С СЕСТРОЙ ЛЕНОЙ. МНЕ 3 ГОДА
— Мама разве говорит такое? А папа разве говорит? И ты не говори.
Больше они никогда ничего подобного от меня не слышали.
Вскоре меня отправили в детский сад, и я его возненавидел. Как и многие, наверное. Правда, я часто болел, поэтому посещал детсад от случая к случаю. Это не спасало. Причина ненависти была в самом принципе работы заведения. Моя вольнолюбивая натура протестовала против детсадовского распорядка, как декабристы против царизма. Я отстаивал личную свободу: долой расписание игр, обед и сон по часам! Свободу узникам режима!.. И так — каждый раз, когда меня приводили в эту обитель ужаса. Я вел себя вызывающе, бросался котлетами в обидчиков, а на прогулках носился по двору с хулиганским уханьем и падал со всего, на что можно залезть — с качелей, горок, турников...
Несмотря на мои «милые шалости» (а может и благодаря им), я был детсадовским любимцем. Без ложной скромности скажу, что некоторые сценические таланты у меня проявлялись уже тогда. К тому времени я стал говорливым и открытым. Я придумывал стишки, в лицах изображал выдуманные сценки, танцевал... Главное, у меня всегда было, чем развлечь публику.
То, что моя жизнь будет связана с музыкой, родители поняли после одного курьезного случая. Я дожидался маму у дверей супермаркета в центре города. Мимо проходили люди, проходили и проходили, а мамы все не было. Мне стало скучно, и все произошло само собой.
Когда мама вышла, то поначалу не смогла меня найти. Недалеко от магазина собралась шумная толпа. Там играла музыка, люди хлопали, притопывали и возгласами подбадривали кого-то на свободном пятачке в центре сборища. Мама подошла поближе и... Вы-то поняли, кого она увидела, но представьте себя на месте моей матери! Маленький сын танцует в кольце незнакомых людей, и им это нравится!..
В детской саду я закономерно стал ведущим всех утренников и праздников. Услышав от воспитательницы, что со мной нужно разучить очередной номер, мама восклицала:
— Ну почему всегда он?!
На что получала неизменный ответ:
— Нам так понравилось, как он выступал в прошлый раз...
А уж как мне нравилось! Да, любое выступление было неописуемым удовольствием.
Еще одно отрывочное воспоминание: иду по нарисованной на полу линии и распеваю:
По ни-то-чке, по ниточке
ходить я не жела-аю!
От-ныне я, отныне я...
Самовыражение — великая вещь. За мои смелы проделки со сценическим уклоном меня чаще хвалили, чем ругали. А вот выходки в области сурового быта не поощрялись. Тем не менее, если воспитатели что-то мне втолковывали, я старался сделать наоборот. Однако, взрослые время от времени бывают правы. И поскольку я не верил им на слово, приходилось убеждаться в этом, скажем так, на собственной шкуре.
Например, однажды зимой, перед очередной прогулкой, воспитательница предупредила детей, чтобы они не облизывали ничего железного. И вообще ничего не облизывали — стоял трескучий мороз, и даже пар от дыхания инеем оседал на пушистом воротнике шубейки.
Ей-богу, лучше бы она молчала. Потому что я задумался. И когда мама забрала меня из садика, и мы подошли к дому, настало время действовать. Я выбрал момент, вырвался и побежал. Моей целью был железный столб, на который летом накидывали бельевые веревки. Я обхватил его руками и с удовольствием лизнул заиндевевшую поверхность. На этом удовольствие закончилось. Язык прилип. После пары рывков стало ясно, что дергаться бесполезно. Ох я и заорал!.. Мама уже была рядом — она вскрикнула и побежала домой. Вернулась с чайником и стала поливать столб (а заодно и ревущего сына) теплой водой. Язык отклеился — он до сих пор служит мне верой и правдой. А если бы не мамина сообразительность и ее мгновенно принятое решение оставить причитания на потом, быть бы мне печальным бессловесным мимом...
Каждый год папа возводил во дворе высокую снежную горку для детворы. Он заливал снег водой, и мы катались с ледяного склона. Я нередко возвращался с улицы в синяках, а то и с разбитым носом...
