Как-то вечером Эррико раньше времени отправили спать. Мальчик долго не мог заснуть и услышал, как родители обсуждают его будущее.
— Отец склонялся к тому, чтобы отдать меня учеником к знакомому инженеру, а мать говорила, что я еще совсем ребенок и должен сперва получить образование.
Разговор закончился тем, что Эррико, к великой радости матери, отправили учиться[43].
В школе падре Джузеппе Бронцетти, куда попал Эррико, начальное образование совмещалось с хоровым пением. Ученики изучали основы музыкальной грамоты, пели в ораториях. Школьный хор часто приглашали для участия в религиозных службах, выступлениях на свадьбах, городских праздниках. Жесткие правила поведения в школе были в тягость чересчур темпераментному мальчику, и у него часто возникали конфликты с учителями, несмотря на то, что те всегда отмечали его успехи в занятиях пением.
— Я был очень шумным и совершенно неуемным ребенком, — вспоминал Карузо. — Я постоянно пел пронзительным голосом! Помню, по утрам отец колотил в дверь ванной комнаты и требовал, чтобы я перестал орать. Однако ничто не могло меня остановить. Я продолжал учиться пению…[44]
Финансовое положение в семье было далеко не лучшим. Приходилось экономить на всем. Карузо рассказывал позднее: чтобы не изнашивать единственную пару ботинок, он почти все время ходил босиком. В церковь, разумеется, нужно было ходить в обуви.
Со временем с юношей стали заниматься и профессиональные музыканты. Под руководством пианиста Ширарди и маэстро Де Лючио он выучил несколько оперных арий, а в тринадцать лет в школе падре Бронцетти даже участвовал в постановке небольшой комической оперы, написанной его педагогами Алессандро Фазанаро и профессором Альфредо Кампанелли. Оперка называлась «Разбойники в саду падре Раффаэле». Эррико исполнял комическую роль Дона Томмазо, швейцара. Главу бандитов играл приятель Карузо — Джузеппе Виллани. Вспоминая эту постановку тридцать три года спустя, Карузо с улыбкой рассказывал, что Виллани был выбран на роль из-за очень серьезного лица и сдержанных манер, в то время как его самого, балагура, почему-то сочли пригодным для роли робкого швейцара. Виллани впоследствии стал одним из знаменитейших итальянских комиков, в то время как Карузо получил наибольшее признание в трагических ролях. Карузо дорожил воспоминаниями о своем первом появлении на сцене, пусть даже и любительской, и до самой смерти хранил в личном архиве клавир этой оперки.
Для того чтобы усовершенствовать вокальные навыки, получаемые в школе падре Бронцетти, родители по вечерам отправляли Карузо заниматься с Амелией Тибальди Ниолой, образованной женщиной и прекрасным музыкантом. Она была сестрой доктора Раффаэле Ниолы, который присутствовал при рождении почти всех детей Анны Карузо.
Синьорина Ниола учила мальчика сольфеджио, игре на фортепьяно и правильному итальянскому произношению. Родители Карузо не могли оплачивать труд доктора и его сестры деньгами и рассчитывались с учительницей продуктами: сыром «Моццарелла», фруктами и маслинами, которые им присылали родственники. Синьорина Ниола терпеть не могла неаполитанский диалект и пыталась привить Эррико чистый итальянский язык. Именно это ее намерение и привело в конце концов к конфликту, о котором певец помнил до конца жизни. Однажды вечером мальчик пришел на урок уставшим и, зазевавшись, ответил на вопрос учительницы на неаполитанском диалекте.
— С громкими воплями она с размаху ударила меня по лицу, причем удар был настолько сильным, что у меня заныли уши. Но негодование, которое я испытал, было намного сильнее боли. Никогда не забуду, как я застыл, держась за щеку, совершенно потрясенный. Тем не менее мы продолжили урок, после чего я в отвратительном настроении поплелся домой…[45]
Мальчик так обиделся, что решил больше никогда не возвращаться к синьорине Ниоле. Он спрятал учебники и вечерами тайком от родителей уходил играть с друзьями до тех пор, пока не истекало время, отведенное на занятия.
Спустя две недели Марчеллино случайно столкнулся с доктором Ниолой, который не замедлил поинтересоваться, почему Эррико перестал ходить на уроки к его сестре.
