Аппарат КГБ умел ценить важную информацию, поставляемую новыми источниками Главного управления разведки (HVA), даже если не знал их личные данные. С другой стороны, когда информация считалась особенно важной, КГБ во многих случаях мог убедиться, получил ли он всю информацию от источника, обратившись к доверенному лицу внутри MfS[55]. Убедительный пример этому – Гюнтер Гийом, помощник Вилли Брандта. Гийом был агентом HVA/MfS, чьи донесения были настолько важными, что КГБ использовал свои источники в HVA, дабы убедиться в достоверности и компетентности информации. Его доклады доставлялись от Андропова лично Громыко специальным офицером, ибо содержали интересные для него подробности. Это была информация самого высшего качества о положении в Германии и об обмене мнениями с Западом. После ознакомления Громыко возвращал их опять специальным курьером в КГБ. После шума, вызванного арестом Гийома и вынужденной отставки Брандта, лично Брежнев в своем письме заверил Брандта в том, что «советская сторона не знала… об этой бомбе замедленного действия». В то время многие интересовались, не критиковал ли КГБ за этот прокол HVA, ибо именно это управление оказало негативное влияние на отношения СССР и Западной Германии. На самом деле реакция профессионалов в КГБ ограничивалась сожалением по поводу потери такого источника[56].
Прибыв в Карлсхорст в конце 1957 года, Коротков стал свидетелем того, как Ульбрихт ликвидировал оппозицию в СЕПГ, и увидел в этом еще один фактор самоутверждения ГДР. На тридцать пятом пленуме ЦК СЕПГ в феврале 1958 года оппозиционеры Карл Ширдеван и Эрнст Вольвебер были смещены со своих партийных и государственных постов[57]. Ульбрихт, как мы уже знаем, питал особую нелюбовь к Вольвеберу. В том же 1958 году БОБ доносила, что Ульбрихт стал угрожать тому судебным преследованием, пытался выселить его из его дома в Карлсхорсте и отказал ему в лечении в советском госпитале[58].
На том же пленуме обсуждался вопрос о «вмешательстве советских советников во внутренние дела ГДР, грубо нарушающем суверенитет ГДР». Советский посол Пушкин был обвинен в том, что разрешил это вмешательство. То, что подобное могло происходить на пленуме ЦК, говорило о растущей независимости ГДР от СССР в вопросе внутренней безопасности. Попов отмечал, что после пленума его группе было сообщено, что СЕПГ запретила разведке и контрразведке ГДР использовать восточногерманские спортивные организации в оперативных целях. То же самое предупреждение, также основанное на материалах пленума, было сделано в отношении Лейпцигской ярмарки[59].
Натянутые отношения между КГБ и MfS провоцируют бюрократическое перетягивание каната
Ульбрихт избавился от оппонентов в партии, зато его друг Коротков столкнулся с угрозой своему положению в Карлсхорсте. Поводом для этого послужил уже знакомый вопрос: до какой степени КГБ может полагаться на восточногерманские специальные службы? Особенно сильно это проявилось в противостоянии Короткова и Александра Шелепина, руководителя Комсомола, которого Хрущев в декабре 1958 года назначил вместо Серова председателем КГБ[60]. История смерти Короткова и яростной борьбы между его аппаратом в Карлсхорсте и Шелепиным якобы из-за отношений с MfS так и не была рассказана. Речь идет о 1959–1961 годах, когда положение в Берлине достигло кризиса, результатом чего стало возведение Берлинской стены. Как в 1953 году во время бериевского междуцарствия склоки в руководстве ослабили аппарат КГБ в Карлсхорсте в самый критический момент.
В конце 1958 года председатель КГБ Серов был назначен руководителем Главного разведывательного управления, военной разведки, то есть понижен. Причиной этого, как позднее заявило руководство КГБ, была необходимость усиления ГРУ после разоблачения агента ЦРУ Попова, который служил в Стратегической оперативной группе ГРУ в Карлсхорсте. Но не это являлось настоящей причиной. Назначение Шелепина, инициированное Политбюро, не преследовало также цель убрать образ сталиниста, прилипший к Серову, или направить КГБ на более решительную «стратегическую, политическую, экономическую и идеологическую борьбу с силами капитала», хотя, конечно же, не без этого. В глазах многих главной причиной смещения Серова была уверенность Хрущева в том, что Серов знает слишком много секретов.
