В качестве заключения
г. Абинск,
Краснодарский край,
двор казачьего атамана Юрия Сердюка
9.05.2014
Весна на благословенной Кубани находилась в самом разгаре. Давно были забыты коварные мартовские заморозки и шквалистые ветры «бора». Теплые проливные апрельские дожди смыли в реки вместе с прошлогодними листьями последние остатки зимы. Благодатная кубанская земля ожила и заблагоухала. Города и станицы купались в бело-розовом море цветущих садов. Кроны раскидистых яблонь и груш звенели от разноголосого гомона птиц. Воздух был напоен нежным ароматом первых весенних цветов. Все вокруг полыхало яркими красками новой, бурно нарождающейся жизни.
Небольшой кубанский городок Абинск, привольно раскинувшийся по берегам небольшой, но своенравной горной речки Абин, напоминал собой одну большую праздничную площадку. В центральном парке, у школы № 1 завершались приготовления к торжественному концерту, и шли последние репетиции. На эстраде, на площадке перед фонтаном и в беседках танцоры оттачивали последние па, а певцы пробовали голос. В другой части города, на стадионе, тоже негде было яблоку упасть. На футбольном поле, на волейбольных и баскетбольных площадках шла азартная и бескомпромиссная борьба между школьными командами. С трибун дружными аплодисментами их поддерживали многочисленные болельщики.
В доме полковника запаса, казачьего атамана Юрия Сердюка также царило празднично-радостное оживление. Под навесом из винограда звучал веселый перезвон посуды — это Елена в привычном для жены военного, пусть и в отставке, пожарном порядке готовила стол для гостей. Голос самого Сердюка — зычный, не утративший командных интонаций, доносился из беседки. Это был тот редкий случай, когда бывший заместитель командира бригады мог без всяких последствий позволить себе давать указания боевому генерал-лейтенанту, да еще десантнику Александру Колпаченко и полковнику ФСБ Александру Первушину. Они, вооружившись кухонными ножами, послушно кромсали первые парниковые огурчики, аппетитно лоснившийся балык, нарезали хлеб, когда с улицы донесся гул мощного мотора.
— Наверно, генерал Наумец подъехал? — предположил Сердюк.
В подтверждение его слов заработал сотовый телефон у Колпаченко, и он ответил:
— Все правильно, Алексей, гора песка, синий забор и двухэтажный дом с красной крышей.
— Ориентирование на местности — «пять»! — оценил действия Наумца Сердюк и, подмигнув Первушину, шутливо заметил: — Учись контрразведка, как на цель выходить!
— Было бы чему. С тобой, Юра, скорее в западню попадешь, чем до нее доберешься.
— Эт с чего ты взял?
— А с того… Вчера забор зеленого цвета, сегодня — синий, а крыши вообще не было, — не остался в долгу Первушин.
— Э-э, Саша, у тебя хромает оперативное искусство — так то ж была маскировка, — хмыкнул Сердюк и предложил: — Ну что, хлопцы, пошли встречать генерала, а то забредет на соседний участок, а там злющий полкан, от лампаса ничего не оставит.
Колпаченко с Первушиным присоединились к Сердюку и, перебравшись через стройку, вышли к палисаднику, где встретились с Наумцом. Командир легендарной 76-й воздушно-десантной дивизии генерал-майор Алексей Наумец лучился энергией и задором. Его объятия с Колпаченко заставили Первушина, далеко не хиляка, невольно поежиться. По-приятельски поздоровавшись с Сердюком, Наумец задержал на Первушине внимательный, цепкий взгляд и коротко пожал руку.
— Вот что значит опытный командир, контрразведку за версту чует, — не упустил случая подтрунить над другом.
Сердюк и поспешил успокоить Наумца: — Алексей, не беспокойся, — это наша контрразведка, можешь говорить, как на исповеди.
— С последним не буду спешить, — с улыбкой ответил Наумец и, спохватившись, воскликнул: — Что же это я в гости и с пустыми руками?
— Да не надо, все есть! — попытался остановить его Сердюк.
— Нет, так не пойдет, — настоял на своем Наумец и направился к машине.
Сердюк, Колпаченко и Первушин вышли на улицу, чтобы оценить ее. В представлении Первушина хаммер — явный перебор для командира дивизии. А когда из кабины нехотя вывалился громила свирепого вида, то у него зароились подозрения: Наумец даже на Кубани смог нагнуть крутых, и бросил вопросительный взгляд на Сердюка. Тот в ответ пожал плечами. В следующее мгновение недоумение Первушина переросло в изумление. Громила, увидев Колпаченко, изменился в лице. Боевой генерал даже в дачном костюме оставался генералом и внушал трепет гражданским штафиркам.
— Миша?! Миненков?! Ты?! — воскликнул Колпаченко.
Тот неловко переступил с ноги на ногу, и Первушин услышал скрип протезов.
— Здравия желаю, товарищ генерал, — смущенно ответил Михаил.
— Вот так сюрприз?! Не ожидал! Как поживаешь, Миша?