Поняв, что сын его обманывает, Марчеллино пришел в дикую ярость и устроил тому страшную взбучку. Впоследствии Карузо признал его правоту:
— Отец не был строг ни с моим младшим братом Джованни, ни со мной. Я не припомню, чтобы он поднимал на меня руку лет до тринадцати… Но тогда я действительно заслуживал наказания![46]
О том, насколько оскорбление, полученное от учительницы, задело Карузо, свидетельствует тот факт, что он вспомнил о нем за год до смерти в надиктованном секретарю письме, адресованном доктору Ниоле. Тот показал письмо сестре, которая настолько разволновалась, что ответила бывшему ученику: «В письме моему брату Вы рассказываете о пощечине за невыученный урок сольфеджио. Но почему при этом забываете, как я возмущалась, когда Вы ночи напролет пели серенады, гробя Ваш великолепный альт?»[47]
Несмотря на то что занятия с синьориной Ниолой были недолгими, Эррико многому успел у нее научиться. За год до смерти он нашел возможность поблагодарить учительницу:
— В детстве у меня было не сопрано, а контральто. Не могу сказать, что мой голос был тогда исключительным. Однако во мне пылало неукротимое желание петь. Пение доставляло мне неописуемое удовольствие… Я не имел никакого иного музыкального образования, кроме того, которое за недолгое время получил от синьорины Ниолы. Я всегда тщательно выполнял ее инструкции, а остальное компенсировали мой природный инстинкт и стремление развить хороший вкус…[48]
Вполне понятно, что после вскрывшегося обмана у отца Эррико появились дополнительные аргументы против того, чтобы его сын столько времени уделял пению. Марчеллино настаивал на том, чтобы юноша изучал торговлю и зарабатывал деньги.
— Петь можно в церкви и дома в свободное время, — поучал он. — Главное же — ежедневно трудиться, чтобы получить профессию и обеспечить себя в будущем.
В итоге Марчеллино, к великому огорчению Анны Карузо, забрал Эррико из школы падре Бронцетти и направил работать и учиться на механический завод Сальваторе де Луки.
Вскоре его наставник обнаружил, что у мальчика неплохой талант рисовальщика, и сделал его чертежником. Эррико очень старался, но, несмотря на усердие, ни повышения в должности, ни прибавления жалованья не получал. За десятичасовой рабочий день ему платили жалкие гроши. Вникнув в ситуацию, Марчеллино посоветовал сыну уйти от Де Луки и поискать новую работу.
Следующим местом, куда попал Эррико, была фабрика Джузеппе Палмьери. Юноше там понравилось, и он быстро осваивал новую специальность, хотя это опять-таки никак не отражалось на заработной плате. Когда Эррико приобрел определенные навыки, отец взял его на фабрику Меурикоффре, на которой работал сам. За короткое время юноша приобрел такую квалификацию, что, когда отец не мог по какой-либо причине выйти на работу, был в состоянии его заменить.
В отличие от Марчеллино, Анна Карузо считала, что их сын не должен оставлять занятия пением. Согласно семейному преданию, именно она первой предсказала Эррико великое будущее певца.
Вряд ли это так. Для подобных прогнозов на тот момент не было никаких реальных оснований. Скорее всего, она, как человек религиозный, просто радовалась, что ее сын не шатается по улицам в дурной компании, а больше времени проводит в церкви, занимаясь богоугодным делом. Тем более, как бы ни был хорош голос юноши, сама мысль о певческой карьере еще не будоражила его воображение. Вполне вероятно, впоследствии Карузо сам себя уверил, что именно мать первой увидела заложенные в нем способности, и эта мысль его, безусловно, вдохновляла. Карузо любил рассказывать:
— Мать всегда верила в мое будущее как певца. Она называла меня «сокровищем семьи»… Если я нервничаю перед какой-нибудь премьерой или чувствую, что боюсь выступать, я всегда вспоминаю маму. Уже много лет, как она не с нами. Но, стоит мне только подумать о ней, как смелость возвращается ко мне, и я знаю, что смогу одолеть любые преграды…[49]
В возрасте тринадцати лет Карузо пережил первую в жизни трагедию.
Тридцать первого мая 1888 года он должен был солировать в мессе в церкви Сан-Северино. В этот день Анна Карузо чувствовала себя хуже, чем обычно, и Эррико решил остаться дома. Однако мать настояла на том, чтобы он пошел в церковь петь. Во время службы, как только Эррико закончил сольную партию, он увидел вбежавшую в церковь соседку. Мальчик бросился домой. Его мать лежала неподвижно, у ее изголовья горели две свечи. В мертвых руках было сжато распятие. Вместе с отцом он преклонил колени перед усопшей, и они оба прочитали молитву. Несколько часов спустя Эррико нашел небольшой пастельный портрет матери и спрятал его в Библии. До конца дней этот портрет был с Карузо всюду, куда бы он ни направлялся.
