Сам Шмаф в тот день и на следующий не выходил в город. Он спускался к морю и часами просиживал на берегу. Тоска камнем лежала на сердце, а оно звало в Абхазию. Старания друзей расшевелить его ни к чему не привели. Он был безучастен, с наступлением ночи забирался за ширму, а с рассветом снова брел к морю.
Его, как и тысячи других махаджиров, пожирала одна и та же неизлечимая болезнь — тоска по родине. Первыми она забирала мужчин. Одни, как Шмаф, медленно угасали и тихо уходили из жизни. Другие, подобно Джамалу, сами себе выносили приговор и ради куска хлеба резали ненавистных торговцев. Третьи сбивались в шайки абреков, чтобы рано или поздно умереть на штыках аскеров. Но находились и те, кто, презрев голод, болезни и смерть в зиндане, возвращались в Абхазию.
В то последнее для себя утро в Самсуне Шмаф Квадзба принял окончательное решение. Он встал раньше всех. Шорохи за перегородкой разбудили Гедлача. Они и скрежет металла насторожили его. Страшась непоправимого, он отдернул полог и замер. Черкеска, которую Шмаф хранил на черный день, пузырилась уродливым горбом на спине, а под ней судорожно сотрясалось тело.
— Шмаф!.. Зачем?! — отчаянный крик поднял всех на ноги.
Прошла секунда-другая, и в полумраке проглянуло изможденное лицо-маска. По впалым щекам Шмафа катились скупые слезы.
— Шмаф! Шмаф! — воскликнул Гедлач и бросился к нему. Его рука скользнула по спине, коснулась шеи, и на сердце отлегло.
— Я ухожу, — выдавил из себя Шмаф.
— Куда?! Зачем!
— Домой!
— Домой?!
— Да! Я… я не могу больше.
— Всем тяжело. Надо терпеть, — пытался отговорить его Гедлач.
— Не хочу! Мое сердце в горах, а не в этой турецкой помойке!
— Мое тоже в Абхазии, но…
— Я все решил! Подыхать, как собака, или гнить в тюрьме не собираюсь!
— Тебя поймают и убьют, — предостерег Астамур.
— Пусть попробуют! — воскликнул Шмаф и яростно сверкнул глазами.
— И все-таки подумай, — не оставлял надежды отговорить его Гедлач.
— Нет, здесь моя душа умирает. Я иду в Абхазию! Иду! — твердил Шмаф.
— Тогда поступай так, как велит сердце, — не стал больше отговаривать его Астамур и, достав со дна сундука отцовский кинжал, предложил: — Возьми, брат. Пусть он будет тебе верным другом по дороге домой.
Горестная гримаса исказила лицо Шмафа. Он преклонил колено и, приняв кинжал, окрепшим голосом произнес:
— Клянусь вам, что позор не покроет его! Клянусь, что он не заберет безвинной души! Я вернусь в Абхазию. Я верю, что придет время, и твои внуки, Астамур, примут этот клинок у моих внуков. Мы вернемся домой!
— Домой! Домой! — как молитву повторяли за ним Гедлач, Астамур, их жены и дети. И потом еще долго, пока за пеленой дождя не исчезла спина Шмафа, они провожали его печальными взглядами. В них теплилась робкая надежда. Надежда, которой суждено было сбыться спустя сто лет…
Проливной дождь грязными потоками заливал окопы и блиндажи, свинцовыми лужами расплескивался по воронкам, и конца ему не было видно. Разведывательно-диверсионная группа Алика Айбы делала все возможное и невозможное, чтобы выполнить приказ Владислава Ардзинбы. Третью ночь подряд она мокла на минном поле, но в душе разведчики благодарили природу за ее щедрый подарок. Перед ней оказались бессильны осветительные ракеты и натовская оптика, она стала «слепа» и «глуха». Грузинские часовые тоже не горели желанием высовывать нос из укрытий и надеялись на минные поля и сигнализацию.
К рассвету разведчики проделали первый проход в минном поле и заканчивали работу над вторым. Итальянские, советские и турецкие мины с коварными секретами оказались не самым тяжким испытанием. За время войны они успели повидать всякого, но то, с чем столкнулись на склонах Цугуровки, потрясло даже, казалось, не имеющего нервов Дизеля. Это было самое чудовищное поле смерти, на котором когда-либо ему, Алику и Кавказу приходилось бывать.
