К эксплуатации захваченных советских территорий немцы подготовились еще до начала войны. Уже в апреле 1940 года в журнале Имперского управления статистики «Wirtschaft und Statistik» появилась подробная статья об экономическом потенциале Советского Союза. Немцы скрупулезно подсчитали все природные ресурсы и объемы производства важнейших сырьевых материалов, причем в статистике были указаны показатели плана на 1942 год, то есть показатели третьего пятилетнего плана, хотя сам план был секретным. Немецкие статистики не поленились даже подсчитать площади советских лесов[255]. Аналогичные статистические обзоры делались по всем европейским странам, которые немцы оккупировали в ходе войны, вплоть до подсчетов, сколько молока и мяса можно выкачать из Дании. Пока Марк Солонин утверждает, что якобы планы на 1941 год не были известны в феврале 1941 года самому Гитлеру[256], немецко-фашистская статистика наглядно доказывает, что гитлеровцы начали подготовку к грабежу Советского Союза с подсчета советских богатств еще до составления плана «Барбаросса».
Ближе к началу войны подготовка эксплуатации оккупированных территорий приобретала конкретные черты. Согласно «Директивам по руководству экономикой во вновь оккупированных восточных областях» или «Зеленой папке» Геринга, утвержденным 16 июня 1941 года, основное внимание уделялось получению важнейших стратегических продуктов – продовольствия и нефти с оккупированных территорий: «Использование подлежащих оккупации районов должно проводиться в первую очередь в области продовольственного и нефтяного хозяйства. Получить для Германии как можно больше продовольствия и нефти – такова главная экономическая цель кампании»[257]. Особо подчеркивались продовольственные задачи: «Первой задачей является наиболее быстрое осуществление полного продовольственного снабжения германских войск за счет оккупированных областей, чтобы таким образом облегчить продовольственное положение в Европе и разгрузить транспорт»[258]. В Германию предполагалось вывозить только те запасы, которые были захвачены рядом с удобными водными и железнодорожными путями или вблизи германских границ. Остальное должно было пойти в первую очередь на нужды Вермахта.
Интересно то, что в этих директивах «Зеленой папки» продовольственный и топливный вопросы оказались тесно объединены. В документе подчеркивалось, что советское сельское хозяйство является механизированным и является крупным потребителем горючего, общая потребность которого для европейской части СССР оценивалась в 7,5 млн тонн. Без снабжения топливом невозможно собрать и вывезти зерно. Отсюда проистекала директива о том, что найденные запасы топлива в МТС не должны расходоваться Вермахтом, если только этого не требует выполнение боевых задач. Во всем документе не раз подчеркивается, что армия может претендовать на топливо из МТС только в случае крайней необходимости.
К ноябрю 1941 года немцы захватили территорию СССР, на которой производилось 38 % зерновых, находилось 38 % поголовья крупнорогатого скота и 60 % поголовья свиней[259]. Под оккупацией осталось 6,8 млн колхозных дворов (36,3 %), 1468 совхозов (35,2 %) и 2171 МТС (30,7 %). Немцы очень быстро стали использовать хозяйственные ресурсы захваченной территории. Например, деятельность хозяйственной инспекции группы армий «Центр» началась 12 июля 1941 года, в ее составе были четыре хозяйственные группы, численностью от 200 до 600 человек, занятых главным образом заготовками сырья и продовольствия. Группа армий численностью около 1,5 млн человек потребляла в сутки 1200 голов крупного рогатого скота, 750 тонн зерна, 2400 тонн картофеля, 960 тонн масла и жиров, 2400 тонн овса и 2000 тонн сена. Это продовольствие и фураж для лошадей нужно было изыскать на месте, поскольку заготовленные перед началом войны запасы к этому моменту уже были израсходованы. Сразу же были введены обязательные поставки сельхозпродукции и был установлен график сдачи, и это не считая реквизиций у населения, а также захвата больших военных и государственных запасов продовольствия. Нарком земледелия СССР И.А. Бенедиктов рассказывал, что на оккупированной территории остались большие запасы зерна от хорошего урожая 1940 года, которые не удалось ни вывезти, ни сжечь, ни даже испортить[260].
