Эти фамилии и сейчас звучали в споре между Ашотом, Оксаной и Индирой. Я и мои дочери Лидия и Олеся вполуха слушали разговор на злобу дня, мелкими глотками пили холодную минералку и с нетерпением ждали появления в гостинице Ибрагима с Кавказом в надежде, что нам наконец удастся попасть внутрь знаменитой «дачи Сталина», рядом со стенами которой мы проходили уже не раз. В предвкушении будущей экскурсии наше разгулявшееся воображение будоражили загадочные истории о ней, рассказанные когда-то Станиславом Лакобой и Олегом Бгажбой.
Эти и многие другие истории, связанные с тем, что происходило за стенами «дачи Сталина», были известны Ибрагиму с Кавказом. Поэтому мы с Лидой и Олесей в душе рассчитывали не только услышать от них что-нибудь новое, но и увидеть собственными глазами, а затем потрогать руками все то, что окружало Сталина и других вождей масштабом помельче. Время шло, стрелки часов перевалили за четыре, а они все не появлялись. Мы уже стали прощаться с Оксаной и ребятами, когда с дороги донесся гул мотора машины, и через минуту на стоянку перед гостиницей скатился, сверкая новой краской, «мерседес». Из него вышли наши друзья, и мы поспешили к ним навстречу.
По нашим загоревшимся глазам Ибрагим догадался, что больше всего нас интересовало, и с ходу заверил:
— Сегодня прием у товарища Сталина вам обеспечен!
— Правда, за благополучный исход не ручаемся. Черт его знает, с какой он ноги встал, — пошутил Кавказ.
— Да ладно, его ноги нас меньше всего волнуют! Но вот мыши… — И здесь Лида сделала испуганное лицо.
— С этим у нас как раз все нормально! Вы только взгляните на нашего зверя, — усмехнулся Ибрагим и показал на разомлевшего под солнцем и беззаботно дремавшего на стуле Котофеича.
Мы посмеялись и все дружно направились к парадному входу госдачи. Ибрагим первым по-хозяйски поднялся на мраморное крыльцо, сорвал с петель мастичную печать, затем смахнул густую пыль с бронзовой ручки, распахнул дверь и широким шестом пригласил:
— Прошу к товарищу Сталину!
Я, а вслед за мной Олеся с Лидой несмело перешагнули порог и остановились. В нос шибануло затхлым и застоявшимся воздухом давно не проветривавшегося помещения. В огромном и кажущемся бесконечным коридоре царил прохладный полумрак. Ибрагим пошарил рукой по стене, нащупал выключатель и зажег свет. Высоко под потолком яркими огнями вспыхнула массивная бронзовая люстра, а когда наши глаза освоились, мы, с любопытством осматриваясь по сторонам, прошли в рабочий кабинет, затем заглянули в спальню и поднялись в столовую — зал заседаний. Их интерьер с поразительным однообразием повторял обстановку других госдач — в Новом Афоне, Пицунде и на Холодной речке. Те же темные, но теплых тонов деревянные панели, сделанные из редких пород деревьев, поразительные по мастерству резные потолки, множество уютных кушеток и кресел с витыми ножками и спинками. Отличалась эта дача от других разве что своими внушительными размерами, обилием комнат и замысловатых лестничных переходов.
Постепенно осмелев, мы уже не стеснялись присесть за рабочий стол вождя или потрогать пальцем тот знаменитый, якобы им самим забитый в стену гвоздь, на котором потом висела его шинель. Правда, в такое трудолюбие Хозяина верилось с трудом, потому что подобную историю я слышал на каждой госдаче и конец у них всех был один и тот же. За эту недоделку он, по одной из версий, подвешивал на тот самый гвоздь начальника личной охраны Николая Власика, а по другой — архитектора Мирона Мержанова. Но меня это уже не пугало, набравшись нахальства, я выдернул гвоздь из стены и спрятал в карман, затем заглянул в ванную и туалет вождя, но там также ничего особенного не заметил, у него все было, как и у остальных — нормальных людей.
Пробежавшись по приемной, кабинету, второй спальне, мы поднялись по роскошной, напоминающей вход в терем русского князя деревянной лестнице на следующий этаж и там задержались у двери кабинета президента Владислава Ардзинбы. К сожалению, она была опечатана жирной сургучной печатью, которую покрывала многодневная пыль. То ли здоровье Владислава Григорьевича, то ли дурная слава госдачи отталкивали его от нее. Если он и появлялся здесь, то, по-видимому, не поднимался наверх, а предпочитал пешие прогулки по парку в дальней, скрытой от постороннего глаза кипарисовой аллее.