В сотне метров от своих окопов они натолкнулись на первые жертвы предыдущих атак и разведрейдов ополченцев. От тошнотворного запаха мутило сознание, а руки деревенели, когда под ними оказывалась чья-то голова, рука или нога. И чем меньше метров оставалось до вражеских позиций, тем все чаще пальцы вязли в разложившейся человеческой плоти и натыкались на осколки костей. Они — неизвестные ополченцы — и после своей гибели продолжали помогать им, указывая путь в этом лабиринте смерти Саша-Дизель извлек взрыватель из последней мины и без сил откинулся на спину. Он не чувствовал ни пота, затекавшего в глаза, ни дождя, хлеставшего по лицу. Ему и разведчикам удалось сделать невозможное — без потерь пробиться через минное поле! Впереди угадывался бруствер вражеского окопа. Над ним изредка вспыхивали тусклыми светлячками огоньки сигарет. Справа под нависшей скалой глазастый Окан углядел часового и, толкнув под руку Кавказа, предупредил:
— Кукушка! Под скалой.
Тот присмотрелся и обратился к Дизелю:
— Как — достаешь?
— Да! — обронил Александр и перевел взгляд на Алика — только ему одному было известно время начала наступления.
Тот посмотрел на часы и ответил:
— Осталось немного. Ищем остальных часовых!
Снова потянулись минуты томительного ожидания. Дождь продолжал лить как из ведра. Сквозь его шум прорывались приглушенные голоса. Чужая, ненавистная речь только еще больше распаляла разведчиков. Они бросали нетерпеливые взгляды то на часы, то на командира.
— Пора. Твое слово, Дизель! — тихо произнес Алик.
Александр развернул плащ-палатку, достал арбалет и вскинул к плечу. Свист стрелы потонул в шуме дождя, часовой надломился и рухнул на землю. Другой ничего не успел понять — второй выстрел Дизеля тоже нашел свою цель.
Дальше, действуя ножами, разведчики бесшумно сняли передовое охранение и ринулись к дзоту. Путь к вершине был расчищен, и Алик по рации дал сигнал к атаке штурмовым ротам. Первыми поднялись бойцы Лесика Цугбы, за ними в прорыв устремились остальные.
Ночная атака ошеломила гвардейцев, на рассвете части абхазской армии овладели высотой и ворвались в село Цугуровка. Задача, которую Председатель ставил перед разведчиками, была выполнена, и Алик Айба с захваченного командного пункта по рации доложил об этом.
В тот день Владиславу Ардзинбе и Сергею Дбару приходилось часто принимать такие доклады. Несмотря на упорное сопротивление грузинских войск, наступление абхазской армии продолжало успешно развиваться. К исходу дня 9 июля был взят стратегически важный пункт — село Шрома.
Его потеря взорвала Шеварднадзе, и он обрушился на командиров. Тем ничего другого не оставалось, как покинуть кабинеты в Сухуме, отправиться на передовую и возглавить контрнаступление. Бои на Гумистинском фронте приобрели ожесточенный характер. В течение дня позиции не один раз переходили из рук в руки. Подавляющее преимущество грузинских войск в авиации и тяжелой бронетехнике позволило им вновь восстановить контроль над Цугуровкой и высотой Ахбюк.
Боевой порыв, владевший командирами и бойцами абхазской армии, начал угасать. И без того измотанные в боях роты и батальоны ополченцев с трудом отбивались от наседавшего врага. Перед ними замаячила угроза повторения в еще больших масштабах неудачного мартовского наступления. Владислав Ардзинба не стал медлить и немедленно выехал на Гумистинский фронт.
На подходе к КП его встретил министр обороны Сосналиев. В своем докладе он ничего утешительного не сообщил — выбить противника с занимаемых позиций не удалось. Не помогли брошенные в бой резервы. Плотный огонь грузинской артиллерии не позволял оторвать головы от земли. Потери, понесенные штурмовыми ротами, были чудовищны. Санитары не успевали уносить с поля боя раненых и убитых. Они лежали под палящим солнцем, и смердящий запах смерти ощущался даже здесь, в нескольких сотнях метров от передовой.
Владислав Ардзинба молча выслушал рапорт Сосналиева и вместе с ним прошел на КП. Здесь в полном составе находилось командование Гумистинского фронта и Генштаба. Лица генералов и офицеров с запавшими от бессонницы и нервного напряжения глазами походили на маски. Он пробежался по ним пристальным взглядом, и все невольно подтянулись, остановился на начальнике Генштаба и распорядился:
— Сергей Платонович, доложите обстановку на фронте!
Сергей Дбар взял карандаш и прошел к карте. Сухие цифры говорили сами за себя. Владислав Ардзинба все больше мрачнел и, когда доклад подошел к концу, задал главный вопрос:
— Сергей Платонович, меня интересует только одно. Войска способны продолжить наступление?
Поежившись под его испытующим взглядом, тот глухо произнес:
— В нынешнем состоянии — нет!
— Султан Асламбеевич, вы тоже придерживаетесь такого же мнения?
— Да, Владислав Григорьевич, войска нуждаются в передышке, а боезапас требует пополнения. При такой интенсивности боев скоро будет нечем стрелять…