Многие сотрудники КГБ были недовольны стремлением Шелепина убрать из КГБ людей, заподозренных в связях с Серовым, и они не могли согласиться с его явным стремлением использовать службу в качестве трамплина для удовлетворения собственных честолюбивых планов. Они опасались, что его план вовлечения КГБ непосредственно в «политическую борьбу» будет означать возвращение к сталинскому прошлому, когда служба была втянута в борьбу сил в руководстве за власть в стране. Шелепина не любили еще и за то, что он сократил количество домов отдыха и санаториев, принадлежавших КГБ, уменьшил заработную плату и другие льготы сотрудникам. Хотя многие признавали, что Шелепин улучшил организацию внутренней контрразведки, почти все сокрушались о том, что интересы службы подчинены интересам партийного руководства, когда обнаружилось, как много ключевых постов было отдано партийным и комсомольским работникам, лично подобранным Шелепиным[61].
У Шелепина был неоспоримый талант интригана. Первым делом он предпринял все возможное, чтобы избавить КГБ от влияния Короткова, чрезмерная прямолинейность которого оказалась Шелепину не по вкусу. Однако будучи шефом в Карлсхорсте он занимал ключевой пост в КГБ. Шелепину помог Александр Михайлович Сахаровский, заместитель председателя КГБ и начальник Первого Главного управления, тоже не испытывавший большой любви к Короткову – оба они сдерживали свою неприязнь на публике, но на самом деле недолюбливали друг друга. Едва Шелепин занял свой пост, как поползли слухи о привилегиях, которыми Коротков наслаждается в Карлсхорсте благодаря своим отношениям с Серовым.
Шелепин потребовал от Короткова докладной записки о положении дел в аппарате в Карлсхорсте. Бюрократическое перетягивание каната, ставшее результатом усилий Сахаровского получить злополучный доклад, приоткрыло кое-что не только в отношении Короткова, но и во взаимодействии аппарата в Карлсхорсте с восточногерманским MfS[62].
Давя на Короткова, Шелепин не забыл дать указание контрразведке КГБ – наблюдать за деятельностью германского отдела в Москве, за работой аппарата в Карлсхорсте и за самим Коротковым, включая’все его контакты с друзьями и коллегами[63]. Однако несмотря на все предпринятые меры, доклад так и не был представлен. Поскольку срок приближался, Сахаровский вызвал Леонида Сиомончука – в то время начальника германского отдела – и приказал ему написать доклад. Тот отказался, напомнив Сахаровскому, что аппарат в Карлсхорсте состоит из отделов, подчиненных соответствующим управлениям и структурам в Москве.
Ответ Сиомончука дает возможность взглянуть на бюрократическую реальность отношений между Карлсхорстом и Москвой: «Как я могу писать доклад о деятельности всего аппарата, который подчинен непосредственно председателю, когда я знаю только то, что происходит в германском направлении? Мне ничего неизвестно об операциях в отношении главного противника – Соединенных Штатов, о контрразведке, о советской колонии, о нелегалах и т. д. Почему бы вашему заместителю не созвать всех начальников управлений и отделов и не сказать им, что надо написать?» Последнее было сделано, но остальные начальники протестовали аналогичным образом: они не могут писать подобный доклад, сидя в Москве. Один только Коротков знает все детали операций в его регионе. Алексей Крохин, шеф управления нелегалов, заявил, что Коротков получил указания по нелегальной линии из центра, «но почему он должен что-то нам объяснять?»[64] Это была нормальная реакция, так как Коротков имел большой опыт работы с нелегалами. Иван Фадейкин, возглавлявший Тринадцатый отдел, но до того долго работавший в Карлсхорсте, предложил вызвать Короткова по спецсвязи и спросить у него обо всем, что нужно[65]. Сиомончук позвонил, описал ситуацию, и Коротков ответил, что пришлет в Москву доклад в понедельник[66].
В понедельник тоже ничего не изменилось, правда, Коротков заявил, что сам приедет в Москву и доложит обо всем лично. Требовался доклад, который бы устроил Шелепина, и Сиомончук составил проект, дополненный Сахаровским. По существу, в нем утверждалось, что за последний год улучшилась работа с немецкими «друзьями» и повысился уровень получаемой информации. Проект был передан Шелепину лично Коротковым на встрече, где присутствовали также высшие офицеры Первого Главного управления. Шелепин резко критиковал Короткова, указывая на то, что тот должен не только работать с немцами, но и заниматься делами своего аппарата. «Если так, то я собираю чемодан и уезжаю», – ответил Коротков. Шелепин отреагировал назначением новой комиссии для проверки положения дел в Карлсхорсте[67].
