Петербургский свет восхищался им, родители гордились. Отец уважительно называл его в письмах «герой наш князь Сергей Григорьевич». Для Военной галереи Зимнего дворца Дж. Доу нарисовал портрет Волконского. Перед молодым генералом открывались головокружительные карьерные возможности.
Но несмотря на блестящую военную карьеру, Сергей Волконский «остался в памяти семейной как человек не от мира сего»[71]. Частное поведение Волконского предвоенных, военных и послевоенных лет казалось современникам «странным». При этом для самого Волконского такое поведение было весьма органичным: в его позднейших мемуарах описанию этих «странностей» отводится едва ли не больше места, чем описанию знаменитых сражений.
В повседневной жизни Сергей Волконский реализовывал совершенно определенный тип поведения, названный современниками «гусарским». Этот тип поведения описал М. И. Пыляев: «Отличительную черту характера, дух и тон кавалерийских офицеров – все равно, была ли это молодежь или старики – составляли удальство и молодечество. Девизом и руководством в жизни были три стародавние поговорки: “двум смертям не бывать, одной не миновать”, “последняя копейка ребром”, “жизнь копейка – голова ничего!”. Эти люди и в войне, и в мире искали опасностей, чтоб отличиться бесстрашием и удальством»[72]. Согласно Пыляеву, особенно отличались «удальством» офицеры – кавалергарды.
Сергей Волконский – вполне в духе Пыляева – признавался в мемуарах, что для него самого и того социального круга, к которому он принадлежал, были характерны «общая склонность к пьянству, к разгульной жизни, к молодечеству, склонность к противоестественным утехам», «картёж… и беззазорное блядовство».
Образ жизни молодого бесшабашного офицера был, согласно тем же мемуарам, следующим: «Ежедневные манежные учения, частые эскадронные, изредка полковые смотры, вахтпарады, маленький отдых бессемейной жизни; гулянье по набережной или по бульвару от 3-х до 4-х часов; общей ватагой обед в трактире, всегда орошенный через край вином, не выходя, однако ж, из приличия; также ватагой или порознь по борделям, опять ватагой в театр…» Образ мыслей не многим отличался от образа жизни: «Шулерничать не было считаемо за порок, хотя в правилах чести были мы очень щекотливы. Еще другое странное было мнение – это что любовник, приобретенный за деньги, за плату, не подлое лицо», «книги забытые не сходили с полок».
Волконский вспоминал, как в годы жизни в Петербурге он и другой будущий декабрист, Михаил Лунин (попавший, кстати, в число пыляевских «чудаков»), «жили на Черной речке вместе. Кроме нами занимаемой избы на берегу Черной речки против нашего помещения была палатка, при которой были два живые на цепи медведя, а у нас девять собак. Сожительство этих животных, пугавших всех прохожих и проезжих, немало беспокоило их и пугало тем более, что одна из собак была приучена по слову, тихо ей сказанному: “Бонапарт” – кинуться на прохожего и сорвать с него шапку или шляпу. Мы этим часто забавлялись, к крайнему неудовольствию прохожих, а наши медведи пугали проезжих»[73].
Следует заметить, что, согласно Пыляеву, Черная речка была излюбленным местом кавалергардских «потех» – и петербургские обыватели старались обходить эту местность стороной.
Ни Отечественная война, ни заграничные походы, ни даже получение генеральского чина не заставили Волконского отказаться от «буйного» поведения. Приехав после окончания войны во Францию, он сделал огромные долги – и уехал, не расплатившись с парижскими кредиторами и торговцами. Французы обращались с просьбой вернуть долг и в российское Министерство иностранных дел, и лично к императору Александру I. Волконского разыскивали в России и за границей, он всячески уклонялся от уплаты – и все это порождало большую официальную переписку.
В результате долги сына вынуждена была заплатить его мать. И Волконский, генерал-майор и герой войны, не без некоторой гордости сообщал в 1819 году армейскому начальству, что уплату его долгов «приняла на свое попечение» его «матушка», «Двора Их Императорских Величеств статс-дама княгиня Александра Николаевна Волконская». Впоследствии мать продолжала исправно платить долги сына[74].
В конце 1810-х годов столь блестяще начатая военная карьера Сергея Волконского резко затормозилась. До самого своего ареста в 1826 году он не был произведен в следующий чин, его обходили и при раздаче должностей.
