Недавно у нас был батальонный комиссар из штаба Отряда. Долго беседовал с нами «по душам» в кубрике. Мы ничего от него не скрывали. Все рассказали: и про плохое питание, и про политрука и про коменданта. Здорово все разносили политрука и хвалили Кочетова с «Ермака». Ох, уж этот наш политрук! На вахту уже в ватнике не выйдешь. Почему не приветствуешь его, почему винтовка на плече, почему шинели висят в кубрике и десятки других «почему?» Привязался к нашему машинисту из запаса Ратману за его фамилию: «Вы немец?» Пристал к радисту Миллеру: «Вы тоже немец?» Но тот его срезал: «Вы не знаете немецкого языка. У немцев есть фамилия Мюллер, а Миллер – английская фамилия». «А не все равно!» Не замполит, а «особист» у нас.
Подошло к нашему борту гидрографическое судно «Компас». Где-то намотало на винт трос и теперь пытается от него избавиться.
Сегодня всю ночь били форты Кронштадта. В надстройках звенели стекла, и даже корпус содрогался от некоторых залпов.
Уже несколько вечеров и ночей над городом кружат самолеты и здорово бомбят. Погода тихая, для них летная. Вчера немного поморосил дождичек, а так небо все время чистое, но ветер с норд- веста дает о себе знать. Он дует уже вторую неделю. Лужи на стенке замерзли и не оттаивают днем. Толщина льда на лужах больше сантиметра. На вахте стою в шинели поверх ватника и в зимней шапке. Руки, хотя и в перчатках, но мерзнут. Водолазы освободили винт «Компаса» от троса, и он ночью куда-то ушел.
Сегодня днем было комсомольское собрание. Коменданта на борту не было, и собрались в его каюте. Были: Ломко, я, Емельянов, Кошель, Афанков, мл. политрук, батальонный комиссар. Повестка собрания: «О моральном состоянии команды». Батальонный комиссар говорил долго. Основной смысл его доклада – не у всех нас моральное состояние на высоте. Его надо поднимать, т.к. от него зависит боеспособность коллектива и всего судна. Похоже, что наши откровенные рассказы и жалобы на вчерашней беседе были им оценены, как низкое моральное состояние. Спросил: будут ли вопросы или кто хочет выступить. Вопросов не оказалось, а высказаться решил один – Емельянов. Во всем поддакивал батальонному: надо усиливать, надо укреплять, надо совершенствовать.
Днем при ясной погоде появился разведчик на большой высоте и прошел над городом с запада на восток и обратно. Били по нему кому не лень. По приказу коменданта и я выпустил 7 снарядов. Интересно же наблюдать за полетом снаряда по следу трассы, попадет или не попадет? Хотя первогодку ясно, что не только не попадет, но и не долетит. Потолок наших снарядов 4 км, а самолет как минимум на 6 км.
После разведчика ожидай «адресных» налетов на заснятые объекты.
Стоял на вахте с 20 до 24-х. Во время вахты налет за налетом, почти непрерывная бомбежка. Сижу под спардеком в каске. Хоть и не часто, но осколки от зенитных снарядов все же врезаются в палубу и чавкают в воду около борта. Только пальба кончится, снимаю каску и выхожу пройтись по палубе. Снова пальба. И так несколько раз. Решил больше не снимать каску, может, прекратится пальба надолго. Нет, не прекращается. Так под ее аккомпанемент и ушел спать.
Несколько раз принимался идти снег. Почти весь День облака. Уже дней пять немец не бьет из орудий. С чего бы это? Обсуждаем, будет сегодня налет или нет? Если будут такие же облака, как днем, то не должно быть налета.
С 20 до 24-х стоим вахту с Жентычко. Разговорились с ним о возможности полетов человека на Луну, Марс и др. планеты. Я рассказал ему кое-что из того, что читал в научно-популярных журналах, что слышал в спецшколе на лекциях. Незаметно прошли часа полтора. Следующий час прошел в разговорах об этой войне, о наших походах, о запомнившихся случаях и пр. Время уже 22.30. Облака расходятся, на восточном горизонте виднеется чистое небо.
Хреново. Минут через 15-20 облака сошли совсем. Тревога! На Васильевском острове завыли сирены – значит, с той стороны идет самолет или самолеты. Кажется, слишком долго воют сирены, того и гляди разбудят коменданта, а идти будить его не хочется. Высказался об этом Жентычко. Решили не будить, пока не будет стрельбы. Может налет небольшой.
