— Да откуда же ваш отец? — перевел мне Лосев слова старика. — Из какого города?
— А я и не знаю. Знал бы, что попаду на родину отца, я бы его расспросил, — ответил я.
— Так напишите! Узнайте! Может, где-то здесь у вас есть родственники.
Так я стал для них «австрийцем».
Как-то раз я, гуляя в окрестностях села, залюбовался солнечными бликами горной речки, шумящей по гладким камням. И вдруг заметил, что по речке молниями зашмыгали тени, прячась под валуны. Приглядевшись, я рассмотрел серебристую веретенообразную рыбку с красными крапинками на боках. Хозяин объяснил мне, что это форель.
На следующий день я взял ручную гранату и карабин и отправился на «рыбалку». Я стрелял из карабина в те места, куда пряталась тень-молния, и оглушенная форель переворачивалась пузом вверх, а я ее собирал.
Когда я принес связку форели домой, хозяин зацокал языком от удивления. Он отдал форель жене и велел пожарить. А когда рыба была готова, пригласил меня к столу и достал граненую бутылку шнапса. Я позвал Лосева.
Бауэр налил шнапс в серебряные рюмки-наперстки, пожелал нам здоровья, а мы, в свою очередь, благополучия его семье. Мне нельзя было не выпить — хотелось поддержать марку мужчины. Я опрокинул в себя содержимое рюмки. Расплавленный свинец обжег рот и скользнул в горло, забив дыхание. Я не мог вздохнуть, глаза полезли на лоб, внутренности стало выворачивать. Я выскочил из-за стола и убежал на улицу. А когда вернулся, вытирая слезы, хозяин смеялся на весь щербатый рот. Лосев тоже хохотал и что-то говорил ему. Бауэр потянулся к моей рюмке, чтобы снова налить, но я отказался. Старик не огорчился и даже, кажется, посмотрел одобрительно. А потом он обратился ко мне, и Лосев перевел примерно следующее:
— Слушай, Александр, выбирай любую из моих дочек в жены, бери в свои руки все мое хозяйство и оставайся у нас. Я и моя жена уже стары, нам уже ничего не нужно, кроме спокойной жизни, и мы все тебе отдадим.
Я, конечно, не собирался принимать это предложение, но хозяину сказал, что съезжу домой на побывку, и тогда мы с отцом решим — может, приедем вместе. Тем самым я оставлял приоткрытой дверь к хозяйским дочкам.
Бауэр стал перевозить снопы пшеницы с поля. В овине складывали снопы в скирду Клара и Марта. Я принялся им помогать, и, когда арба с Бауэром уезжала, мы бросались друг в друга снопами и катались по ним.
Потом я помог Бауэру установить маленькую молотилку, и на другой день начался обмолот хлеба. Я посмотрел, как слаженно работает вся семья: Клара подавала на молотилку снопы со стога, Маргарет развязывала их, а фрау Бауэр расстилала снопы перед пастью с ревущим барабаном. Хозяин внизу отбрасывал вилами в кучу солому. Работников Бауэр не нанимал даже для этой тяжелой и хлопотной работы.
Я сменил фрау Бауэр, и та, облегченно вздохнув, с удовольствием спустилась по лестнице-стремянке на землю. Однако от машины не ушла. Она стала отгребать полову, солому, когда ее муж относил в сторону мешки с зерном.
Девчата оживились, начались шутки, смех.
Потом мы обедали всей «семьей». К хозяйскому столу я присовокупил котелок перлового супа с мясом и вермишели с тушенкой. Маргарет, то ли по своему почину, то ли по приказанию матери, принесла мне из огорода огурец и два помидора.
Когда закончился обмолот хлеба, наступили дни заготовки листьев на подстилки для скота. Все жители села, от мала до велика, усаживались на арбы и с песнями, и с шутками ехали в лес. Там каждая семья шла на принадлежащий ей участок, и одновременно все начинали граблями сгребать прошлогодние листья, грузить их на арбы.
Я попросил герр Бауэра взять меня с собой на сбор листьев. Эта работа была мне незнакома, и хотелось посмотреть, как это делается, а заодно пофлиртовать с девушками. Видимо, в селе уже все знали, что я «австриец», и прочили меня в женихи, вот только не могли понять, кто же из сестер станет невестой.
Популярность моя была неудивительна. В селе не было ни одного парня или молодого мужчины — всех, кто был моложе 55 лет, забрали либо на фронт, либо в тыловые интендантские службы, либо на заводы.
После сбора листьев в воскресенье был какой-то праздник. Утром и молодежь, и старики — все нарядные, торжественные — степенно шли с молитвенниками и цветами к кирхе, заходили на кладбище, зажигали лампадки, украшали надгробия цветами, посыпали вокруг песком.
Затем в кирхе началось богослужение. Толкаемый все тем же любопытством, я ходил по кладбищу, рассматривал памятники и надгробия, удивляясь ухоженности и порядку, а потом пошел в кирху. Высокие и тяжелые дубовые двери были открыты. Я вошел в кирху, и мои сапоги зацокали по каменным плитам.