— Все нормально, товарищ генерал.
— Какое на хрен нормально? Мы там за столом, а ты тут кукуешь? — возмутился Колпаченко и, обернувшись к Наумцу, строго заметил: — Алексей, шо за дела?
— Извините, Александр Николаевич, думал на минутку заскочить, — смешался Наумец.
— На минуту? Ты меня удивляешь, Алексей! За минуту десантник хорошо делает две вещи: завоевывает сердце девушки и берет приступом любую крепость, но никак не дружеский стол.
— Александр Николаевич, позвольте устранить недостаток на месте, — попросил разрешения Наумец и, открыв дверцу машины, достал объемистый сверток.
— Другое дело, — одобрительно заметил Колпаченко и, бережно обхватив Михаила за плечо, распорядился: — Всем за стол!
— Товарищ генерал, да как-то неудобно. Я лучше в машине подожду, — замялся Миненков.
— Чт-о?! Ты это брось, Миша! Мы что, в Чечне друг другу на погон смотрели?
— Никак нет, товарищ генерал.
— Вот тот-то и оно. Генерал — это звание, а Герой России — это доблесть и подвиг!
— Ну что Вы, Александр Николаевич, да какой подвиг? Я сделал то, что на моем месте сделал бы каждый, — дрогнувшим голосом произнес Михаил, и его глаза повлажнели.
— Э-э, Миша, ты не прав, — возразил Колпаченко. — Если бы все были такие, как ты, то никакая собака на нас бы не тявкнула.
— Ничего, пройдет еще лет десять-пятнадцать, и мы прижмем хвост самому злобному псу! — отрезал Сердюк.
— Южная Осетия и Крым показали: прошло то время, когда из Вашингтона нам указывали наше место, — поддержал его Первушин.
— Стоп, Юрий Вячеславович! Стоп, Александр Васильевич! Что-то вы не на шутку развоевались, так про обед забудем, — добродушно заметил Колпаченко.
— Извините, прошу всех в дом, — спохватился Сердюк.
Возвратившись под навес, они заняли места за столом.
Сердюк на правах хозяина поднял тост за Великую Победу, одержанную отцами и дедами над фашизмом. Потом были тосты за встречу, за боевых товарищей, которые не дожили до этого дня, за армию, и постепенно разговор перешел на последние события в Новороссии. Они — боевые генералы и офицеры, знающие не понаслышке цену жизни и смерти, повидавшие в своей жизни всякого, с болью и глубокой тревогой говорили о том, что происходит в Донецке и Луганске.
— Юра! Саша! Ребята! Парад показывают! Путин в Севастополе! — возглас Елены поднял их из-за стола. Они гурьбой ввалились в летнюю кухню и приникли к экрану телевизора.
Праздничный Севастополь лучился радостью и счастьем. Счастье и радость переполняли сердца и души десятков тысяч горожан, заполнивших набережную, площади перед Владимирским и Покровским соборами, Константиновский равелин и 35-ю береговую батарею. Бесконечно долгих 23 года они ждали, верили и надеялись, что наступит этот час, этот незабываемый миг, когда они снова смогут с гордостью произнести столь бесконечно дорогое и близкое для сердца русского человека слово: «Я русский!». Оно, казалось, витало повсюду: над морем, над Графской пристанью, над Малаховым курганом и в самом воздухе.
Те же чувства, что владели севастопольцами, испытывали Миненков, Сердюк, Первушин, Наумец и Колпаченко. Наблюдая профессиональным взглядом за парадом, они отмечали слаженные действия морских пехотинцев, демонстрировавших приемы рукопашного боя, безукоризненно строгий строй кораблей Черноморского флота, бороздивших воды севастопольской бухты, и виртуозные воздушные пируэты, что совершали пилотажные авиагруппы «Стрижи» и «Русские витязи». В эти мгновения их сердца наполняла гордость за тех, кто в Севастополе в едином строю демонстрировали возрождающуюся мощь Российской армии и флота.
И невольно в памяти Миненкова, Сердюка, Наумца и Колпаченко воскресали совершенно иные — трагические события двадцатилетней давности. В 1996 году они и тысячи российских военнослужащих были брошены циничными политиканами в пекло братоубийственной войны на Северном Кавказе. Тогда им пришлось пройти через то, чего не пожелаешь и врагу. В памяти навсегда сохранились мрачные развалины Грозного, истерзанные осколками, раздавленные гусеницами танков тела товарищей и подчиненных, самодовольные, одетые с иголочки, обвешанные, словно рождественская елка, современным оружием басаевы, радуевы и умаровы, грозившие с российских экранов новыми терактами в Москве, и кликушеская, спущенная с западной цепи, свора продажных пиарщиков. Воспоминания о тех окаянных днях в их и жизни страны спустя годы продолжали вызывать в душе глухую ненависть и холодное презрение к прошлой безнравственной преступной власти в Кремле. Власти, которая в угоду своим политическим амбициям и корыстным интересам развязала кровавую бойню на Северном Кавказе.