Приезд маминой мамы, папиной тещи и нашей бабушки (в одном лице) всегда был праздником. По крайней мере, для нас. Бабушка жила под Казанью, до Набережных Челнов ей было пять-шесть часов на поезде. Подвижная и веселая, со звонким голосом — лет тридцать она работала в хоре, ну не женщина, а песня! Мы с сестрой катали ее на санках, как олени Снежную королеву. Сани обязательно переворачивались вместе с королевой, и мы все трое хохотали до слез. Потом забег повторялся. Иногда мы с бабушкой отправлялись на огромный каток рядом с ДК КамАЗ — и часами рассекали лед, визжа и падая.
Для ребенка зима в Набережных Челнах была красивой сказкой. А как ее провожали! Фирменным праздником города была Масленица — с раздольными гуляньями, с сотней видов блинов и финальным сжиганием чучела. Не знаю, как сейчас, а тогда все самое живописное происходило на трех центральных площадках — Азатлык, парк аттракционов на ГЭСе и Новый город. Детвора с восторгом каталась на каруселях и американских горках, и визг стоял на всю округу. Мы никогда не пропускали Масленицу. Так и шли всем семейством: родители, Лена и я.
***
О, Лена, это взрывной коктейль из любви и ненависти! Моя сестренка терпеть не могла своего братца-погодка. И одновременно она меня обожала — так умеют только дети. Лена была намного выше и крупнее меня, да к тому же оттачивала свои бойцовские качества на дворовых мальчишках. А уж мне доставалось от нее несравненно чаще. Зато она была незаменимым союзникам в серьезных делах, которые взрослые почему-то называли шалостями.
Помнится, мы с Леной обожали ломать стулья, разрисовывать и срывать обои. Как-то раз я изобразил на стене нашей комнаты огромное пахнущее гуашью солнце — оно прекрасно гармонировало с голубым фоном. Родители не восхищались, но терпели. Когда мы окончательно дорвали обои в детской, эти куски плотной бумаги с виниловым покрытием пошли на игрушечные столы и стулья. Кроме самодельной мебели, у стен комнаты стояли две раздвижные софы на вырост. Мы засыпали на них, рассказывая друг другу разные истории...
Я С ИГРУШЕЧНЫМ АВТОМАТОМ
Малышами мы частенько бывали в гостях у наших родственников по фамилии Суховы. Там я постигал азы музыкальной культуры. У Суховых была громадная фонотека — бобины и пластинки Высоцкого, «Битлз», Фредди Меркьюри, Уитни Хьюстон и многих других. Коллекция по большей части состояла из записей «массовых» групп и артистов. Такая музыка нравилась не всем — и это делало ее еще более притягательным лично для меня. Я надевал наушники, усаживался на ковер и забывал обо всем на свете. Начиналось волшебство.
Чуть не забыл: сперва требовалось как следует заправиться — иначе не тот эффект. Едва переступив порог, я бежал на кухню с криком: «Кушать, кушать! Мяц, мяц!». Еда и мясо были синонимами. Маме становилось неловко.
— Витя, ты только что поел! — говорила она мне так, чтобы все слышали. — Что ж ты меня перед тетей позоришь, будто тебя дома голодом морили!
И действительно, не морили. Просто... Признаюсь: я страшно жаден до еды. Иногда это граничит с наглостью. К тому же пища была частью музыкального ритуала. Какое волшебство без мяса?! Дайте хоть кусочек! Жареного, пареного — все равно... Тетя наливала мне супа или отваривала пельменей, а я выедал мясную начинку, искренне полагая, что остальное там для красоты.
А потом... В проигрывателе Суховых жил такой человек — Майкл Джексон. Мне безумно нравился его голос, этот шикарный фальцет. Я подпевал, я копировал, я балдел от того, как это стильно. Прошли годы, и я встретился с обладателем шикарного фальцета вживую. Теперь я, наверное, должен написать что-то вроде: «но в детстве я и не подозревал, что такое возможно». Или: «но тогда нас еще разделяла пропасть»... Нет, ребята, обойдемся без «но». Любой ребенок со своими кумирами на короткой ноге. Подумайте. Вы наверняка помните, каково это.
