— Ой, мама… — она дернулась, захлебнулась криком.
Мазур придержал за плечи, уговаривая, утешая. Он еще не мог понять, насколько серьезна травма, но видел, что ступня неестественно вывернута. Сердце захолонуло, он мысленно воззвал неизвестно к кому: «только бы не перелом! Это ж конец…»
Глаза у нее закатывались, лицо вмиг покрылось испариной. Вынув нож, Мазур, как мог осторожнее разрезал штанину от низа к колену — получилось ловко, как встарь. Вика почти и не кричала. Крови нет, но от этого не легче, наоборот, вовсе даже наоборот…
Он не хотел верить, но вокруг был не сон, а доподлинная жизнь… Чтобы окончательно увериться, Мазур самым деликатнейшим образом прикоснулся кончиками пальцев — но и от легкого касания Вика издала звериный вопль, дернулась…
Казалось, он мгновенно постарел от навалившегося на плечи невидимого, тяжкого груза. Хрипло выдохнул:
— Полежи, не шевелись… — неверными движениями достал пачку сигарет, зажег одну и сунул ей в рот. — Пару затяжек — и легче станет, верно тебе говорю…
Ольга, растерянно глядя, сидела рядом на корточках. «Она ничего еще не поняла, — панически пронеслось в голове у Мазура, — может, оно и к лучшему… Бог ты мой! — мысленно взвыл он. — Ну зачем мне еще и это?! Ну сделайте вы как-нибудь, чтобы все вернулось назад на пять минут, душу берите, что ли!!!»
Если его и слышал кто посторонний, не отреагировал никак. Время не вернулось — медленно ползло дальше из прошлого в будущее, как ему и положено. Вика — волосы на висках слиплись от горячечного пота — глотала дым, стараясь шевелить только рукой, замерев, как статуя.
— Что? — прошептала она, отыскав Мазура замутненными от боли глазами.
— Ерунда, — сказал он, найдя в себе силы искривить лицо в достаточно убедительной, судя по ее взгляду, улыбке. — Вывих паршивый, только и делов. Полежи спокойно, сейчас начнем тебя лечить…
Врал, как сивый мерин. Это был классический закрытый перелом, полный. Каким-то чудом осколки кости не пробили кожу, только и всего. Ошибиться он не мог.
Конец. Идти им еще неделю, как минимум. Даже если он наложит шину — у него это неплохо получалось, учен, — даже если поволочет Вику на себе с предельной осторожностью, дорога превратится в ад. Она будет кричать от малейшего толчка, а он будет тащиться с черепашьей скоростью, не говоря уж о вполне возможном болевом шоке, от которого запросто остановится сердце и у тренированного мужика, поставь его в такие условия. И заражение крови — это как пить дать, нога уже нехорошо отекает, там порваны кровеносные сосуды, мышцы… А ведь нужно учитывать возможную погоню и то, что при выходе из тайги за ними начнут охотиться люди Прохора. Если случится чудо, через месяц они доползут до дальних подступов к Пижману. Листва уже желтеет, скоро могут начаться затяжные осенние дожди, дичина попрячется…
Мазур физически ощущал, как на горле у него стискиваются ледяные пальцы, — что хуже всего, те же пальцы душили сейчас и Ольгу, осторожно гладившую Вику по щеке, ни о чем и не подозревавшую. Мозг лихорадочно перебирал варианты, но все они, какой ни возьми, приводили в тупик. К простой и предельно ясной истине.
Если они обременят себя Викой — гибель всем троим. Девяносто девять шансов из ста за такой именно исход. Никакой ошибки. Слишком долго его учили, слишком хорошие учителя были и слишком долго применял знания на практике, чтобы не ошибиться и теперь…
И такой развязке его тоже учили. В отличие от множества обыкновенных людей Мазур обучен был незатейливой и жестокой математике, где уравнение звучало пугающе просто: «Или один, или все».
Претворять его в жизнь случалось лишь единожды, но капитан Никанович был свой, все прекрасно понимал и сам поступил бы с любым из них точно так же, как они поступили с ним, когда капитан словил пулю в живот на иной географической широте, под другими звездами даже… И Мазур надеялся тогда, что такого не повторится. Все они надеялись.
Он сидел, свесив руки меж колен, закрыв глаза, но и с опущенными веками явственно видел Ольгу, единственную и любимую, которую поклялся беречь от всех опасностей еще в те времена, когда решительно не представлял эти опасности.
Все ясно и просто, как постановка шрайг-мины на двадцатиметровой глубине. Только не думать, ни о чем не думать…
— Глупости, — сказал он, выпрямляясь. — Вывих лечится до смешного просто… Оля, держи ножичек, мотай на склон в темпе и срежь палку. Молодое деревце выбери. Вот такой длины, — он показал разведенными ладонями. — И чтобы с рогулькой, непременно с хорошей крепкой рогулькой. И толщиной с твое запястье. Желательно без больших сучков, — он старательно отвлекал внимание обеих массой точных деталей. — Хорошо запомнила? Повторить?
— Не надо, — она прямо-таки выхватила у него нож с роговой ручкой и кинулась в тайгу.
Мазур обреченно посмотрел ей вслед. Стиснул зубы — из глотки так и рвался звериный вой. Нагнулся. Вика, тяжело дыша, встретила его взгляд, глядя с такой доверчивостью, что у него что-то неповторимо и навсегда сломалось в душе.
Он молниеносно нанес удар — обеими руками по сонным артериям. И знал, что она не успела ни о чем догадаться. В такой ситуации никто не успел бы догадаться, на то прием и рассчитан. Прикованный непонятной силой, он не отводил взгляда.