Священник, увидев меня, запнулся, но продолжал петь. Один за другим молящиеся стали оборачиваться назад и, продолжая петь, смотрели на меня. Я стоял в проходе на фоне открытой двери. И когда почти все обернулись, я понял, что мешаю богослужению. Я медленно повернулся и пошел к выходу.
В тот же праздничный день в нашем доме собралась большая компания сельских девушек. Марта решилась войти в мою комнату и пригласила жестами выйти с ней. В хозяйской общей комнате меня встретили любопытными взглядами. Я сначала растерялся, а затем во мне взыграл бес, и я ринулся на гостий, раскрыв широкие объятия. Девушки взвизгнули, захохотали, сбились в кучку. Началось веселье.
— Ах вы, чертовки! Какие же вы все ягодки — каждую хочется слопать! — крикнул я.
Все примолкли, и только кто-то говорил негромко. И вдруг раздался смех.
Включили патефон, начались танцы. Девушки одна за другой попадали в мои объятия, и я их кружил под вальсы Штрауса. У меня кружилась голова от непрерывного вальсирования, от девичьего запаха, от духоты. Я намеренно упал на кушетку, изображая умирающего.
Танцы прекратились, и все уселись отдохнуть. Я начал дурачиться: закрыл глаза, издал храп и свист спящего. Девчонки похохатывали, о чем-то договариваясь, и я почувствовал, что мне привязывают ноги к кушетке. Будто бы проснувшись, я потянулся, дернулся и… свалился. Девушки ползали по полу от смеха, вытирали слезы. Я, выражая притворный гнев, громко выругался.
Все дружно смолкли, и опять я услышал тот же негромкий голос, вслед за которым грохнул смех. Я догадался, что меня переводят, и заметил, кто именно. Встав с кушетки, я подошел к этой девушке и спросил:
— Откуда вы знаете русский язык?
Она с испугом и виновато смотрела мне в глаза и лепетала:
— Нихт ферштейн! Не понимаю!
— Вы обманываете меня! Почему вы скрываете, что знаете русский? — И чтобы припугнуть, продолжил: — Да вы шпионка!
— Нет, никакая я не шпионка!.. Я русская, как и вы.
— Как русская?! — поразился я. — Вы что, с немцами уехали из России?
— Нет, мы здесь давно живем. А вот и моя младшая сестра. — И она указала на красивую чернявую девушку. — А вон там, за оврагом, наш дом, там моя мама и брат.
— Да как же вы здесь оказались? Когда?
— В 1933 году приехали сюда из Сибири. Мой отец — австриец из этого села. Пойдемте к нам, мама будет очень рада поговорить с русским. Пойдемте!.. Мою сестру звать Аня, а меня — Мария.
Девушка сказала что-то всем присутствующим, раздались разочарованные вздохи. Но я уже выходил из комнаты. Мы прошли через огород, через глубокий овраг. У обрыва оврага стоял небольшой дом, окруженный грядками. Маня сказала:
— Вы сами войдите в дом и начните говорить с мамой, а мы спрячемся и будем подслушивать за дверью. Интересно, как она с вами заговорит.
Так и сделали. Я вошел в дом, хозяйка возилась у плиты. Бросив быстрый взгляд на меня, она отвернулась и продолжила свое дело.
— Здравствуйте!
Хозяйка молчала.
— Здравствуйте! Вы почему не отвечаете?
— Нихт ферштейн!
— Что — «нихт ферштейн»? Ведь вы знаете русский язык, вы — русская!
Она сжалась от страха, застыла. И тут ватагой ворвались девчата.
— Мама, мама! Не бойся, это хороший человек! Не пугайся, мама!
— Да почему же вы так боитесь своих? — спросил я.
— Есть на то причина, есть русские, которых надо бояться.
Меня пригласили за стол, напоили чаем с травами.
Хозяйка отлично говорила по-русски и очень плохо по-немецки. Старшая дочь, Маня, говорила по-русски с сильным акцентом, а Аня владела обоими языками одинаково хорошо. Десятилетнего мальчика дома не было, он, несмотря на праздник, работал. Главу семьи забрали в зондеркоманду строить дороги и хоронить убитых, и сын сменил отца в артели трубочистов. На его заработок семья и жила.
Хозяйка, Степанида Макаровна, рассказала о своей судьбе. Родилась она в Сибири, где-то возле Байкала. Во время Первой мировой войны в их местах было много военнопленных австрийцев и венгров. После революции одни из них вместе с Колчаком воевали против советской власти, а другие, не захотев воевать, укрывались в тайге. Стеша в шестнадцать лет по любви вышла замуж за австрийца. Муж был работящим, мастером на все руки. Обзавелись своим домом, хозяйством. Родились Маня и Аня. Вступили в колхоз. Муж переписывался с родными, и братья стали настойчиво уговаривать его вернуться. Голод 1933 года заставил семью согласиться выехать в Австрию.