На наши вопросительные взгляды Ибрагим только развел руками и двинулся дальше. В просторном и светлом зале для приемов я и дочери оживились. Тяжелые шторы из золотистого атласа были раздвинуты, и солнце смело лилось через окна. Яркие блики весело поигрывали на деревянных панелях, бронзовых светильниках, на полированной поверхности громадного стола и спинках стульев, их было ровно столько, сколько когда-то насчитывалось членов политбюро ВКП(б). Еще больше скрашивал казенную обстановку зала старинный, глянцевый, огромный, словно бегемот, рояль, стоявший на невысоких подмостках.
Олеся глянула на Ибрагима, и он великодушно кивнул головой. Она подошла к роялю, подняла крышку, коснулась пальцами клавиш, и они отозвались печальными звуками. Нам снова стало неуютно в этом огромном и лишенном жизни зале. Мы не стали задерживаться, вышли в коридор и вновь окунулись в прохладный полумрак пустых комнат. В них, как и на первом этаже, в кабинете, в спальнях и роскошной бильярдной, царила давящая тишина, которую не нарушали ни один звук, ни одно движение. На нас настороженно поглядывали пустые кресла, кушетки, несмятые постели, кажется, что жизнь навсегда покинула эти холодные и неуютные комнаты и залы. В какой-то момент мне почудилось, что там, за дверью кабинета Сталина, раздался старческий кашель, потом послышался скрип паркета под сапогами и на мгновение в приемной, в зеркале старинного трельяжа промелькнула сутулая, туго затянутая в военный френч фигура.
Я невольно поежился, похоже, Олеся с Лидой тоже почувствовали себя неуютно и тоскливо, и мы стали все чаще и чаще бросать взгляды во двор, где весело плескалось в лужах яркое солнце и беззаботно гомонили птицы. Заметив наши понурые лица, «экскурсоводы» Ибрагим и Кавказ решили свернуть экскурсию и предложили всего на пару минут подняться на последний — третий этаж, чтобы, как многозначительно заметил Ибрагим, разгадать еще одну загадку «дачи Сталина». Во мне и дочерях снова проснулось неистребимое любопытство, и мы, переборов себя, поднялись наверх.
Обстановка здесь оказалась намного проще и скромнее, чем на первом и особенно втором — парадном этаже. В тесном коридоре, который слабо освещался через единственное запыленное окно двери, выходившей на крохотный, напоминающий ласточкино гнездо балкон, трудно было что— либо разглядеть. И когда глаза освоились с полумраком, наши взгляды невольно остановились на пузатом старомодном комоде, сиротливо стоявшем в простенке, и двух, видимо, давно забытых в углу роскошных креслах. Но Ибрагим не задержался возле них, включил свет, прошел в конец коридора и остановился перед потемневшей от времени дубовой дверью. Недолго повозившись в карманах куртки, он достал тяжелый, больше походивший на амбарный ключ, вставил в замок и энергично повернул его. Дверь дрогнула под его напором и с печальным скрипом подалась в сторону.
Ибрагим с Кавказом решительно шагнули вперед, вслед за ними в комнату зашли и мы. Обстановка в ней резко отличалась от той строгой роскоши, что царила на нижних этажах, и лишь деревянные панели из каштана и невесть как оказавшийся здесь громадный и лоснящийся черной кожей диван, наверное, еще хорошо помнящий вертлявый зад Лаврентия Берии, напоминали, что это «дача Сталина». Я, Олеся и Лида, повертев головами по сторонам и не заметив больше ничего примечательного, с недоумением посмотрели на Ибрагима.
— Комната для охраны! — подтвердил мою догадку Ибрагим.
— И что, в ней до сих пор живет дух начальника охраны Сталина — Коли Власика? — пошутил я.
— Да, здесь, конечно, не лучший дух, — в тон мне ответил Ибрагим, — но тем не менее есть очень любопытные вещи. — И он показал рукой на противоположную от нас стену.
Стена как стена, и с первого взгляда ничего необычного я на ней не заметил. И только когда глаза освоились с ярким солнечным светом, свободно лившимся через окно, выходящее на мандариновую рощу, над деревянной панелью стал заметен странный, будто выведенный влажным трехперстием, загадочный серый знак размером чуть больше тридцати сантиметров.
— Очень похоже на крест?! — с удивлением произнесла Лида.
— Причем православный, — отметила наблюдательная Олеся.
— Точно крест! — согласился я с ними.
Не удержавшись от любопытства, я подошел поближе и потер его рукой, полагая, что это шутливый розыгрыш моих друзей. Но рисунок никуда не исчез, а на руке я так и не обнаружил следов мела. Ибрагим с Кавказом переглянулись и, таинственно улыбнувшись, по-прежнему продолжали хранить загадочное молчание. Это уже становилось по— настоящему интересным и еще больше заинтриговало меня и моих дочерей. Здесь, на «даче Сталина», где в последние восемьдесят лет жили одни только воинствующие атеисты, скорее можно было увидеть самого черта, чем намек на руку Божью.
