Как видно, это разъяснение не удовлетворило Пожогу. Но он не знал, что аппарат был настолько сложен в своем устройстве и принципах действия, что полякам просто технически было бы не по силам изготовить его самостоятельно, какие бы схемы они ни приобрели тайком от нас. Кроме того, аппарат был опасно радиоактивен и пользование им требовало большой осторожности и знания его особенностей.
Пожога ошибочно полагал, что мы не узнаем о его поползновениях в отношении нашего прибора, но среди тех, кому он отдавал тайные указания, оказалось много наших искренних друзей, не одобрявших лицемерия своего начальника.
Что касается его подозрительности, то мне стало ясно происхождение этой нехорошей черты его характера. Оказывается, он в прошлом долго работал в Управлении инспекции польской Беспеки, то есть в министерстве безопасности. Это управление вело наблюдение за своими собственными сотрудниками. С тех пор он перестал верить кому-либо, научившись подозревать всех своих коллег.
Как-то в беседе с Пожогой, с которым мы внешне были в хороших отношениях, я спросил его: «Владислав, веришь ли ты себе-то? Ведь кого ни возьми, ты выражаешь недоверие — и к Ярузельскому, и к Кане, хотя последний верил тебе и выдвинул, доверяя тебе полностью, на такой важный пост, как контрразведка?» Владислав лишь ухмыльнулся. Он не верил М. Милевскому, своему непосредственному начальнику в МВД. И конечно же, не верил нам, представительству КГБ, о чем я прекрасно знал.
Глядя на него, его довольно ограниченный общекультурный кругозор, я размышлял, откуда у него такое самомнение, питавшее его уверенность в том, что только он ведет правильную линию, знает, что и как нужно делать в МВД, лучше и Милевского, и министра Ковальчика, не говоря уже о Е. Гереке, которого он ни во что не ставил. Помню, как он возмущался «обманом» со стороны Первого секретаря ЦК ПОРП С. Кани, который не дал ему возможности быть избранным членом ЦК на IX съезде партии. Ругал он его последними словами, не стесняясь меня.
Но пример Пожоги был исключением. Большинство сотрудников польских служб безопасности были искренними с нами, начиная от руководителей министерства и кончая рядовым составом. Нам было легко сотрудничать с ними, и часто мы сообща радовались их успехам, так же, как их радовали наши достижения. На этом фоне совершенно по-другому представляется сотрудничество и взаимодействие между собой западных специальных служб.
Если в нашем случае, после смерти Сталина и разоблачения Берии, Советский Союз и его органы безопасности стали, как выразился М. Вольф, «старшими» партнерами и КГБ строил свое сотрудничество прежде всего на оказании содействия братским органам безопасности, то система взаимодействия спецслужб Запада, как правило, определялась, да и определяется в большинстве случаев до сих пор единолично американскими спецслужбами в лице ЦРУ и ФБР.
Именно эти спецслужбы идут на сотрудничество там и тогда, где и когда это обещает им выгоду. Они, пожалуй, не менее пренебрежительно и свысока относятся к британским, французским, немецким спецслужбам, правда, при любом благоприятном для себя случае не отказываются от использования их услуг и возможностей.
Особенно активно и беспардонно ЦРУ действовало на территории ФРГ, полагая, что раз западногерманские спецслужбы были воссозданы ими, не следует особенно считаться с ними и соблюдать хотя бы правила внешнего приличия. О таком далеко не союзническом отношении немцы хорошо знают, но вынуждены подчиняться.
Время от времени они все же предают гласности отдельные эпизоды своевольной деятельности ЦРУ на их территории. Так, журнал «Шпигель» в октябре 1986 года поместил большую обзорную статью с описанием отдельных «художеств» агентов ЦРУ. В ней описывается «подготовка» в созданном ЦРУ под Мюнхеном лагере агента-боевика Махмуда, снабжение его фальшивыми западногерманскими документами без ведома БНД и т. д. При этом подчеркивается, что таких махмудов ЦРУ готовит в ФРГ много и направляет их со своими подручными с заданиями в другие государства, нисколько не беспокоясь о том, что они компрометируют союзников — западных немцев, действуя под видом граждан ФРГ.
При этом ЦРУ создало в ФРГ разветвленную сеть своих пунктов, которые вели там без согласования с немецкими властями подслушивание служебных телефонов, вскрывали почтовую корреспонденцию, поступавшую в эту страну с Американского континента, проводили операции ТФП в иностранные объекты.
Очевидно, в качестве иллюстрации «благодарности» со стороны ЦРУ немецким спецслужбам в статье не без сарказма приводится эпизод встречи, организованной директором ЦРУ Уильямом Кейси в сентябре 1984 года с руководителями западногерманских спецслужб. Угостив их обедом в боннском ресторане «Цур Лезе», Кейси вручил им по серебряному «олимпийскому» доллару за «тесное партнерское сотрудничество».
Итак, я должен был изменить характер своей работы во внешней разведке весьма кардинально. Из разведчика, думал я, превратиться в администратора ее бюрократического аппарата.
Для того, чтобы представить польским коллегам и получить их согласие на «аккредитацию» меня в качестве представителя КГБ вскоре после состоявшегося разговора у председателя, начальник внешней разведки генерал Мортин лично сопроводил меня в Варшаву. Министром МВД ПНР тогда еще был Очепка, который вскоре погиб в авиакатастрофе. Мне запомнилась эта поездка не столько впечатлениями от руководителей польских спецслужб, с которыми я познакомился, сколько не очень благоприятным впечатлением, оставшимся у меня от самого Мортина. Он уже год являлся начальником внешней разведки, сменив на этом посту ушедшего в отставку Сахаровского, при котором он был первым заместителем в течение нескольких лет.
До этого Мортин долгое время был рядовым сотрудником военной контрразведки, откуда был взят в аппарат ЦК КПСС.
Несмотря на то, что он был простым чиновником партаппарата, он был возвращен в органы КГБ теперь уже на высокую должность заместителя начальника внешней разведки. Таким образом, его знания и опыт в области разведывательной деятельности ограничивались опытом руководящей работы в центральном аппарате. Это был один из примеров практики «усиления» органов госбезопасности партийными кадрами, которая мало способствовала действительному усилению их эффективности. Хотя должен признать, что другой руководитель разведки — Крючков В. А., также пришедший в КГБ из аппарата ЦК КПСС, оказался более подготовленным к новой работе, показал исключительную восприимчивость к новому для него делу.
Итак, впервые мне довелось находиться в непосредственной близости с начальником разведки — мы ехали в одном купе.
Еще во время моего нахождения в загранкомандировке до меня доходили не особенно лестные отзывы о новом в то время заместителе, затем первом заместителе начальника разведки. Эти отзывы подкрепились личным впечатлением о нем, о его стиле руководства в период моей бытности начальником Краснознаменного института КГБ (КИ). Кстати, Мортин также был около полугода начальником этого института, не оставив, однако, там заметного следа. Но это было понятно, ибо как мог он руководить подготовкой разведчиков, ничего сам не зная о разведывательной профессии.
За время поездки до Варшавы меня поразила излишняя словоохотливость нового начальника, который в своих высказываниях не ограничивался общими темами, часто переходя на служебные вопросы, чему я был несказанно удивлен. Хотя мы ехали в отдельном купе, но двери часто были открыты, и другие пассажиры, в том числе иностранцы, могли уловить весьма интересные для них изречения начальника разведки. Поэтому я старался так реагировать на беседу, чтобы она носила больше бытовой характер. Не знаю, может быть, я излишне остро реагировал в силу привычки конспирации, воспитанной всей практикой работы за границей и ставшей второй натурой, но у меня остался нехороший осадок.
Но главное мое неудовольствие от действий моего начальника возникло от самого процесса представления меня как представителя КГБ министру МВД Польши.
Министр Очепка собрал всех своих заместителей и нескольких начальников главных департаментов, и Мортин представил им меня. При этом, говоря обо мне как генерале КГБ, он совершенно без нужды, а по моему убеждению, и ко вреду для моей будущей работы, назвал меня многоопытным разведчиком. Начиная с этого момента, Очепка обращался ко мне только как к разведчику, давая недвусмысленно понять, что он понимает, с какими целями я приехал в Польшу. Из представления Мортина получалось, что КГБ специально направляет в Польшу не опытного специалиста по вопросам обеспечения государственной безопасности, а разведчика, только разведчика.
Позже я убедился, что у некоторых руководителей польских спецслужб, присутствовавших при моем представлении, создалось именно такое предвзятое впечатление о моей деятельности.
