Ординарец Сорокина вышел из дому, оседлал лошадь командира роты и привязал к крылечку. Взрывы снарядов слышались уже рядом, стали слышны пулеметные очереди.
Я, старшины и ездовые стояли у подвод и ждали. А Сорокин не выходил и не давал каких-либо распоряжений. Часовой никого к нему не пропускал.
С пригорка из-за дворца вышел танк, остановился и веером пустил пулеметную очередь по двору, по которому уже бегали солдаты, бросившие свои позиции круговой обороны. Танк с десантом фашистов в белых халатах не решался войти во двор, видимо, боясь нарваться на засаду противотанковых орудий.
Благо что наши подводы стояли за торцом конюшни и были невидимы для танка. Танк с десантом тронулся тихонько во двор. Я подал команду: «Пошел! Гони!» — и, не успев добежать до штабной повозки, запрыгнул на телегу с мешками фуражного зерна. Весь обоз вытянулся в ленту, понесся к шоссе, а затем, повернув под прямым углом, помчался по нему.
С горы между имением и поселком к шоссе спускался другой танк, который начал стрелять по нашему обозу. Пулеметные очереди ложились то ближе к шоссе, то дальше. Пули рикошетили и зло визжали, словно сердились, что не могут найти жертву. Я прилег за мешок с овсом, обхватил его, чтобы не свалиться с подводы, а ездовой, согнувшись, хлестал лошадей. Танк шел нам наперерез, и я отчетливо видел облепивший его броню десант.
Вот и деревня. Обоз с ходу врезался в «пробку». Машины плотно забили все пространство между домами, калеча лошадей, ломая повозки и сани, разнося в щепки заборы и ограды. Люди бросали все и бежали по огородам в камыши и дальше, через квадраты осушенных полей, преодолевая каналы, покрытые тонким льдом.
Теперь уже сзади нас по шоссе шел танк, намереваясь вогнать штопор в эту «пробку». Ездовой с моей подводы убежал. Я попытался разыскать штабную подводу. Но где там! В этой каше найти что-либо было невозможно.
Но вот «студебеккер», окутанный паром из радиатора, тараня подводы и лошадей, стал все опрокидывать и ломать впереди себя и продвигаться вперед. Я увидел это, перепрыгнул через несколько перевернутых подвод, настиг этот «студебеккер» и пошел следом за ним. Когда машина, пробиваясь в пробке, стала двигаться по шоссе перпендикулярно улице, к шоссе уже шли два танка с десантом на броне. Передний танк дал очередь из пулемета, но пули завизжали выше моей головы, а «студебеккер» уже скрылся за домами. Я догнал его, уцепился за борт и залез в кузов, где лежали вповалку солдаты, укрываясь от пуль.
И вдруг меня как громом поразило — а штабные документы!.. Как я мог бросить их! Ведь за это же расстрел!.. Я начал слезать с машины. Солдаты смотрели на меня, как на сумасшедшего, но я уже скользил по льду асфальта и кубарем скатился в кювет.
Наступала темнота, и я думал ночью пробраться в село, найти штабную телегу и сжечь документы. Если убьют немцы, то не расстреляют свои, и я не приму позора. Я пошел по пустому шоссе в село.
Мне навстречу засвистели пули, из села ударил очередью пулемет. Я сошел с шоссе и пошел параллельно ему. И вот я вижу, как по шоссе во весь опор несется упряжка. По ней стреляет пулемет — это вышел на шоссе танк. Я иду навстречу, сбоку от шоссе. Приближается подвода, и я вижу, что на ней хлещет лошадей кнутом Василий Быков, старший ездовой. Я бросился к шоссе и закричал:
— Быков, Быков!
В этот момент ударила очередь из пулемета, и одна лошадь, немного пробежав, грохнулась на асфальт и начала биться. Потом вскочила. Я подбежал к повозке. В ней находилось в целости все штабное имущество. Радости моей не было границ. Но по подводе опять бьет пулемет. Раненая лошадь поднялась и опять побежала. Темнота быстро сгущалась. Вновь пробежав метров пятьсот, лошадь падает, бьется, вскакивает, вновь бежит, вновь падает. И так несколько раз.
Параллельно шоссе за бугром идут немецкие танки и пускают вверх осветительные ракеты, время от времени рыча очередью пулемета. Они двигаются, чуть отставая, как бы конвоируя и подгоняя нас. А лошадь все падает. Пуля ранила ее возле уха, видимо задев какой-то нерв и артерию, хлещет кровь.
Я открыл крышки железных ящиков с секретными документами, списками личного состава, приказами, приговорами судов и трибуналов на штрафников. И вдруг похолодел. Документы надо сжигать, а у меня нет спичек, я некурящий. Не курит и Василий Быков — это я знал. Боже! За что же мне такое наказание!
