мудрым или полезным, даже несмотря на то что прогнозируемые потери были невелики. Точно так же оба президента Буша не смогли кардинально изменить общественное мнение в свою пользу в преддверии войн против Ирака в 1991 и 2003 годах [428].
Это нежелание вмешиваться не следует рассматривать как некий новый импульс изоляционизма. Американцы – по меньшей мере первоначально – с готовностью принимали то, что солдаты отправляются умирать в Корею и Вьетнам, поскольку верили в доктрину сдерживания, считая коммунизм настоящей угрозой Соединенным Штатам, которую следует пресекать везде, где она делает успехи. Опросы того времени ясно показывают, что американцы были мало заинтересованы в гибели соотечественников просто ради помощи Южной Корее или Южному Вьетнаму. Поэтому нежелание американцев посылать войска на смерть ради достижения преимущественно гуманитарных целей далеко не ново. Для любых гуманитарных миссий это в целом привычная картина: если в процессе погибают сотрудники Красного Креста или другие участники, то организации часто сворачивают свое присутствие вне зависимости от того, сколько пользы они могли бы принести, по сути, давая понять, что спасение жизней не стоит смерти даже нескольких их коллег [429]. Однако в том случае, если на кону стоят национальные интересы – реальные или воображаемые, – уровень терпимости к жертвам может быть высоким. Из всех военно-полицейских интервенций, рассмотренных в главе 7, единственным подобным примером может быть вторжение США в Афганистан, направленное против террористических организаций, которые совершили атаку 11 сентября [430].
Выше уже говорилось, что операции по прекращению конфликтов, в которых активно участвуют бандиты, равно как и свержение бандитских режимов, не будут представлять собой невероятную сложность и требовать огромных затрат. Например, в Боснии потребовалось бы изрядное количество солдат (возможно, более 100 тысяч человек), но, по всей видимости, им бы не пришлось активно участвовать в реальных боевых действиях, а основной части контингента вряд ли пришлось бы находиться там долго. В Руанде, по обоснованным с военной точки зрения оценкам главы местной миссии ООН и ряда других экспертов, пять тысяч хорошо подготовленных и мотивированных солдат, наделенных полномочиями вести боевые действия, возможно, быстро прекратили бы геноцид, устроенный кровожадными буйными головорезами. А если бы две тысячи морских пехотинцев США, в 1990 году отправленных в Либерию для эвакуации находившихся там американцев, остались в стране, они, по всей вероятности, смогли бы пресечь серию гражданских войн, которые опустошали ее на протяжении следующих полутора десятилетий [431].
Однако гарантировать полное отсутствие или минимальное число потерь по итогам таких операций невозможно. Головорезы, возможно, трусливы, но некоторые из них способны сражаться, особенно если их загнать в угол, а другие могут устраивать взрывы или обстреливать силы правопорядка. Даже среди самых отъявленных бандитов может найтись несколько преданных, даже фанатичных бойцов, готовых умереть за идею, что подтверждает опыт Соединенных Штатов в Ираке [432]. Ущерб, который могут нанести такие люди, по меркам обычной войны, скорее всего, будет незначительным, однако во многих случаях потенциальной угрозы будет достаточно, чтобы подобные операции оказались невозможными по политическим соображениям.
Неприятие долгосрочных инициатив по поддержанию порядка
Как отмечалось в главе 6, во многих случаях гражданское насилие более резонно рассматривать в качестве преступной деятельности, а не военных действий, поскольку для его прекращения более уместны полицейские, а не собственно военные методы. Иными словами, на первый план должна выходить рутинная, сдержанная, методичная, терпеливая правоохранительная (или социальная) работа, а не впечатляющие технологии или «генеральное» сражение. С наступлением мира криминалитет и головорезы не сгинут, и хотя их хищничество будет больше напоминать обычные преступления, оно будет все так же тревожить граждан и потребует постоянной, повседневной, скучной полицейской работы, какая ведется и в других обществах, которые считаются пребывающими в мирном состоянии. Кроме того, возможно, придется иметь дело с масштабными страхами и неприязнью этнического характера, которые, с большей вероятностью, являются следствием, а не причиной конфликта.
У развитых государств перспектива долгосрочной полицейской деятельности зачастую не вызывает энтузиазма, а реалистичное понимание того, что интервенция будет иметь затяжные и малоприятные последствия, нередко является основной причиной неготовности участвовать в подобных начинаниях. Эти опасения подтвердились в ходе операции в Сомали, а интервенция на Гаити их подкрепила. Контраст между монотонной обстановкой на Кипре или в Северной Ирландии и впечатляющей катастрофой в Боснии наводит на мысль, что терпеливая полицейская работа, проведенная в Никосии и Белфасте, вероятно, спасла за эти годы тысячи жизней. Но охрана порядка, как правило, является крайне неблагодарной работой, потому что люди, чьи жизни были спасены, не осознают, кто их спас, и зачастую критикуют или даже презирают своих спасителей, чья роль остается без должной оценки. Эта вероятная неблагодарность еще сильнее снижает энтузиазм международного сообщества.
После окончания военно-полицейской интервенции в Ираке в 2003 году один известный своими резкими суждениями газетный обозреватель откровенно констатировал, что «две быстрые войны сделали американских солдат главными гарантами государственной целостности Ирака и Афганистана на годы вперед». Непростые и дорогостоящие последствия этих войн, в которых на карте стояли (или по меньшей мере так казалось) значимые интересы, вероятно, дополнят и без того масштабную осторожность стран развитого мира по поводу участия в таких мероприятиях. Случай Афганистана, интерес к которому ощутимо снизился после того, как страна перестала служить базой для международных террористов, демонстрирует проблему сохранения импульса и обеспокоенности, заставляющих развитые страны участвовать в интервенциях. Новые и принципиально более эффективные афганские власти, пришедшие на смену талибам, получили помощь от США и других развитых стран, но ее масштаб оказался гораздо меньше того, что обещалось в разгар боевых действий. На деле американская администрация исходно даже забыла включить помощь Афганистану в бюджетный законопроект на следующий после войны год [433].
Отсутствие политической выгоды от успеха
Впечатляющая победа в Войне в Заливе в 1991 году явно не принесла Джорджу Бушу – старшему устойчивых электоральных преимуществ, а менее масштабные военные достижения оказались как минимум столь же тщетными в смысле политических очков. Президент Клинтон обнаружил, что проделанная в 1995 году интервенция в Боснию, которая в большей степени имела гуманитарный характер и обошлась без жертв, вряд ли способствовала его переизбранию на второй срок: год спустя американцы едва могли вспомнить об этой операции. Аналогичным образом во время бомбардировок в Косово в 1999 году в СМИ утверждалось, что президентские амбиции и политическое будущее потенциального преемника Клинтона, вице-президента Эла Гора, висят на волоске [434]. В глазах общественного мнения косовская авантюра, похоже, была успехом, но когда несколько месяцев спустя Гор начал свою президентскую кампанию, он не считал Косово важным эпизодом, достойным упоминания.
