Осторожно попробовал ногой — твердое дерево, никакой трухлявости. Двинулся вперед, как по скользкому льду, готовый в любой миг отпрыгнуть, если под ногой начнет проседать — и помаленьку-полегоньку оказался на том берегу. Обернулся, махнул рукой и негромко свистнул, потом предупредил:
— Не все сразу, цепочкой…
Но мост, такое впечатление, выдержал бы всех. Ответ простой: лиственница, конечно. Вокруг ее хватает. А бревно из лиственницы если и не вечное, то долговечное. И дом, и мост простоят лет триста, не сгнив и не затрухлявев. В Екатеринбурге есть мост вполне современной постройки, стоящий на месте бывшей плотинки — и в основании до сих пор покоятся лиственницы, уложенные туда при государыне Анне Иоанновне…
Свернули направо, следуя за дорогой. И когда впереди возникли черные силуэты, которые могли оказаться только крестьянскими избами и ничем другим, Мазур и не подумал удивляться. Он только замедлил шаг и вынул револьвер — но видел уже, что не видно ни единого огонька, ни единой искорки. И ни звука не долетает от десятка домов, стоящих по обе стороны заросшей дороги. У ближайшего давно провалилась крыша, голыми ребрами, странными треугольниками чернеют стропила. И у того нет крыши, и у тех двух…
Все как-то незаметно остановились. Луна, почти полная, все выше поднималась на безоблачном небе, сиявшем мириадами крупных звезд, на фоне желто-серебристого диска чернела вершина скалы и тот самый геодезический знак, дома отбрасывали густые тени. Прекрасная была ночь — как нельзя лучше подходившая для прогулок с девушкой. А вот для диверсанта, наоборот, совсем непривлекательная — к часовому в такую ночь подкрасться гораздо труднее…
— Ну что, пошли… — тихо сказал Мазур.
Они шагали по единственной улочке заброшенной деревни — Мазур насчитал двенадцать домов, больших и добротных некогда, пятистенков, крестовых. Но крыши чуть ли не у всех провалились, окна сияют выбитыми стеклами, а кое-где вообще не осталось рам, заборы где покосились почище Пизанской башни, где и вовсе рухнули, то же самое и с воротами, во дворах растет высокая трава. На крайних домах лежит угольно-черная тень, отброшенная нависающей скалой. Поблизости плещет, лопочет вода — речушка струится совсем рядом, на задворках, мимо огородов. Вон банька, выглядит совсем целой, вон колесо от телеги валяется посреди двора. Проржавевшая насквозь — видно в лунном свете — толстая цепь тянется от полурассыпавшейся собачьей конуры… Полное запустение.
— А зверей тут быть не может? — опасливо спросила Вика.
— Что им тут делать? — пожал плечами Мазур. — Это только в кино в таких развалинах полно волков с вурдалаками… — и, не колеблясь, свернул к дому с относительно целой крышей. — Вот тут и обоснуемся, нет разницы…
— Думаете, они отстанут? — спросил доктор.
— Думаю, — сказал Мазур. — Мы ж не диверсанты, а они не полк сс, это охота, не забывайте. Вот когда мы прорвемся подальше от здешних мест, они зашевелятся, уверен, устроят жуткое браконьерство. А пока нет им причин особо беспокоиться…
Он и в самом деле так думал. Действия охотника, даже подобного Прохору, всегда укладываются в определенную логику. Вряд ли Прохор станет устраивать ночное нападение — учитывая специфику дичи, оно обернется встречным боем. Ночью, в тайге, в заброшенной деревне шансы нагана и охотничьего ружья, в общем, равны. Да и здешний соколиный Глаз в темноте лишится всех своих преимуществ. А собаки ничем не помогут: Мазур знал, что делал, заставив всех еще до того, как вышли к мостику, снять обувь и прилежно тащить ее в руках…
Последний фокус в обуви, теперь он не сомневался. Очень уж хорошо помнил поведение собак. Едва достигнув того места, где беглецы разувались перед тем, как пройти по равнине, лайки потеряли след. Так и должно быть: лайка — собака особая, за тысячелетия натасканная исключительно на зверя, адские труды и нешуточное количество времени потребуется, чтобы воспитать из нее нечто вроде лагерной овчарки… Невероятно сложно сделать из добряка сенбернара служебно-розыскную собаку, из болонки — ищейку, а из лайки — охотника за людьми. Генотип не тот. Когда невезучий толстяк выскочил из укрытия, лайки проявили кое-какое любопытство — и не более того. Они не видели в бегущем дичь, добычу.
