еврейского капитала остается непоколебимой: постановление жилищной комиссии об отводе особняка миллионера Минского для помещения в нем управления государственной охраны до сих пор никак не может быть проведено в жизнь… Управление административным аппаратом поручено лицам без всякого административного опыта. Во главе губернии стоит переселенческий чиновник Б.М. Михайловский, занявший пост губернатора благодаря близкому родству с бывшим министром Гаттенбергером… О Михайловском поступал ряд заявлений, скрепленных документальными справками, об особых симпатиях его к партии эсеров…»{497}.
Белогвардейские генералы, как никто другой, понимали роль и значение боеспособности армии для победы над врагом. По мере возможности командование старалось оградить армию от разлагающего влияния противника. В первую очередь руководством контрразведки обращалось внимание на борьбу с большевистскими и эсеровскими агитаторами и шпионами. Обладавшие большими ресурсами и более квалифицированными руководящими кадрами колчаковские спецслужбы, помимо вышеназванного, еще осуществляли контроль над лояльностью армии к властям, вели борьбу с различного рода преступлениями в войсках.
Возглавлявшие службы безопасности бывшие жандармские офицеры также хорошо понимали, что за армией нужен пристальный негласный надзор. Еще свежи были в памяти события 1917 г., когда оказавшиеся вне поля зрения сыскных структур воинские части переходили на сторону оппозиционных правящему режиму сил. Отчасти это произошло потому, что власть через спецслужбы не контролировала настроения в армейской и флотской среде. Существовавшую ранее систему политического сыска в войсках сломал товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов генерал-майор В.Ф. Джунковский, запретивший в 1913 г. использование внутренней агентуры из нижних чинов в воинских частях, т.к. считал «такую меру противной самим основам воинской дисциплины, а потому ничем не оправдываемой и впредь недопустимой»{498}.
По мнению некоторых современных исследователей, товарищ министра внутренних дел был убежден, «что борясь с провокацией, он тем самым укрепляет дисциплину в армии и ее боеспособность». Тем не менее, какими бы благими намерениями не руководствовался В.Ф. Джунковский, он своим циркуляром, как справедливо отмечает исследователь С.Н. Жаров, «раскрыл двери казарм… революционной пропаганде»{499}.
Один из самых деятельных специалистов по политическому розыску А.П. Мартынов в эмиграции характеризовал командира ОКЖ следующим образом: «Джунковский легко “ломал”, так как не чувствовал пристрастия и влечения к делу, ему по ошибке порученному, и будучи предубежден против полиции вообще, а против охранной в особенности». И далее: «Генерал Джунковский, как всем известно, старался прослыть либеральным администратором, поскольку это создавало ему приятную атмосферу в кругах нашей либеральничающей интеллигенции, но если он чутким носом улавливал “поворот вправо”, то он, где нужно и где не нужно, спешил усердствовать и проявлять твердость власти»{500}.
Таким образом, умение опытных царедворцев «держать нос по ветру», но не увидеть реальную угрозу безопасности империи, в итоге обернулись ее гибелью.