Согласно послужному списку с 1816 по 1818 год Сергей Волконский – командир 1-й бригады 2-й уланской дивизии. Когда же в августе 1818 года эту бригаду расформировали, то новой бригады князю не дали – он «назначен состоять при дивизионном начальнике оной же дивизии»[75]. В ноябре 1819 года его шурин, близкий к императору Петр Волконский, просил государя назначить его «шефом Кирасирского полка», но получил «решительный отказ»[76].
Причина карьерных неудач князя, по мнению большинства исследователей, заключается в том, что уже тогда он начал обнаруживать признаки «вольнодумства». Н. Ф. Караш и А. З. Тихантовская видят причину императорского «неудовольствия» в другом: в том, что Волконскому «не простили пребывания во Франции во время возвращения Наполеона с о. Эльбы». Также «не простили» Волконскому тот факт, что в Париже – уже после реставрации Бурбонов – он пытался заступиться за полковника Лабедуайера, первым перешедшего со своим полком на сторону Наполеона и приговоренного за это к смертной казни[77].
Однако «вольнодумство» Волконский обнаружил позже, события же во Франции, свидетелем и участником которых он был, состоялись намного раньше. Представляется, что в данном случае причину царского гнева на генерала следует искать в другом.
Сергей Волконский был хорошо известен и Александру I, и его приближенным. Царь называл своего флигель-адъютанта «мсье Серж» – «в отличие от других членов» семьи Волконских – и внимательно следил за его службой. Однако «гусарство» и «проказы» «мсье Сержа» и его друзей императору явно не нравилось: Волконский описывает в мемуарах, как после одной из «проказ» государь не хотел здороваться с ним и его однополчанами-кавалергардами, как «был весьма сух» с ним после его высылки из Молдавской армии[78].
Очевидно, император ждал, что после войны генерал-майор остепенится; этого не произошло. «В старые годы не только что юный корнет проказничал, но были кавалеристы, которые не покидали шалости даже в генеральских чинах», – совершенно справедливо замечает Пыляев[79]. Скорее всего, следствием именно этого и стали карьерные неудачи князя.
В конце 1819 года жизнь Сергея Волконского круто переменилась: он вступил в Союз благоденствия. Случайно оказавшись в Киеве на ежегодной зимней контрактовой ярмарке, он встретил там своего старого приятеля Михаила Орлова. Орлов, генерал-майор и начальник штаба 4-го пехотного корпуса, уже давно состоял в тайном обществе, и его киевская квартира была местом встреч людей либеральных убеждений и просто недовольных существующим положением вещей.
То, что Волконский увидел и услышал на квартире Орлова, поразило воображение «гвардейского шалуна». Оказалось, что существует «иная колея действий и убеждений», нежели та, по которой он до этого времени шел: «Я понял, что преданность отечеству должна меня вывести из душного и бесцветного быта ревнителя шагистики и угоднического царедворничества», «с этого времени началась для меня новая жизнь, я вступил в нее с гордым чувством убеждения и долга уже не верноподданного, а гражданина и с твердым намерением исполнить во что бы то ни стало мой долг исключительно по любви к отечеству».
Через несколько месяцев после посещения квартиры Орлова Волконский попал в Тульчин, в штаб 2-й армии. Там произошло его знакомство с Пестелем. «Общие мечты, общие убеждения скоро сблизили меня с этим человеком и вродили между нами тесную дружескую связь, которая имела исходом вступление мое в основанное еще за несколько лет перед этим тайное общество», – писал Волконский в мемуарах.
Согласно этим мемуарам князь ни разу в жизни не пожалел ни о своем вступлении в тайное общество, ни о той роли, которую он для себя в этом обществе избрал: «Избранный мною путь довел меня в Верховный уголовный суд, и в каторжную работу, и к ссылочной жизни тридцатилетней, но все это не изменило вновь принятых мною убеждений, и на совести моей не лежит никакого гнета упрека».
С начала 1820 года в генерале происходит разительная перемена. Он перестает быть «шалуном» и «повесой» и, получив в 1821 году под свою команду 1-ю бригаду 19-й пехотной дивизии 2-й армии, безропотно принимает новое назначение. Волконский уезжает на место службы – в глухой украинский город Умань. В 1823 году, согласно мемуарам Волконского, император уже выражал «удовольствие» по поводу того, что «мсье Серж» «остепенился», «сошел с дурного пути». «Теперь я убедился, что ты принялся за дело, продолжай, и мне будет приятно это в тебе оценивать», – сказал император генералу.