Я решил: если лошадь не поднимется и мы не сможем ехать, снимем железные ящики и закопаем в лесопосадке в снег. Но у нас нет и лопаты…
Однако (так бывает только в сказке или в кино) вот и спасение! У лесопосадки я вижу всадника и в сумерках узнаю командира взвода Васильева. Он ожидал, не появится ли обоз или убегающие его солдаты. Он ускакал от них, и его мучила совесть. Я окликнул его, и Васильев подъехал к нам, когда в очередной раз опять упала лошадь.
— А где наши? — спросил командир взвода, не уточнив наши войска или наша рота.
Не ответив, я приказал Быкову быстрее распрягать раненую лошадь, а Васильеву сказал:
— Быстрее расседлывайте свою лошадь! — И увидев, что он колеблется и даже повернул лошадь, чтобы ускакать, я прикрикнул, не соблюдая субординацию:
— Надо спасать штабные документы! Секретные… Совершенно секретные! Давайте лошадь!
Впрягли новую лошадь, а раненую оттолкнули в сторону. Комвзвода и я прыгнули в повозку, и Быков погнал. Раненая лошадь побежала за нами, упала, забилась на асфальте, вновь поднялась, начала гнаться за нами. Спуск под горку прибавил нам скорости, и лошадь отстала.
Немецкие танки теперь даже несколько опережали нас, обозначались в темноте ракетами и звуками пулеметных очередей. Они шли совсем близко и почему-то параллельно шоссе, возможно, боясь лобовой встречи с нашими противотанковыми орудиями. Ракеты и пулеметные очереди, скорее всего, служили для создания паники.
Лошади ходко неслись под уклон, а впереди на белом снегу еще издали мы увидели черное пятно, подобное тени большого облака. И вот мы врезались в «пробку». Через небольшую реку был переброшен мост, к которому подходило шоссе, поднимаясь на высокую насыпь. Там в несколько рядов сгрудились подводы и автомашины. Мы были в самом хвосте. Генерал с автоматчиками командовал у въезда на мост.
Танки приближались, и пули завизжали в воздухе. И вновь как там, в селе, какой-то обезумевший шофер «студебеккера» пошел штопором в «пробку». И тогда я приказал Быкову:
— Давай под откос! Езжай тебе говорю! А вот там надо взобраться на откос и попасть в след машины.
Тот понял. Я и Васильев соскочили с подводы, и Быков слетел с ней вниз. Туда же почти кувырком по снегу спустились и мы.
— А теперь давай правь вон туда, так, чтобы попасть вслед вон той автомашине.
Быков, нахлестывая лошадей, разогнал подводу и стал подниматься на откос. Но, не дотянув до бровки насыпи, лошади стали скользить, и повозка с упряжкой стала угрожающе сползать. Я, комвзвода и ездовой уперлись в повозку. Быков недаром носил такую фамилию. Мы задержали подводу, а лошади обрели устойчивость и буквально ухватились передними копытами за бровку откоса. И хорошо, что не раньше, иначе «студебеккер» сбил бы их, выскочивших поперек шоссе. Но к нам уже бежали автоматчики и генерал.
— Назад! Куда прешь! Назад! Долой с дороги! — Они, трехэтажно матерясь, хотели пустить нашу подводу под откос.
— Мы спасаем штабные секретные документы, помогите нам!
Солдаты убавили прыть, явно ожидая решения генерала, а потом подхватили повозку и вынесли за «студебеккер».
Генерал увидел, что дело сделано, и повернулся к другим. А мы следом за машиной проскочили на другой берег реки. Ноги лошадей дрожали от напряжения. Мы не посмели сесть в повозку и бежали, держась за нее. Ветер обжигал, сзади вспыхивали зарницы ракет и несколько раз бухали орудия и разрывы снарядов.
Подводы и машины шли сплошной лентой, вперемешку, и нетерпеливые шоферы подталкивали подводы или съезжали на обочину и буксовали в кюветах.
Приближался город Шопрон. В нем паника охватила штабы армии, медсанбаты и тыловые подразделения. Раненые, которые могли передвигаться, бежали за огороды, на луг, который был превращен в аэродром. На него один за другим садились самолеты «Дуглас», в них санитары вталкивали раненых, и самолеты взлетали, чудом не цепляясь за верхушки деревьев и крыши домов. Неходячие раненые ползли по снегу на улицу, где двигался поток подвод и автомашин, и умоляли взять их с собой, цеплялись за колеса, кричали, ругались. Танки противника уже били из орудий по взлетающим самолетам, медперсонал разбежался. Транспорт медсанбата и госпиталей ушел с имуществом и врачами. Кто-то из командиров метался с пистолетом ТТ, стрелял в воздух, пробуя остановить автомашины и выгрузить из них солдат, чтобы забрать раненых, но его не слушали.
Поток подвод двигался по основной улице Шопрона, а в переулке, недалеко, находился дом, где жила Маришка, Юлишка, Штефан. Туда заезжали передохнуть наши командиры взводов, и потом мне рассказали, как убивалась Маришка. Она спрашивала, где я, почему не с ними, и заливалась слезами, думая, что я убит. У меня же не было ни минуты времени, чтобы заехать во двор Маришки, нам грели пятки танки, и каждая минута стоила жизни.