Ее лицо ничуть не изменилось, просто стало другим. В мгновение ока что-то исчезло из глаз, следующего вздоха не последовало. Вика лежала, глядя в небо, но ее здесь уже не было, она ушла.
Сколько прошло времени, он не знал. Очнулся, услышал за спиной Ольгины торопливые шаги. Поднял голову и даже смог встретить ее взгляд. Тяжело выговаривая слова, словно силился совладать с чужим, незнакомым языком, произнес:
— Болевой шок. Сердце остановилось. Я такого в жизни уже насмотрелся…
Ольга выпустила бесполезную палку — надлежащей толщины, с рогулькой, рванулась к мертвой, упала на колени:
— Ну так сделай что-нибудь! Что ты сидишь?!
Повернула к нему испуганное лицо. Неким прозрением Мазур понял, откуда этот страх: она ничего не знала, но боялась догадаться. Чтобы сбить ее с этой дорожки, он рывком встал, распорядился:
— Голову ей держи… так…
Эта жуткая комедия продолжалась бесконечно долго — Мазур старательно, не допуская ни малейшей фальши, притворялся, будто делает искусственное дыхание по всем правилам. Да не притворялся, если прикинуть, в самом деле проделал на три круга все необходимые манипуляции. И был момент, когда его прошил дикий, безотчетный страх: что, если у него дрогнула рука, удары оказались неточны, сейчас Вика откроет глаза, все вспомнит и пожалуется…
И еще был миг, когда он ощутил лютую ненависть к Ольге, потому что из-за нее пришлось через такое пройти. Но это столь же молниеносно схлынуло — и страх, и ненависть. Осталась тупая усталость да еще ощущение надлома в душе.
Он старательно прощупал ногу, уже остывающую. И убедился, что был прав: кость полностью переломилась. Долго повторял про себя: гангрена была неизбежна, неизбежна, неизбежна… Потом перескочил какой-то порог, за которым все переживания отсекаются, — есть в мозгу такой предохранитель…
Ольга долго плакала над мертвой — не только о ней, обо всем сразу, думал Мазур, угрюмо сидя поодаль. Еще один предохранитель. Или клапан. Когда не смог больше этого плача выносить, отошел, разыскал подходящее место и принялся рыть обоими ножами неглубокую могилу, чтобы хоть что-то для нее сделать, своей самой неожиданной женщины и самой мимолетной.
В какой-то миг, толчком, вспомнил: третий пожар. И не удивился, ничто не ворохнулось в душе, вяло подумал, что нужно было тогда пристрелить чертова шамана. Прямо на базаре. В те суматошные дни и не такое с рук сходило. Майор Нуруддин, местный, а значит, верующий и в официального тамошнего бога, и во все древнее, потаенное, так и говорил неделей раньше — если убить колдуна, предсказания не сбудутся, неважно, хорошие или плохие…
Не было никакой дощечки с надписью, конечно, — чем бы он смог писать? Отхватил полоску синтетической ткани, связал маленький крестик из двух прямых сучков, вогнал в рыхлую землю — вот и все. У многих не было и этого.
Двое ушли в вечернюю тайгу.
Глава семнадцатая
Цивилизация по-таежному
По тайге шагали двое — все-таки шагали, а не брели. Так что ничего еще не потеряно, — заключал про себя Мазур философски. — Вот когда будешь брести — открывай кингстоны…» Вид у обоих был такой, что мимолетный городской турист мог и врать потом о встрече со «снежным человеком». Сначала извозились, угодив по пояс в заболоченное озеро — хорошо еще, Мазур вовремя сыграл тревогу. Потом, когда перевалили за горбатые хребты, долго тянулись обширные пространства густого мелколесья, и заросли карликовой березы драли хлипкую синтетическую одежду так, как не ухитриться и своре предварительно сговорившихся диких кошек. От запаса ниток не осталось и трети — всякий привал Мазур начинал со старательной штопки (временами перепоручая это Ольге, чтобы и у нее было занятие, отвлекавшее от упаднических мыслей). Пожалуй, сейчас их уже не заметили бы издалека — и костюмы, и куртка потеряли первоначальный цвет из-за въевшейся грязи и пыли и уже не болтались мешковато, а сидели почти в облипочку — бесчисленные заштопанные места превращали одежду в подобие шагреневой кожи. Вдобавок Ольга щеголяла в сюрреалистической одежке, бравшей начало из каменного века, — на ней красовалась безрукавка до колен, из оленьей шкуры, шерстью внутрь, с двумя грубо прорезанными дырками для рук, вместо завязок схваченная оленьими жилами. Собственно, ради этой безрукавки олень и расстался с жизнью — ночи становились все холоднее, лапник не выручал, нужно было срочно что-то соображать. Шкура была выделана скверно, наспех, коробилась и воняла, но на такие мелочи оба уже не обращали внимания, нюх притупился, и можно было только гадать, на двадцать метров от странников смердит или же на десять. Этими же сырыми жилами Мазур, как умел, стянул и подошвы кроссовок, начавших понемногу распадаться. Он уже давно предупредил Ольгу, чтобы готовилась переходить на первобытную обувь из кусков шкуры. Впрочем, вынесла бы и это — ступни у нее, после первых потертостей залеченные паутиной и смолой, надежно покрылись жесткой сплошной мозолью, чему она уже не ужасалась. В подобном странствии слово «ужасаться» как-то незаметно теряет смысл, потому что не возникает обозначаемых им чувств.
