Из этих данных можно вычислить, что вес одной заправки для всего 14-го мехкорпуса составлял 203,3 тонны горючего. Таким образом, в распоряжении мехкорпуса было около 600 тонн горючего, и еще примерно столько же хранилось на окружных складах. Запас топлива только в одной 4-й армии явно превышал 1200 тонн, и этот факт совершенно не стыкуется с утверждениями Павлова о том, что все горючее округа было в Майкопе. При всех попытках разобраться с топливным снабжением в Западном ОВО полной и точной картины сложить не получается. Можно лишь сделать предположение, что танкист Павлов не знал, сколько в округе топлива, и не удосужился до начала войны узнать. Если он был таким танкистом, не заботящимся о заправке танков горючим, то, пожалуй, да, ему и не нужно было быть заговорщиком, чтобы помочь немцам в разгроме своего фронта.
В конце концов Павлов определился и признал себя виновным в халатности и бездействии: «Ни от кого задания открыть Западный фронт я не получал, но мое преступное бездействие создало определенную группу командного, политического и штабного состава, которые творили в унисон мне»[269]. Впрочем, на заседании суда 22 июля 1941 года Павлов отрицал часть своих показаний, связанных с участием в заговоре, в особенности в связи с Мерецковым, и не признал того, что допускал халатность и беспечность. Видимо, ему очень хотелось выкрутиться.
Показания начальника штаба Западного фронта генерал-майора В.Е. Климовских на заседании суда были более конкретными. Он признал себя виновным в преступной халатности еще на следствии и подтвердил это суду. На вопрос о том, знал ли он о концентрации вражеских войск, Климовский ответил: «Такими данными мы располагали, но мы были дезинформированы Павловым, который уверял, что противник концентрирует только легкие танки. Первый удар противника по нашим войскам был настолько ошеломляющим, что он вызвал растерянность всего командного состава штаба фронта»[270]. Григорьев также признал свою вину, а Коробков вины не признал, сказав, что может сказать только, что не смог точно определить время начала боевых действий, что враг превосходил во всех отношениях, и попросил в последнем слове представить ему возможность искупить ошибки кровью.
В приговоре суда указано, что Павлов, Климовских, Григорьев и Коробков обвинялись по статьям 193–17/б (злоупотребление властью, превышение власти, бездействие власти и халатное отношение к службе лица начсостава РККА – высшая мера наказания) и 193–20/б (сдача неприятелю начальником вверенных ему сил и средств ведения войны – высшая мера наказания). Формулировка обвинения была следующей: «Таким образом, обвиняемые Павлов, Климовских, Григорьев и Коробков вследствие своей трусости, бездействия и паникерства нанесли серьезный ущерб Рабоче-Крестьянской Красной Армии, создали возможность прорыва фронта противником в одном из главных направлений и тем самым совершили преступления, предусмотренные ст. ст. 193–17/б и 193–20/б УК РСФСР»[271].
По приговору суда они были приговорены к расстрелу с конфискацией имущества.
Итак, как все это понимать? Следствие началось с обвинений в измене, а суд приговорил к расстрелу за халатность и сдачу сил и средств ведения войны противнику. Из этого можно сделать вывод, что убедительных доказательств измены и умышленного открытия фронта следствием обнаружено не было. Но зато показания подсудимых и собранные факты свидетельствовали о том, что до войны командование округа вело себя беспечно и халатно относилось к исполнению приказов, на что указывает характерная путаница в показаниях по поводу того, кто кому какие приказы отдавал.
Вообще же, в чем выражалась беспечность командования Западного ОВО, можно сформулировать так. Во-первых, отсутствие контроля за исполнением приказов, которое наблюдалось на всех уровнях и шло от командующего округом. Самое главное, фактически не был выполнен приказ от 18 июня 1941 года о приведении войск округа в боевую готовность, в результате чего немцы застали соединения округа неготовыми к нападению, а Гейнц Гудериан наблюдал в ночь перед нападением развод с оркестром в Брестской крепости. Как пишет Сандалов, приказ о приведении в боевую готовность пришел в 4-ю армию только в 3.30 утра 22 июня 1941 года, то есть уже после нападения на брестский гарнизон[272]. На суде случилась известная перепалка между Павловым и Коробковым, в которой командарм 4-й армии отрицал, что получал приказ из округа на приведение войск в боеготовность и вывод их из крепости.
Во-вторых, командование округом явно недооценивало противника и дезорганизовало разведку. Как так получилось, что Западный особый военный округ «проспал» сосредоточение самой сильной вражеской группировки на Брестском направлении? Ключ к пониманию дает уже цитированная записка начальника Ломжинского оперативного пункта разведотдела штаба округа капитана Кравцова. Он пишет, что разведка сталкивалась с трудностями из-за острой нехватки иностранной валюты. В 1940 году пункт обменял в Польше более 100 тысяч злотых, но их забрал разведотдел штаба. Но это были частности. Свою записку Кравцов завершил показательной фразой: «По моему мнению, в РО процветали карьеризм, подхалимство, а не деловая работа»[273]. Он пояснял, что в апреле 1941 года заместитель начальника разведотдела штаба полковник Ивченко потребовал разбивать разведсводки на несколько частей и ежедневно посылать небольшими порциями, и сослался на начальника Брестского пункта майора Романова, который так и делал. Кравцов отказался, ибо это была демонстрация активной работы, а не сбор сведений, то есть очковтирательство. Брестский пункт лидировал по количеству разведсообщений, но вскоре округ самым жестоким образом поплатился за подобную организацию разведывательной работы. Климовских показал на суде, что Павлов дезинформировал штаб о сосредоточении войск противника, а Сандалов впоследствии писал, что штаб армии и округа знал о сосредоточении 45–47 немецких дивизий[274], однако серьезных выводов из этого не сделал и вообще полагал, что на Брестском направлении не будет главного удара. Это было следствием дезорганизации разведки округа, хотя Л.М. Сандалов, как начальник штаба 4-й армии, тоже был хорош и действовал вполне «по-павловски», не реализовав даже элементарных мер наблюдения за противником, по примеру того, как это сделали в соседней 5-й армии. Хотя у него была возможность организовать многочисленные группы наблюдателей из солдат и офицеров Брестского гарнизона и были все условия для наблюдения, достаточно было взобраться на валы крепости.
В-третьих, в начале войны командование фронта явно сильно растерялось и утратило контроль за ситуацией. Тут все недостатки командования округа мирного времени стали фатальными. Павлов признает, что он не мог выяснить ни положения на фронте, ни потерь, ни расположения частей, ни причин неудач тех или иных действий. На это указывают по меньшей мере три факта, которые упоминает Сандалов в своей книге. Первый факт состоит в том, что на 24 июня сильно потрепанным соединениям 4-й армии была поставлена задача провести контрудар от Ружан на Пружаны, для чего армии придавалась 121-я стрелковая дивизия. Однако штаб фронта вопреки директиве командующего перенаправил 121-ю стрелковую дивизию в Волковыск, в другую сторону от направления удара[275]. Комфронта и его штаб действуют врозь и несогласованно, ослабляя группировку для контрудара. Второй раз Павлов поставил перед армией задачу на контрудар вечером 25 июня, который армия выполнить не могла, и даже приказ о контрударе по армии не отдавался. Решение Сандалова, который тогда фактически командовал армией, можно извинить большими потерями армии только отчасти, невыполнение приказа перед лицом противника – все же серьезный проступок.
Второй факт – 155-я стрелковая дивизия выступила в район Слоним, Барановичи, Бытень, взяв с собой учебные приборы, указки для занятий и тому подобный инвентарь, в походной колонне без разведки и охранения. «Дело в том, что штаб фронта при постановке задачи дивизии на выдвижение не информировал ее об обстановке», – подчеркивает Сандалов[276]. Эта дивизия была атакована на марше двумя немецкими танковыми дивизиями и была разгромлена. Крайне показательный факт полного разложения штаба фронта и лично Климовских, даже не сообщившего командиру этой дивизии, что идет война.
Третий факт – запоздалый приказ на отвод 3-й и 10-й армий из белостокского выступа, когда их окружение было практически замкнуто, и этот приказ из-за отсутствия связи не дошел до армий. Наглядный пример дезориентации в обстановке, потери связи и практической неспособности штаба фронта руководить войсками.
Картину полного разложения командования Западного фронта можно дополнить теми данными, которые Марк Солонин приводит, говоря о положении в авиации фронта в первые дни войны. В первый день войны командир 9-й смешанной авиадивизии генерал-майор С.А. Черных, один из самых молодых командиров такого уровня в Красной Армии, передал краткую паническую телеграмму: «Все истребители уничтожены»[277]. Панический вопль командира дивизии был настолько громкий, что его услышали и наши, и немцы. За панику и бегство он был расстрелян 16 октября 1941 года. Далее, командир 123-го истребительного авиаполка, по оценке Марка Солонина, одного из самых успешных авиаполков в дни приграничного сражения, доложил командующему ВВС округа 23 июня 1941 года из Пинска: «Штаб 10-й САД эвакуировался не знаю куда»[278]. Видимо, командиры и этой авиадивизии поддались общему паническому настроению в командовании 4-й армии и удрали в тыл, бросив свои авиаполки на произвол судьбы. Впрочем, и в командовании ВВС округа творилось нечто невообразимое. Марк Солонин описывает историю загадочного исчезновения командующего ВВС округа генерал-майора И.И. Копец из анналов военной истории и отмечает, что с 2.00 часов 23 июня, то есть менее чем через сутки после начала войны, безо всякого приказа о смене командования, командовать ВВС фронта стал его заместитель генерал-майор А.И. Таюрский. Он приказал, в частности, 123-му истребительному авиаполку перебазироваться из Пинска в Бобруйск, далеко в тыл. Видимо, именно Таюрский был главным виновником «перебазирования» авиации фронта в тыл, что и привело к исчезновению целых полков и даже дивизий, хотя после первого дня войны силы авиации вовсе не были исчерпаны. После войны Главное управление кадров приказом от 20 декабря 1946 года исключило генерал-майора И.И. Копец из списков как покончившего жизнь самоубийством 23 июля 1941 года, а генерал-майор А.И. Таюрский был арестован 8 июля 1941 года и расстрелян 23 февраля 1942 года[279].