Значит, весь подвох в кроссовках — голову можно прозакладывать, обработаны чем-то весьма стойким, источают аромат, который человек не чувствует, а вот охотничья собака ловит ноздрями мгновенно. Лайки идут не за людьми, а за следами их обуви. Но от такого открытия ничуть не легче — весь путь босиком не пройдешь, заменять обувь нечем…
Вошли во двор — пройдя по упавшим половинкам ворот. Дома, очень похоже, тоже сложены из лиственных бревен, Мазур осторожно похлопал по стене и вновь не ощутил ни следа трухлявости, потрогал ногой нижнюю ступеньку крыльца — выдержала.
Потом поймал за косу Ольгу, приободрившуюся было и совсем было собравшуюся пройти в дом первой. Почти не ощущая неловкости, поклонился и громко проговорил:
— Пусти, дедушка, прохожих людей переночевать, душевно просим…
Слишком прочно в нем засели кое-какие наставления, полученные в детстве. В таких местах, право же, нужно сначала вежливо попроситься на ночлег, а уж потом входить. Разное бывает, и не обязательно врут…
За спиной фыркнул Егоршин.
— Не фыркайте, не фыркайте, — не оборачиваясь, бросил Мазур. — Не в городе. Как писал один классик — где крещеный народ долго не живет, немудрено кому другому поселиться…
— Вы серьезно?
— Вы городской? — ответил Мазур вопросом.
— Ага.
— Вот и приберегите жизненный опыт для города…
Входная дверь была распахнута настежь. Мазур мимоходом попытался ее притворить. И на миллиметр не сдвинулась, похоже, петли намертво приржавели. Обширные сени. Широкая лавка у стены, рассохшаяся бочка в углу, какое-то тряпье. Глаза легко привыкли к полумраку, как-никак и на улице было не светлее, да к тому же в окна проникали серебристые полосы лунного света, и Мазур хорошо мог рассмотреть все вокруг. Правда, особенно рассматривать и нечего: большая горница, пыли почти нет — в лесных брошенных домах пыли почти что и не заводится, это вам не городская квартира — еще одна лавка у стены, корявый табурет рядом, вот вам и вся меблировка. В углу, который вполне можно поименовать красным, виднеется широкая полочка, определенно божница, но там не видно ни одной иконы. Подойдя, Мазур обнаружил лишь крохотный огарок свечи, который немедленно сунул в карман — в его положении любой трофей годился.
Стена оклеена газетами. Он без малейших усилий оторвал невесомый, сухой, как пыль пустыни, клок — края рассыпались под пальцами, — подошел к окну и, напрягая глаза, попытался прочитать пару строчек. Кого-то там торжественно встретил маршал Булганин — это легкая привязка к хронологии, ага, и про дорогого Никиту сергеевича…
— Что пишут? — спросила Ольга.
— Когда писали, тебя еще на свете не было, — сообщил Мазур. — Вас, друзья, впрочем, тоже. Да и я без штанов бегал…
— Где же люди? — пожала плечами Вика.
— Кто их знает, — сказал Мазур. — Деревушек таких — море. Старики умерли, а молодые в город подались. Если было тут молодое поколение… Так что не ждите, не будет вам скелетов в живописных позах, все гораздо будничнее происходило.
— И слава богу… — пробормотала Вика.
— Располагайтесь, — сказал Мазур. — Банку кто-нибудь откупорьте, хлеба порежьте… Вон там, в огороде, сортир стоит, но не советую его навещать — доски прогнить могли, еще провалится кто.
— Вымыться бы, — мечтательно протянула Вика. — На три метра потом шибает, сама чувствую…
— Тоже дело, — согласился Мазур.
Подошел к окну, оперся рукой на подоконник и одним рывком бесшумно выбросил тело в огород, по-сибирски огромный, протянувшийся до самой речушки. Сейчас огород являл собою причудливые заросли, среди которых все же выделялись бывшие грядки. Он осторожно двинулся вперед, разводя руками плети одичавшего гороха — увы, стручков не видно, птицы, скорее всего, постарались… ш-шит!
Из зарослей над самой землей на него таращились два зеленых глаза.
— Тьфу ты, — тихонько сказал сам себе Мазур в целях нервной разрядки, сделал резкое движение в ту сторону.
Что-то небольшое, продолговатое, черное опрометью унеслось к покосившемуся забору, с жутким хрустом проламываясь сквозь сухие плети гороха. Он успел разглядеть — кошка, определенно. Остались здесь и, конечно, одичали.
Вышел к месту, где правильными рядами торчали сгнившие, покосившиеся палки — подпорки для помидорных кустов. Сами помидоры, конечно, вымерли, как динозавры, — этот овощ любит обильную поливку и без человеческой заботы не выживет. То же и с огурцами. А вот тыквы он нашел, целых две штуки, и здоровенные. Возле забора надергал охапку жестких перьев лука-батуна. Вернулся к дому, передал в окно свою добычу, сообщив:
