— Не мелочись, — поморщился тот. — Во-первых, крохи, во-вторых, надо же им на что-то отсюда выбираться.
— А если их в городе возьмут?
— Хай берут. Тогда пусть болтают, что угодно. Нас здесь не было весь последний месяц, не докажут. А все ихние пальчики здесь против них же и сработают — залезли, когда хозяев не было, дополнительная статья…
— Внешность опишут?
— Ну, так они вчера мимо нашей машины на трассе проходили, когда мы на обочине пепси дегустировали. Успели рассмотреть. Что они будут болтать в городе, меня уже не волнует… — Он повернулся к Ольге. — Что-то мы, знаете, отвлеклись. Начали о вашем светлом будущем, когда вам его еще заработать надо… Главное неудобство маленьких городков, Катенька, в том, что мало тут по-настоящему стильных девочек, ужасно трудно организовать культурный досуг… А несговорчивых насиловать как-то оскорбительно для имиджа, не шпана, в самом-то деле… Вам мою мысль растолковать или как? — Он подошел, присел на широкий подлокотник ее кресла. — Нет, глазками-то на меня сверкать не надо, я еще мысль не закончил. — И заговорил жестче: — Значит, лялька, торг будет простой. Или-или. Или я вас все же сдаю рабочекрестьянской милиции, которая, чует мое сердце, вас долгонько в гостях задержит, или идешь с нами в баньку и помогаешь скоротать время со всем старанием. Только я тебе сразу уточняю: ведешь себя красиво, раскованно и непринужденно, со всем послушанием и готовностью к экспериментам. Естественно себя ведешь, как будто всех троих сто лет знаешь и во всех со школьной скамьи влюблена. Никаких принцесс в лапах у пиратов, ясно? Сможешь сыграть такой спектакль без малейшей фальши — поутру уберетесь отсюда к чертовой матери, на все четыре стороны. Нет — лучше сразу отказывайся и поедем в ментовку. В конце-то концов, не убудет тебя, мы ж не садисты, ничего тебе не порвем и плетками охаживать не будем… Не девочка, от трех нормальных мужиков не помрешь. Свобода, Катюша — вещь дорогая… Давай, быстренько подумай и взвесь. Не принцесса, в самом-то деле…
С минуту стояло тяжелое молчание.
— А гарантии? — спросила Ольга.
— А нету гарантий, окромя честного слова. Я тут маленький король, мне свое слово нет резона поганить даже перед такими, как вы. Ну, как?
— Хорошо, — услышал Мазур ее слишком спокойный, чтобы быть естественным, голос. Задохнувшись от ярости, хотел что-то крикнуть, но горло перехватило.
Главарь, глядя ей в глаза с чуточку насмешливой улыбкой, медленно погладил по груди, запустил руку под футболку. Ольга смотрела ему в лицо совершенно спокойно, медленно опустила ресницы, когда его рука скользнула за пряжку джинсов, надолго там задержавшись. Только щеки чуть порозовели.
— А ведь сможешь спектакль отыграть по всем правилам… — удовлетворенно сказал главарь. — Халат ей принеси. — Он обернулся, потом зашептал что-то Ольге на ухо. Отнял руки и встал. — У кого нож? Веревки с нее сними.
— А приемчики не пойдут? — спросил молчаливый.
— Да какие приемчики, — затараторил младший. — Знай она приемчики, давно бы задергалась, когда связывал… — Он в два взмаха перерезал веревки, исчез на миг и вернулся с коротким махровым халатом.
— Вон туда брось, — показал главарь. — На подоконник, — и усмехнулся. — Давай, Катюша, сбрасывай свои тряпки, набрось халатик и пошли. Время уже за полночь.
Она медленно разделась, непринужденно прошла к подоконнику обнаженной, словно в комнате никого, кроме нее не было, накинула халат, обернулась. Мазур все это время отчаянно пробовал веревки, но ничего не выходило. Бывают ситуации, когда и стопроцентный патентованный ниндзя окажется беспомощным. Его вдобавок ко всему связали спящего, по расслабленным мускулам, и при малейшем движении веревки впивались, стискивали намертво.
— Проверь на всякий случай, — сказал главарь младшему. — И к батарее привяжи. Я и так вижу, что ты в цирке не слона дразнил полгода, а делом занимался, все качественно, но сделай-ка со стопроцентной гарантией, наслышан я про зоновское мастерство…
Молодой подошел к Мазуру, на ходу точными взмахами ножа распарывая на несколько кусков остаток веревки. И возился еще минут пять, заслоняя от Мазура остальных, — Мазур видел лишь, что синие адидасовские штаны вплотную придвинулись к высоко обнаженным ногам Ольги, и широкая ладонь — на безымянном пальце острыми зелеными лучиками посверкивает камень в массивном перстне — небрежно скользит по ее бедру.
— Все, — молодой выпрямился. — Гарантия, как на японский видак.
— Пистолет с собой прихвати, потом пальчики сотрешь, — главарь по-хозяйски обнял Ольгу за талию, через ее плечо оглянулся на Мазура. — Полежи пока, синий. Пойдем посмотрим, чему она с тобой научилась…
Мазур остался один в обширной комнате. Ярость была столь велика, что выхлестывала за обычные пределы и потому даже перестала чувствоваться. Какое-то время он проделывал все, что умел, пытаясь расслабить веревки хоть немного, и всякий раз убеждался, что ничего не получится: его превратили в некое подобие французской ветчины, опутанной веревочной сеточкой. Запястья и лодыжки стянуты меж собой так, что тело выгнулось колесом, накинутая на шею петля привязана за спиной. В конце концов он понял, что неминуемо придушит сам себя, и перестал биться. Голова оставалась ясной, но веки то и дело тяжко опускались — то ли организм заставлял мозг отключиться, то ли так действовал неизвестный наркотик, все еще сидевший в крови. Понемногу он погрузился в странное состояние полудремы-полубреда, уходил в краткие, отрывочные сны, просвечивавшие сквозь окружающее, как свет фонаря сквозь кисею, — и тогда несся над высокими коралловыми зарослями на вертком подводном скутере, отчаянно высматривая впереди темный силуэт субмарины и понимая уже, что ее нет в условленном месте, что их бросили, а на неглубокую воду уже падала хищная тень вертолета, несшегося над самой водой, а следом широкой дугой шли мотоботы, и на левофланговом азартно щурился Драммонд — и Мазур пытался крикнуть, что это неправильно, что Драммонду не полагается здесь быть, он же сгинул без вести в восемьдесят первом где-то в Индийском океане, разведка точно установила, что его личное дело переведено в архивные файлы, а что это означает, давно известно…
Выныривая в реальность, он видел все ту же пустую, тихую комнату с черной каминной решеткой и после нескольких бесполезных рывков вновь уходил в невесомые кошмары, плыл на глубине, выбросив руку с ножом, плавным боевым разворотом заходя в тыл размеренно взмахивавшим ластами «тюленям» Ван Клеена, и остатком трезвого сознания, пробивавшегося сквозь все летучие видения, еще способен был удивляться тому, что когда-то всерьез ненавидел и Драммонда, и Ван Клеена — таких же, как он, ландскнехтов глубины, подводных шатунов. Они тоже, ручаться можно, верили в какие-то свои идеи, абсолютно противоположные твоим, но все же идеи, не одни деньги… Все они, кто ходил на глубину, защищали свои империи, свято убежденные, что империи удастся отстоять, — и вряд ли Драммонд понимал тогда, что крушение красной империи непременно принесет крах и звездно-полосатой: потому что в мир, избавленный от оскалившегося противостояния двух великанов, тут же азартно хлынут целой толпой подросшие за это время в отдалении зубастые мальки, накачавшие мышцы акулята, заранее готовые бороться против всех, крушащие прежние расклады… Два льва минус один лев — еще не означает, что в остатке будет один лев. Скорее уж, два льва минус один лев — равняется ста гиенам. Драммонд до торжества этих уравнений не дожил, Ван Клеен погиб нелепо и глупо, в центре столицы получив пулю от хмельного неожиданной вольностью и равноправием черного деревенщины, впервые в жизни увидевшего многоэтажные дома и асфальт, Морской Змей поймал погоном первую адмиральскую звезду уже после крушения империи, а капитан первого ранга Мазур, он же Ящер, ухитрился так и не уйти к Голому Гансу[17], прошел огни и воды, чтобы лопухнуться в родной губернии, как последний идиот…
Он окончательно запутался меж реальностью и кошмарами, меж маячившей перед глазами каминной решеткой и Большой Глубиной, дамой покладистой, принимавшей всех без исключения… как Ольга сейчас. Он запрещал себе воображать происходящее в бане, но от этого лишь уплывал в такие дебри воспаленного сознания, что со стиснутых зубов, казалось, осыпалась эмаль.
Негромкие уверенные шаги он в первый момент принял за продолжение зыбкого кошмара, но, открыв глаза, увидел спокойно приближавшегося к нему главаря. В каминной стало вроде бы немного светлее, но Мазур не помнил, отдернуты ли шторы, в самом деле начинается рассвет или просто мерещится.
Человек в золотых очках подвинул ногой стул, сел и глянул на Мазура без особой насмешки. Физиономия у него была спокойная, сытая — хозяйская. Ничего удивительного. Стоит утихнуть топоту конницы и треску ломающихся копий, из всех щелей, откуда ни возьмись, лезут менялы, бюргеры и прочие первогильдейцы, и это закономерно, в общем, но невыносимо…