Сколько немцы выкачали продовольствия из оккупированной территории летом и осенью 1941 года – сказать нелегко. По общим подсчетам, в 1941/42 году Вермахт реквизировал для своих нужд 1,26 млн тонн зерновых культур[261]. Это очень немного, в свете того, что урожай в 1940 году составлял 95,6 млн тонн амбарного веса (по оценке на корню, принятой в статистике того времени, урожай превышал 140 млн тонн), и на территорию, которая к зиме 1941 года подверглась оккупации, приходилось 36,2 млн тонн. Урожай 1941 года должен был быть сопоставимым, поскольку за три предшествовавших года сборы по СССР колебались в пределах 95–120 млн тонн по оценке на корню. На захваченной немцами территории зерна производилось в 1,3 раза больше, чем во всей Германии в границах 1938 года. В принципе они рассчитывали на то, что захватят урожай, примерно равный годовому производству Рейха, и еще дополнительно какие-то запасы с военных и государственных складов. На оккупированной территории, по самым грубым прикидкам, можно было захватить порядка 30–35 млн тонн зерна в амбарном весе, если считать посевы и запасы прошлого урожая.
Но реальность войны оказалась несколько иной. Основная часть продовольствия разными способами и путями была вывезена, уничтожена, спрятана, досталась отступающим частям Красной Армии и партизанам, тогда как немцам достались сущие крохи. Основной вклад в уничтожение урожая 1941 года, на который рассчитывали немцы, внесли как раз бои лета и осени 1941 года, развернувшиеся в основных зерновых районах Белоруссии и Украины. Огромное, не поддающееся подсчету, количество зерна сгорело на корню от обстрелов, бомбардировок, поджогов полей. Во многих мемуарах встречаются упоминания о боях в полях густой ржи или пшеницы.
В этом смысле приграничное сражение, которое сорвало достижение основной цели плана «Барбаросса» – разгром основных сил Красной Армии, имело еще и другое немаловажное военно-хозяйственное значение. Оно привело к тому, что немцам пришлось осенью вести ожесточенные бои в зерновых районах, в ходе которых созревший урожай был в значительной мере уничтожен, а озимый сев не начат. Немцы свои продовольственные проблемы решить не смогли, на что указывает введение в Белоруссии и Украине уже осенью 1941 года крайне скудных рационов для населения оккупированных территорий, в лучшем случае до 300 граммов хлеба в день.
В последующем немцы предпринимали настойчивые попытки создать систему производства и заготовки продовольствия, вплоть до присылки специалистов из Германии и молодежи для практики колонистов. Однако общая эффективность немецкой оккупационной системы оказалась весьма низкой. По данным экономического штаба «Восток», за три года оккупации план по заготовке зерновых был выполнен по Белоруссии на 41 %, в Прибалтике – 83 %, по Украине – 106 %. Основными причинами недобора было резкое падение сборов зерновых, характерное для всех оккупированных Германией стран, укрывание продовольствия крестьянами и передача его партизанам (масштабы этого явления показывает, например, тот факт, что осенью 1941 года в Клетнянском районе Орловской области колхозники не сдали ничего из запланированных немцами к сдаче 600 тонн зерна и 3000 тонн картофеля, весь урожай был разделен и спрятан), а также партизанские нападения на обозы и склады[262].
Фактический срыв заготовок хлеба на оккупированных территориях стал одним из непрямых последствий приграничного сражения, исход которого, при всех потерях, поражении и отступлении, сорвал главный замысел Гитлера на разгром основных сил Красной Армии у границы. Так что мы не можем назвать приграничное сражение полностью неудачным, и нет особых оснований называть его катастрофой.
Глава одиннадцатая. О растерянности и предательстве
Тема какой-то особой растерянности командиров и красноармейцев в первые дни войны стала настолько распространенной, что уже нелегко выделить тех, кто ссылками на растерянность обосновывает те или иные тезисы. Об этом говорили и сторонники официальной, хрущевской, версии, очень много об этом говорили и ревизионисты, особенно Марк Солонин, который буквально смаковал растерянность, особо напирая на то, что «органы», некогда внушавшие страх всем и каждому, в начале войны все куда-то убежали. Мол, такая была растерянность, что бежали советские и партийные работники куда глаза глядят, бросая на произвол судьбы исполкомы и комитеты со всеми их архивами.
Вопрос о растерянности красноармейцев и органов власти в первые дни войны, которая действительно была и отмечена во многих документах, воспоминаниях и исследованиях, является очень острой и дискуссионной темой. Некоторые в этой растерянности обвиняют лично Сталина и Жукова, которые якобы своими приказами «на провокации не поддаваться» дезориентировали армию. Другие же, как Марк Солонин, стараются представить растерянность как проявление внезапного крушения веры во власть Советов. Очень большая была дискуссия на тему того, был ли сам Сталин растерян в первые дни войны, но впоследствии выяснилось, что у него был настолько плотный график работы, что времени для переживаний у него не было. Сплошь и рядом живописание растерянности используется как прием подчеркивания драматизма событий первых дней войны.
