Повести про жизнь - Виктор Александрович Ганпанцура

Тихая лунная ночь близится к рассвету. В это предутренее время восток околдовывает взгляд своей неповторимой красотой изумительного творения природы.

На фоне темно-оранжевого горизонта громадные хлопья облаков, серебрясь пышной шевелюрой пены, воздвигали сказочное створение, походившее на грандиозную пирамиду.

Покров ночи все чаще пронзается пламенными лучами вестников рассвета. Пред ними тьма так поспешно отступает, как будто трусливо бежит прочь. Озаренная этими же лучами света пирамида таким охватывается бурным цветением радуги, словно безмерно радуется превосходству света над тьмою.

Все вокруг гордо и величественно в своей покойной неподвижности.

Деревья, как нечто бесподобное в творчестве абстрактной живописи, окутанные серой мглой темноты, освещенные томным отражением луны, точно одетые в призрачный наряд, блещут по контурам уродливыми мазками серебра.

Может быть именно потому, что царит такая исключительная тишина, мелодия колыбельной песни до того красиво звучит, будто не мать молодая укачивая ребенка поет, а ручейками волшебных трелей — сама прекрасная весна. Казалось, даже гордая луна, чей надменный лик как-то украдкой заглядывает в приотворенное окно, неустояла перед удивительным пением, а бледные посланники ее, проникнув в комнату сквозь гардины, как зачарованные повисли причудливыми кружевами на стене.

Песня заметно стихает. Голова женщины клонится все ниже и ниже. Вот и последний растаял звук в тишине.

«Что это..! — глаза безумно округлены, ужас кричит вопиюще в них, на губах недосказанное слово замерло страшное… Мать прижимает ребенка к груди. Грохот нарастает, земля сотрясается, шум кашмарный тисками сжимает, дух захватывая. Истошный вой вползает в душу ледяною змеей, мозг раздваивается, свист адский каленой стрелой в сердце впивается. Земля покачнулась. Пламя ослепительное, смрад отравляющий — все смешалось в один ком, куда-то проваливаясь.

— НЕТ! НЕТ!! НЕТ!!!»

Проснулась. Панически сжалась и к спинке кровати прижалась. Истерично отмахивается, дико вращая глазами, судорожно воздух глотая, все тоже «НЕТ!» — повторяет.

Утихла. Работу первой мысли отразило лицо. Порывисто поднялась и орлицей на колыбелью распростерлась. Вздох облегчения издала грудь.

Прислушалась.

Рассвет, бодро шевствуя, проник в окно свежестью предутренней, внося в комнату благоухающие запахи весны. Солнца нет еще на горизонте, а восток уж пылает заревом, языки которого червоным пламенем сладостно лижут голубой небосвод. Зелень весенняя, цветы первые, деревья цветущие, росой омытые, как невесты прелестны в своей утренней свежести, так красиво играют сияньем росы, будто в бусах жемчужен увешаны. Дружным пением встречают птицы утра наступление, где-то первые шаги, голоса раздавались, почему-то какие-то несмелые, осторожные, словно ими нежелают нарушать благовейную прелесть утра. Но вот к ним рокот мотора прибавился, и день трудовой, как всегда, начался.

Женщина к теплой головке спокойно спавшего ребенка щекою прижалась и чуть слышно слова прошептала: «Спи мой маленький, спи спокойно и пусть тебе даже во сне никогда не приснится ужасная…»

Знойный июльский день. Солнце раскаленным шаром пылает в зените. Чуть заметное дыхание ветерка содействует жаре, как масло жаровне. Трава потускнела, цветы поблекли, листья кустарников и деревьев поникли, старчески сморщились. Земля, как гранит, твердая, сжалась, выпирая окаменевшими ребрами дорог, покрытых толстым слоем мягкой горячей пыли.

Трудно в степи в такое время дня всему живому. Обитатели ее притихли, затаились в тени, ищут прохладу.

Можно посочувствовать идущему по дороге молодому человеку. Ему не совсем удобно идти: в одной руке чемодан, в другой — туфли, а на кисть руки наброшен пиджак, рубашка растегнута, брюки подкачены. Однако, босые ноги довольно-таки бодро будоражат дорожную пыль.

Как хочется молодому человеку выкупаться в Днепре, освежится бархатной проточной водой реки, полежать в тени и попить с таранькой пива. «Ох, благодать!» — причмокнул молодой человек губами от навееного воображением удавольствия. В следующую минуту, остервенело сплевывая дорожную пыль, обругал солнце и много раз того, кто первым назвал столь симпатичным словом этот адский «шарик», который не иначе как задался целью превратить его плоть в невесомую. Извлекая энергичными шагами хлопки пыли, молодой человек все чаще встряхивал головой стекающие струйки пота со лба.

— Нужно настроить себя на лирическую волну: помечтать, пофантазировать, поразмыслить о том, о сем и зуд нитерпения пройдет — наставлял он себя, стараясь всеми силами не думать о том, что его волновало больше, чем мучала жара.

— Движение, движение… — Ускоряя темп своего движения, молодой человек изрек: «Есть тот жизненно важный элемент материи, которому я обязан своим существованием,» — и остановился, отвлеченный нарастающим ему навстречу сизого цвета облаком.

В скором впереди странного облака возникла грузовая автомашина. Молодой человек поспешил сойти с дороги, чтоб не послужить гоночно-настроенному шоферу препятствием. Машина на предельной скорости приближалась, осталось в метрах расстояние, вдруг затормозила. Ее подбросило, и она совершая головокружительный вираж, поднимая тьму пыли, несколько метров протащившись юзом, останавливается рядом с молодым человеком. Не прошло еще удивление от шоферского трюка, как выскочивший из кабины шофер набросился на молодого человека с объятиями. Не дав ему опомнится, шофер также внезапно, как и появился, исчез в тумане пыли.

Все происходило очень быстро. Молодой человек не успевал приходить в себя. Кто-то схватил его за руку и куда-то потащил. Когда он, таким образом, на буксире, выбрался из липких объятий пыли, снова попал в объятия. Его трясли за плечи, дергали за уши, били по щекам, в грудь, кричали: «Генка, жив!» — и целовали в нос. Потом молодой человек, словно пробудившись от спячки, бросив вещи, стал проделывать тоже самое с шофером. Они трясли, тискали, колотили друг друга, сопровождая свои действия одним и тем же возгласом: «Жив!» Оба были настолько возбуждены, что не заметили окруживших их людей.

Засверчал свист милицейского свистка. Шофер первым пришел в себя, изменился в лице, побледнел.

— Труба, Генок, спекся, — соболезненно растерянной улыбкой проговорил он, — лишат прав, да еще в тюрьму запрячут.

— А ты как думал, по головке за твое безобразие тебя погладят?! — прекращая дуть в свисток, крикнул на него милиционер.

Шофера пригласили следовать. Один из штатских, прежде чем уйти проверил у молодого человека документы. Возвращая, пробормотал:

— Одного поля ягода, — и уже уходя, — когда они изведутся… Молодой человек помрачнел.

— Минутку, товарищ.

Штатский остановился. Его лицо приняло такое «любезное» выражение, что можно было подумать, что он столкнулся с заклятым врагом.

— Что Вам, гражданин? — раздраженно спросил он.

— Хочу знать за что задержали шофера? — сдерживая металлические нотки в голосе