Я спокойно встал. «Благодарю вас…. «, но он не подсказал своего звания. «Разрешите быть свободным?» «Да, до свидания». Я надел шапку, козырнул, повернулся налево и вышел из кабинета. Конвоир за мной. На улице засунул связку за пазуху шинели, глубоко вздохнул, и мы пошагали домой. Теперь уже шли на равных – рядышком, и винтовка у конвоира была на ремне за спиной.
На корабле подошли к каюте старпома, и конвоир доложил о нашем прибытии. Старпом вышел из каюты и с ехидцей спрашивает у меня: «Ну, будешь еще писать дневники?» «Так точно буду! Следователь сказал, что я могу продолжать писать в том же духе». «Что сказал следователь?» – обратился старпом к конвоиру. «Сказал, что он может писать, и отдал ему его дневники», – ответил конвоир. Короткая немая пауза. «Ладно, идите в кубрик», – бросил он мне, уходя в свою каюту.
Захожу в кубрик. Ребята только после рабочей смены отдыхают до ужина на койках, кроме Попова и Панова, которые за столом играют в шашки. Командиры орудий на ремонте не работают и в волю бездельничают, когда остальные на работе. Все глаза с любопытством обращены ко мне. Я молча расстегиваю шинель, достаю связку своих дневников и кладу ее на стол. Снимаю шинель и шапку, вешаю их в шкаф, не спеша развязываю связку дневников и убираю их в рундук. Все молча следят за моими движениями. Первым не выдержал Жентычко: «Ну, что там было? Что сказал следователь?» «Сказал, что прочитал все мои дневники и что я могу продолжать их писать в том же духе. Об этом я уже доложил старпому». «А он что?» «А ничего, сказал, чтобы я шел в кубрик». Под одобрительный галдеж Попов выскочил из кубрика. «Побежал к старпому», – констатировал Манышин. «Пусть побегает, я не вру. Свидетелем разговора следователя со мной был мой конвоир, который тоже находился в кабинете», – подкрепил я свое заявление.
Около 17 часов начался сильный обстрел района завода. Несколько снарядов, по звуку их разрывов, легли метрах в 30-50 от нас. Обстрел длился почти полчаса.
Вскоре после ужина, только расположились отдохнуть, снова обстрел, который затянулся более, чем на час – до 21 часа. Давно такого яростного обстрела не было. Такое впечатление, что немцы били только по нам и «Стойкому». Вернее – по «Стойкому» и по нам, потому, что в «Стойкий» все же один снаряд в кормовую часть с правого борта попал и разорвался под верхней палубой. Загорелись пороховые заряды в кранцах, но пожар был быстро потушен. Убит один старшина, и трое краснофлотцев ранены. К счастью «Стойкого», да и к нашему счастью, снаряд не попал в глубинные бомбы, что стоят на корме эсминца. И зачем они нужны на корабле, который стоит зимой у завода?
Ребята со «Стойкого» рассказывали, что в конце ноября – начале декабря они участвовали в эвакуации гарнизона с Ханко в очень тяжелых условиях. Погибли несколько кораблей с экипажами и эвакуированными. Конечно, не сравнить с Таллинским переходом, но все равно потери были большие.
Ребята рассказали новость о «Ермаке». 8-го, ведя из Кронштадта на буксире «Стойкий», на траверзе Петергофа у них справа у носа рванула какая-то мина. Завалило носовую часть льдом, повыбивало ограждение и стекла на мостике, одного из команды убило, больше двадцати ранило. Считают, что это была донная магнитная мина. Но корпус корабля не пострадал, и он по-прежнему работает.
Позже ребята с «Ермака» рассказали, что в декабре их выходы из Ленинграда в Кронштадт и обратно стали более разумными: из Кронштадта выход позже 3-х часов ночи был запрещен. Расстояние между кораблями в караване должно быть не более четверти кабельтова, чтобы с каждого корабля могли видеть и впереди и сзади идущих, и была бы возможна голосовая связь между ними. В случае аварии или повреждения корабль должен стараться встать на бровку фарватера (но как это он может сделать во льду?).
И еще, что я считаю важным, это – одинаковая ответственность за караван и командира ледокола, и командира каравана. А то у нас, после «потери» «Отто Шмидта», отыгрались только на нашем коменданте Линиче.
За день было два обстрела города минут по 20-30 каждый – в 11.30 и в 9 вечера.
Немцы вспомнили о нас – больше часа днем бил по району нашего и Балтийского заводов.
Сразу после ужина почти полчаса немец был по нашим морзаводам. Утром мороз не менее 20°.
Примерно с 17 до 17.30 обстрел нашего и Балтийского заводов.
Днем два буксира старательно ломали лед в ковше за «Стойким».