Слышим гул мотора, какой-то слишком громкий. Жентычко удивляется: «Что это за штука летит?» Вдруг гул перешел в резкий и противный свистяще-шипящий вой. Секунду прислушиваемся… «Ложись!» – кричу я Жентычко, и мы плюхаемся, уткнув носы в деревянный палубный настил. Секунды три ожидания, и какой-то удар по палубе, и что-то посыпалось на спину. Мы вскакиваем. Огонь на палубе метрах в 10 от нас. Бросаю винтовку, хватаю лопату, набираю в ящике песку и бегом к огню. Первый раз вижу «живую» зажигательную бомбу. Что с ними делать, нам рассказывали – тушить не водой, а засыпать песком. Для этого на палубе перед спардеком 4 ящика с песком и четыре совковые лопаты. Так вот она какая! Горит кусок металла, и от него во все стороны летят раскаленные огненные кусочки металла, которые, падая на деревянный настил палубы, продолжают гореть, прожигая и зажигая постепенно настил. Мелькает в голове мысль, что она может взорваться, но быстро исчезает. Действительно, не успел подбежать к горящей бомбе – небольшой взрыв, и пламя с осколками летит в стороны. Засыпаю бомбу песком. Лопат шесть, и все кончено. Разлетевшиеся горящие кусочки прихлопываю лопатой. Жентычко в это время расправился со второй бомбой, которая упала на палубу у края левого борта, сбросил ее лопатой за борт. Смотрю, на юте еще одна горит у самого борта. Кинул на нее лопату песку, сбил огонь и сбросил за борт.
Огляделись: на палубе огня больше нет, но на стенке рядом с нами горят еще две бомбы и разгорелись довольно сильно. Вокруг одной горит уже деревянный настил, от второй загорелась шина колеса на грузовой автомашине. Милиционер на стенке кричит: «Давай ведра!» Я ему в ответ: «На кой черт тебе ведра! Песок надо!» Приходится бегать с лопатой за песком на судно. Только отбежишь от бомбы, сразу темнота. Того и гляди, мимо сходни ступишь. Еще одну засыпали. А с последней дела хуже – с одной стороны машина, с другой приемники, ящики чертовски тяжелые. Смотрю – Жентычко, кряхтя, тащит ящик с песком. Я принялся отворачивать приемники в сторону, а потом засыпать горящую бомбу песком. Вроде бы всю засыпал, а из-под песка огонь все равно выбивается. Похлопал по нему лопатой – сбил. Все в порядке!
Смотрю, начали выбегать наверх, разбуженные нашей беготней по палубе, матросы команды и наши. Выбежали политрук, старпом, комендант и другое корабельное начальство. Политрук спрашивает: «Где разорвались бомбы?» «На палубе». «Не врите, не сейте панику!» Говорю ему, что три бомбы упали на палубу, и, горели и если бы Вы не спали, то сами увидели бы.
Старшина: «Далеко разорвались?» «На палубе». «Пошел к черту, где?» А я уже одну засыпанную песком бомбу откопал. Горячая, чертовка, но в перчатках терпимо. «А это что, не бомба?» – говорю и сую бомбу ему в руки. Взял ее и…» Ах черт! Не сказал, что она горячая, все руки обжег». «Теперь поверил?»
Подошел политрук и спросил, где упали бомбы. Объяснил ему, что три на палубу, и показал следы их горения, и две на стенку. «А кто на вахте стоял?» «Я и Жентычко.» «Молодцы!» Через полчаса вышел комендант. «Почему не скидывали бомбы за борт, а гасили? Почему мне не доложили?» и т.д. Наверное, стыдно стало, что без него расправились с «зажигалками». Неужели он всерьез считает, что мы должны были бежать вниз, будить его и докладывать, что палуба горит, что прикажите делать? А не самим немедленно тушить бомбы? Но мы молчим. За нас заступился политрук: «Ну и хорошо сделали, что не доложили». Отвел коменданта в сторону и стал его успокаивать.
Около часа пошел спать и только сквозь сон слышал сильную стрельбу зениток и гул взрывов бомб. Утром Кошель, стоявший на вахте до 4-х утра, сказал, что часа в 2 ночи была еще тревога. Сильно бомбили Васильевский остров.
Утром пошел щипать ворс для подушки. Набил подушку, подхожу к кораблю. Смотрю, у трапа стоят комендант, знакомый старший лейтенант и еще какой-то командир в кожаном пальто. Высокий, здоровый. Козырнул я старшему лейтенанту и пошел в кубрик. За столом сидит какой-то старший политрук и беседует с Емельяновым. Только я принялся зашивать наволочку, входят комендант, старший лейтенант, тот, что в кожаном пальто, и наш политрук.
Все, кто был в кубрике, встали по стойке «смирно». Старший политрук попросил у командира в кожаном разрешения сесть. «Нет! И здесь у вас спят до 12 часов! Я же вам приказывал, чтобы люди не спали! Соберите всю вашу комендантскую команду», – обратился он к коменданту. «Краснофлотец Трифонов, – обратился комендант ко мне, – срочно всю нашу команду в ваш кубрик!» «Есть!» – ия выскочил в коридор. Через пару минут все, кто был свободен от вахт, человек 10, собрались в кубрике. Стоим у коек. «Какого года рождения?» – спрашивает в кожанке у Баулина. «С 1903». «Где служили?» «В подплаве.» Спрашивает у коменданта:
