Доктор Серватиус придерживался той тактики, что все те, кто обвинял Эйхмана, сами были обвиняемыми, поэтому к их заявлениям следует подходить с осторожностью. Но здесь он ошибался, и я привел эпизод с начальником штаба люфтваффе генералом Карлом Коллером, который имел несчастье провести последние дни войны в бункере рейхсканцелярии в компании Гитлера. Поскольку бункер содрогался, подобно кораблю, попавшему в тайфун, под бомбами, которые сбрасывали самолеты союзников (последнюю неделю — и под снарядами артиллерии Красной армии, штурмовавшей Берлин (последние очаги немецкого сопротивления капитулировали 2 мая 1945 г. — Ред.), фюрер осознал, что война не просто проиграна для него лично, но и ему самому угрожает реальная опасность быть захваченным в плен, подвергнуться издевательствам, а затем позорной казни.[2]
Его ярость была неописуемой. Он осыпал проклятиями своих врагов и даже друзей, которые, как он полагал, предали его. Он щедро подписывал смертные приговоры, правда, руки отца нации при этом дрожали. Гитлер отдал приказ о казни всех летчиков союзной авиации, сбитых над территорией Германии и оказавшихся в немецком плену. Этот приказ он отдал непосредственно генералу Коллеру и потребовал его немедленного выполнения. Коллер уклонился от исполнения этой казни, которая явилась бы вопиющим нарушением всех международных соглашений, правил ведения войны, а также Женевской и Гаагской конвенций. Он поспешил обсудить это с Эрнстом Кальтенбруннером, руководителем групп СД, которые и должны были воплотить зловещий приказ в жизнь.
Но, к приятному удивлению Коллера, Кальтенбруннер согласился помочь ему обойти этот действительно незаконный и негуманный акт. Однако он добавил, что могут возникнуть сложности с Адольфом Эйхманом, главным палачом, отвечавшим за ликвидацию всех евреев. Он полагал, что Эйхман будет настаивать на казни летчиков союзной авиации, имевших еврейское происхождение. Тогда Коллер обратился к Эйхману, но тот продолжал жестко настаивать на том, что все военнопленные, в жилах которых течет хотя бы капля еврейской крови, должны быть расстреляны. В конце концов Коллеру удалось спасти жизнь узников. Он спрятал их среди сотен тысяч других военнопленных союзных войск в сотнях лагерей для военнопленных.
И теперь Серватиус попытался оспорить правдивость рассказа Коллера. Он спросил, не кажется ли всем присутствующим маловероятным то, что в свои последние дни в бункере фюрера, когда главным пунктом во всех разговорах были военные проблемы, могли еще вестись какие-то дискуссии по еврейскому вопросу. Я ответил: «Еврейский вопрос был для Гитлера основным во все времена. В своем завещании, оглашая свою последнюю волю, практически находясь на последнем издыхании, он все еще поносил евреев. Никогда не было момента, чтобы он отвлекся от главного дела своей жизни: уничтожения евреев».
Тогда Серватиус решил перейти в наступление нк другом участке. А может, генерал Коллер сам был антисемитом?
«А генерал ВВС Коллер, который был так близок к Гитлеру, он что, относился к евреям по-другому? Он чем-то отличался от Гитлера? Он был другом евреев? Я правильно вас понял?»
«Я не знаю, какие чувства испытывал Коллер, но во время беседы со мной он ясно дал понять, что рассматривал расстрел пилотов авиации союзников, людей в военной форме как отвратительное убийство».
Я добавил, подчеркнув, что даже Кальтенбруннер, который явно не относился к числу друзей евреев, согласился с Коллером в том, что «убивать людей в форме было бы неправильно».
Кроме того, Кальтенбруннер дал Коллеру свою оценку Эйхмана, которого он знал с юных лет, проведенных в Линце (Австрия), и рядом с которым он долгие годы прослужил в СС: «Как вы знаете, Эйхман очень ревностно относится к своей прерогативе и своим обязанностям осуществлять казни евреев. И если вы выступите в защиту этих летчиков и спасете их, то все равно не сможете спасти тех, кто родился евреем, имеет одного из родителей еврея или родственника еврея, в ком вообще течет еврейская кровь».
Вспоминая рассказ Коллера, воскрешая ту сцену, когда он практически сунул голову в пасть льву, осмелившись возразить Гитлеру, находясь под бомбами в его подземном бункере, я выразил свое восхищение этим человеком, заявив со свидетельского места, что Коллер совершил «очень смелый поступок, отказавшись следовать приказу Гитлера».
Но Серватиус не разделял моего восхищения: «Смелость, о которой вы говорите, была ли она на самом деле? Ведь все это происходило после сокрушительного поражения? Мог ли Коллер вести себя по-другому, разговаривая с Гитлером? Не думаете ли вы, что и здесь речь идет всего лишь о попытке после разгрома взвалить бремя ответственности на кого-то другого?»
«Но Коллер не был обвинен ни в каких преступлениях. Ему не было нужды перекладывать вину на чужие плечи».
От Коллера и Кальтенбруннера Серватиус перешел к ужасающим фактам деятельности эйнзатцгрупп (групп уничтожения), значительная часть ответственности за их деятельность лежала на Эйхмане.
Когда 22 июня 1941 г. Адольф Гитлер вероломно предал Иосифа Сталина и двинул свои мощные армии во главе с фельдмаршалом Вальтером фон Браухичем (1881–1948; в начале Великой Отечественной войны был главнокомандующим сухопутными войсками Германии.
19 декабря 1941 г. был уволен в запас — из-за поражения немцев под Москвой. — Ред.) в Россию, за немецкими войсками следовали вездесущие эйнзатцгруппы, банды убийц, наделенных чрезвычайными полномочиями, которые всегда были готовы писать кровью на страницах истории, не заботясь о своих черных душах. Задачей эйнзатцгрупп не было оказание помощи войскам Браухича сломить сопротивление России. Их функции вообще не имели ничего общего с военными задачами рейха. На востоке с самого начала войны действовало четыре таких группы по 1000–1200 человек, и перед ними была поставлена уникальная цель: уничтожение всех людей, в чьих венах течет еврейская кровь (а также политработников — основы советской структуры власти. — Ред.).
В последние дни войны 24 командира эйнзатцгрупп были захвачены в плен. Затем их привезли в Нюрнберг и предъявили обвинение в убийстве 1 миллион безоружных мужчин, женщин и детей. Один из обвиняемых еще до начала суда совершил самоубийство. Мне довелось председательствовать на том суде. Именно благодаря тому, что мне пришлось узнать в Нюрнберге как судье и как офицеру ВМС США, меня пригласили свидетельствовать на процессе по делу Эйхмана.
Однажды я сидел среди посетителей на суде в Бейт-Хаме и слушал рассказы свидетелей, которым довелось на собственном опыте испытать все то, чему подвергались жертвы в нацистском царстве террора. Неожиданно я поймал себя на том, что стараюсь прижать поближе к ушам наушники своего радио, чтобы не пропустить ни одного слова из английского перевода, проникавшего в мое возбужденное сознание. Свидетельница, стройная седоволосая женщина средних лет, с выражением страдания на лице рассказывала, комкая носовой платок и иногда вытирая им глаза, о том, как одно из подразделений эйнзатцгруппы приехало в городок Загровский (обнаружить на картах не удалось. — Ред.) в Западной Белоруссии, где она проживала.
Рано утром ее разбудили звуки проносившихся мимо ее дома галопом лошадей. Она увидела, как офицеры СС направились к синагоге, выбили двери и превратили ее в конюшню. После этого эсэсовцы приказали ей и соседям с вещами собраться на площади возле рынка. Туда направились 500 еврейских семей.
Там солдаты в стальных шлемах приказали городскому раввину надеть свой молитвенный платок, читать молитвы, а потом петь и танцевать. Он отказался, и за это его избили. Стоявшие рядом люди попытались защитить его с криками: «Слышишь, о Израиль!» Но и их тоже избили.
Во время этой суматохи к площади подъехали несколько грузовиков. Евреев, которые носили специальные знаки — «звезда Давида», начали загонять в машины. Но для госпожи Йосселевской и ее восьмилетней дочери Меркеле в грузовике, в который ее направили, не хватило места, поэтому ей и еще нескольким человекам приказали идти следом. Грузовик, набрав скорость, направился в сторону еврейского кладбища, которое находилось в 3 километрах. Женщине приходилось бежать за ним изо всех сил, так как в противном случае солдаты грозили ее застрелить. Другие евреи, те, кто споткнулся и упал, уже лежали вдоль дороги нелепо скорчившись, застреленные охраной с грузовиков.
Когда процессия прибыла на кладбище, Йосселевская увидела, что там вырыта глубокая яма, на краю которой уже стояли многие из ее соседей, в то время как солдаты занимали позицию для стрельбы.
«Мы все еще надеялись, — с плачем восклицала Йосселевская со свидетельского места, — что то, что с нами происходит, всего лишь очередная пытка. Наверное, люди всегда сохраняют надежду выжить». Она вспоминала, что, когда в то утро собиралась в дорогу, дочь спросила ее: «Мама, зачем ты заставляешь меня надевать субботнее платье? Нас ведь везут убивать». Теперь же, на кладбище, маленькая девочка снова оживленно просила ее: «Мама, чего мы ждем? Давай убежим!»
