будут вас преследовать, а если вы принадлежите к их группе, они будут так или иначе защищать вас (по крайней мере, поначалу), если вы покажетесь им достаточно лояльным. Иными словами, даже если перед вами головорезы, они занимаются своим делом
избирательно.
Однако такие же механизмы могли бы действовать и в том случае, если бы организующим принципом головорезов была классовая или идеологическая принадлежность, или, если уж на то пошло, отдавай они явное предпочтение правшам или преданности определенной футбольной команде. Представим, что они завладели каким-нибудь городом и решили насильственно очистить его, скажем, от левшей или болельщиков команды противника. В таком случае представители этих групп быстро бы поняли, что в их интересах уехать. Тем временем местные правши или фанаты любимой захватчиками команды смирились бы (зачастую неохотно) с тем, что головорезы стали их единственной защитой от жаждущих мести головорезов из другой группы. Затем представители каждой группы, вынужденные залечь на дно, не привлекая внимания своих «защитников», или пытаясь бежать из зоны боевых действий, вероятно, время от времени с удивлением будут ловить себя на мысли, что до появления головорезов они зачастую даже не знали, какой рукой пишут и за какую футбольную команду болеют их друзья, соседи или одноклассники. Идентичность, отмечает Хаим Кауфман, в подобных обстоятельствах «зачастую навязывается противоположной группой, в особенности ее самыми кровожадными представителями» [255].
Все это, разумеется, не означает, что в подобных конфликтах ненависть не играла никакой роли или что соседи никогда не устраивали друг другу травлю. Некоторые местные жители действительно охотно участвовали в конфликтах, иногда из-за межэтнической ненависти, иногда – чтобы свести старые счеты, но чаще всего, похоже, потому, что им подвернулся случай извлечь выгоду из хаоса. В некоторых случаях война обнажала в людях худшие стороны их натуры, а жертвы порой действительно знали своих палачей, хотя в целом такое случается в ходе большинства гражданских войн, а не только межэтнических конфликтов. А когда головорезы брали власть в свои руки, межэтнические отношения, в том числе дружеские, зачастую, конечно же, осмотрительно прерывались, поскольку головорезы, с высокой вероятностью, могли наказать за подобные симпатии.
Тем не менее ключевым механизмом насилия были не всплески ненависти или конфликты между соседями, а в еще меньшей степени столкновение цивилизаций. Все дело в целенаправленном хищничестве сравнительно небольших групп склонных к насилию головорезов и преступников, которых вербовали, а затем так или иначе координировали политики. Отсылки к идентичности, этнической принадлежности, национализму, цивилизации, культуре и религии, скорее, служили оправданием или предлогом для «хищничества», нежели его самостоятельной причиной.
Косово
Происходившее в Косово в конце 1990-х годов зачастую напоминает более ранние события в Хорватии и Боснии, за тем исключением, что насилие, вероятно, было еще более сконцентрированным.
По сути, косовскую проблему, в особенности после 1989 года, создали сербские власти под руководством Слободана Милошевича, и она была связана с дискриминацией албанцев на официальном уровне. Когда в 1998 году некоторые албанцы прибегли к направленным против сербов террористическим действиям, сербы опрометчиво отреагировали на них чрезмерной жестокостью, включая массовые убийства, из-за чего появилось множество беженцев, прежде всего в сельских районах. Хотя террористы из Армии освобождения Косово (АОК) не пользовались значительной поддержкой албанцев, в особенности проживавших в городах, сербские налеты, осуществляемые главным образом специальными военизированными подразделениями под руководством министерства внутренних дел в Белграде, увеличивали симпатии к террористам. По сути, албанцы были вынуждены принимать решение в духе конфликта в Боснии: им пришлось делать выбор между брутальными головорезами-расистами из соплеменников и властью таких же головорезов другой этнической принадлежности. Численность АОК до начала массовых убийств едва ли насчитывала больше 150 человек, но затем быстро возросла до примерно 12 тысяч участников [256].
Косово гораздо ближе, чем Босния или Хорватия, к принципиальным интересам Сербии, не говоря уже об умонастроениях сербов, которые на протяжении без малого шести столетий добросовестно создавали об этом крае причудливые мифы и легенды. Тем не менее впечатляюще значительная доля молодых сербов не проявляла особого энтузиазма по поводу реальных боевых действий за милое сердцу Косово – мы уже наблюдали аналогичную реакцию на войну в Хорватии и Боснии. По словам одного сербского журналиста, «не найдется никого, кто был бы готов отправить своих детей на поле боя». Один сербский автор вообще назвал Косово «мертвой историей» – местом, где находится множество красивых старых монастырей, за которые, правда, вряд ли стоит проливать кровь. Другие просто считали Косово «безнадежным делом» или приходили к тому же выводу, что и один водитель грузовика из Белграда: «Теперь мы будем воевать за то, чтобы Милошевич усидел на троне. Я бы и волоска не отдал ни за Косово, ни за Милошевича». Белградские газеты цитировали отчаянные письма призывников, не желавших воевать, а некоторых полицейских уволили за отказ от назначения в Косово. Для многих сербских полицейских, которые туда действительно отправились, перевод в Косово был связан с понижением по службе или дисциплинарным взысканием [257].
В 1999 году Милошевич с фаталистической готовностью повторить ошибку предшествующего года позволил уверить себя в том, что по-настоящему масштабная наступательная операция позволит уничтожить АОК за пять-семь дней. Для выполнения этой задачи нужны были целеустремленные бойцы, и Милошевич нашел их там же, где и прежде: преступников выпускали из тюрем, чтобы они присоединялись к военизированным формированиям или создавали новые. По словам одного из таких бойцов, ради того, чтобы оказаться на воле, они были готовы почти на все. Некоторые из их жертв впоследствии особо упоминали, что их преследователи были преступниками. «Это заключенные, которые только что вышли за тюремные ворота, преступники и цыгане с большими пушками, в черных масках», – ужасался один албанский беженец. «Они не полицейские. Это были преступники, которых Милошевич выпустил из тюрьмы», – рассказывал другой [258].
Тем временем НАТО угрожала бомбардировками, если наступление состоится. Эта перспектива встревожила сербское командование, и оно прилагало усилия, чтобы держать свои силы под тем или иным контролем. Учитывая качество личного состава, преимущественно задействованного в наступлении, можно было вполне обоснованно предположить, что операция будет жестокой (и в конечном счете бесплодной), как и наступление годом ранее. Однако были предприняты усилия, чтобы наступательные действия были локализованы и в основном направлены на опорные пункты АОК. Сербская «полиция особого назначения», предположительно, в попытке сдержать НАТО, демонстративно объявила западным журналистам, что они «убьют каждого албанца в поле зрения», если НАТО нанесет удар. Этнические албанцы и другие жители Косово опасались, что эта угроза не беспочвенна [259].
Отмахнувшись от таких заявлений, как от «глупой бравады сербов», НАТО в марте