Утром эти же буксиры привели в ковш к противоположной стенке большую подводную лодку.
Сразу после обеда сильный артобстрел нашего завода. Несколько снарядов разорвалось в ковше метрах в 30-40 за кормой.
Примерно с 19 до 20 обстрел района Балтийского завода. Нам – перекур.
С 13 до 14 обстрел района нашего завода, но снаряды летят через нас севернее. Значит, там тоже стоят корабли. Кончился обстрел – воздушная тревога в городе, но стрельбы не слышно. Потеплело аж до 0°!
С 16 часов минут 20 сильный обстрел района нашего завода. В корабли не попало.
В 10 часов в городе короткая воздушная тревога. Ни стрельбы, ни самолетов.
Мороз снова до 20°. Небо ясное. С 19 до 19.30 город бомбят одиночные самолеты. Немецкие артиллеристы отдыхают.
Днем артобстрел города в течение 15-20 минут. Снаряды воют над нами и уходят в сторону полуэкипажа и площади Труда.
Днем «Ермак» полчаса колол лед в ковше, и вскоре в ковш вошла большая пл., наверное, типа «К». Мороз около 20°.
До конца декабря и за первую декаду января подробных дневников не сохранилось, т.к. в середине декабря по приказанию старпома мои дневники опять отобрали и отправили в Особый отдел базы. Почти месяц подробные записи вести не мог. Поэтому многие детали повседневной жизни тех дней в памяти уже не восстановишь. В маленьком блокнотике-календарике, купленном в Таллине в начале июля, графы на 7 дней недели умещались на формате 9 на 6 см., т.е. на каждый день можно было сделать короткие (6 см) четыре строчки бисерным почерком. Много ли туг напишешь? Интересно, что я скрупулезно в этом блокнотике записывал, когда кому написал письмо или открытку, когда получил ответ и на какое письмо. Когда были получены мои письма.
Сейчас, в 1998 г. письма из Москвы в С-Петербург и обратно идут примерно столько же времени, сколько они шли в 1941-42 гг. из блокадного Ленинграда в Москву и из Москвы в Ленинград.
Очень короткие заметки об участии в угольных погрузках, вахтах, дежурствах, времени и продолжительности артобстрелов ближайших районов и города, воздушные налеты и тревоги, пополнились скупыми цифрами полученных за день основных продуктов питания: сколько хлеба, масла, сахара. Очевидно, голод давал о себе знать все больше, и мысли об еде все больше занимали внимание. Сохранился небольшой блокнотик с названием, написанным, наверное, позже: «Блокадный паек с 16.01 по 24.03.42 года». В нем скрупулезно, ежедневно в отдельных графах записано: сколько хлеба всего получено, что и сколько выдано на чай, что и сколько получено на обед, на ужин, на вечерний чай, сколько всего за сутки выпито стаканов воды, точнее – жидкости. Не знаю, кто надоумил меня вести учет количества выпитой воды, но это помогало мне стараться ограничить ее употребление.
Уже в декабре у многих, в том числе и у меня, начались голодные отеки лица, рук, ног и всего туловища. У меня на лице и на шее стали появляться фурункулы, стали кровоточить десны, шататься зубы. От фурункулов наш доктор давал какую-то мазь, и я бинтовал на ночь шею и лицо. Чувство голода мы старались утолить большим количеством выпитой воды и съеденной соли, выдача которой не нормировалась. Результат – отеки. Забегая вперед, скажу, что, согласно моей «бухгалтерии», в середине января я выпивал ежедневно 15-16 стаканов жидкости, а в середине марта, когда питание намного улучшилось, – 7-8 стаканов.
Продолжались работы по ремонту корабля. Все чаще бывали вынужденные простои из-за отключения света и подачи сжатого воздуха, а то и из-за сильных артобстрелов завода и ковша. Конечно, никто не вспоминал о первоначально запланированном сроке окончания ремонта. Но к концу декабря пробоины были вырезаны для наложения заплат, и в начале января пробоины стали заделывать: заготовленные в цехе завода листы обшивки дюймовой толщины и нужной конфигурации, с просверленными по периметру отверстиями под заклепки, перетаскивали к кораблю, где кранами, где лебедками, где на катках под «Дубинушку». Сверление отверстий в листах под отверстия в шпангоутах и саму клепку мне не доверяли. Но вот поддерживать заклепки со стороны их шляпок, когда расклепывают их концы, это мне досталось. Плечом надавливаешь тяжелую кувалду-упор в шляпку заклепки, а с другой, внутренней, стороны конец ее расклепывают пневматическим молотком. И дробь ударов по заклепке бьет тебе в плечо так, что даже зубы начинают стучать.
