Ясное небо - Артём Артёмов

Чешуйки облупившейся краски покалывали перекинутую через оконную раму ногу. Парень поболтал ею, цепляя пяткой потрепанный временем силикатный кирпич стены. Не идет сегодня в голову наука. За окном июнь, жара, небо в кои-то веки очистилось от постоянной пелены облаков. В Н-ске почему-то всегда облачно, это раздражало. Нет, ну правда, это ведь не Лондон. А облачно постоянно, за год ясные дни можно по пальцам пересчитать. Сегодня вдруг прояснилось. Он так стосковался по солнцу, что полез читать конспект на подоконник, и теперь сидел, вытянув на нем одну ногу и свесив наружу другую. С пятого этажа хорошо было видно зеленый город. Жарко, солнечно, красиво.

Если бы не сессия. Завтра экзамен по ТФКП — теории функций комплексной переменной. Ни черта он в ней не смыслит, даже название маловразумительное. С тем же успехом можно расшифровать как «тантрический фестиваль крабовых палочек», еще неизвестно, что звучит загадочнее. Да и черт с ним. На тройбан наскребет даже по крабовым палочкам. Зато потом лето. Домой к родителям. Там солнца не в пример больше.

Парень вздохнул, закрыл тетрадь с конспектами и окунулся в уже ставшую непривычной синь над головой.

Хорошо. Оказывается, он очень соскучился по чистому небу. Глубокое, вечное, неизменное. В него можно нырять как в море, оно мягкое и теплое, кажется, даже немного покачивает на ласковых волнах. Убаюкивает, радуется тебе, обнимает и зовет. В нем так спокойно, нет забот и тревог. Оттолкнись, окунись, лети… Исчезнут проблемы и дрязги, экзамены и зачеты, даже вес пропадет… останется только ощущение легкости и воздушности… только голубое, бездонное…

* * *

Если правильно встать, то можно было спокойно покурить. Правда, прихоти ветра иногда швыряли сигаретный дым в лицо, но это лучше, чем то тут, то там натыкаться на злые голубые клочки наверху. Так и лезет, тварь, изо всех щелей. Зазеваешься — на тебе горстью синевы через окно. Или в дверном проеме. Или просто из-за крыши плеснет. Нет, лучше смотреть в уголок курилки и не вертеть головой. Жаль, с некоторых пор запрещено курить близко к входам в больницу. Возле приемного покоя скорой помощи широкий низкий козырек — закрывает почти всю гадину над головой. А тут, под наспех сооруженным в угоду последним законам навесиком курилки, приходится утыкаться в угол.

Он еще раз глубоко затянулся. Почти докурил. Потом в здание идти. Черт бы побрал этих законотворцев, теперь каждый перекур будет испытанием, пока опять облачность не вернется. Бегать под этой пакостью от блока к курилке и обратно. В обычное время он любил свою работу — старший врач смены на подстанции скорой помощи.

В обычное время.

Он еще раз глубоко затянулся, швырнул бычок в урну и, глубоко затолкав руки в карманы халата, торопливо зашагал к входу в приемный покой. Главное смотреть под ноги. На свою тень и трещины в асфальте. Не далеко. Вот уже тень от бетонного козырька, будто щит прикрыл. Даже дышать полегче. Вверх по асфальтовому въезду и в двери. Подальше от лазурной бестии.

* * *

Ей хотелось летать. Может, даже она и летела, просто другие не замечали. Ну, в смысле, нельзя ведь глядя на человека понять, как сильно давит он ногами на асфальт, правда? А вдруг она почти невесомая, просто для виду цепляется туфельками за серую поверхность, чтоб людей не шокировать. А захотела бы — оттолкнулась и ввысь. Она недавно узнала, что для полета людям не нужны крылья. Нужно гораздо меньше и в то же время намного, намного больше.

Просто нужен… он.

Эти руки, волосы, голос, запах. Эти морщинки возле носа и глаз — почти незаметные, но не для нее. В них пряталась улыбка, которую она так…

Любила.

Она любила, и это поднимала в воздух сильнее, чем крылья. Глуповатая беспричинная улыбка не сходила с губ, но с этим ничего не получалось сделать. Хотелось спешить, бежать, лететь к нему. Два квартала и еще один дом, а в следующем он. Вместе весь день, всю ночь, потом еще полдня. А потом, наверное, вся жизнь…

Она шагала улыбаясь, иногда запрокидывая голову в небо. Такое ясное сегодня, без надоедливой мешанины облаков. Такое же ясное, как она, как ее жизнь, вдруг ставшая яркой и счастливой. Как мало надо и как много — любить и быть любимой.

Редкие прохожие, похоже, удивлялись торопливо шагающей девушке с глуповатой улыбкой на лице, но неуверенно улыбались в ответ. Зеленый замигал, но она не стала перебегать дорогу на последних секундах — она спешит к нему, но не так. Не урвать последнюю кроху, нет. Пусть все будет правильно. Она переждет красный и пойдет гордо и весело, навстречу счастью. Надо просто немного подождать, покачаться с пятки на носочек, обнять себя руками — потому что, кажется, счастье так переполняет ее, что можно просто лопнуть, как воздушный шарик.

Она снова подняла голову и посмотрела в небо — такое ясное и чистое сегодня. Коренная горожанка, девушка давно привыкла к местным причудам погоды, но все равно любила эти редкие ясные дни. Небо сегодня было теплым и добрым, чистым и зовущим. Будто знало, что у нее впереди полная радости жизнь, будто радовалось за нее и даже торопило навстречу этой радости. «Все будет хорошо, — шептало оно, — все будет правильно, иди смело…» Она улыбалась ему…

* * *

Диспетчер, светловолосая Лиза, приветливо улыбалась ему.

— Смурной ты сегодня какой-то. Не выспался?

— Голова болит, — соврал он.

Не портить же день человеку, Лиза женщина милая, молодая, жизнерадостная. Ни к чему говорить, что с самого утра он ждет. Ждет, когда старый телефон на стойке перед ней взорвется трелями, которые означали только одно — началось. Он и в обычные дни частенько трезвонил, этот кусок дешевого пластика. Пиликал противным голосом, а потом сообщал Лизе, что где-то с кем-то опять случилось что-то плохое. Но в обычные дни его вопли были какими-то будничными и привычными. Рутинный выезд, таблеточки-укольчики, рутинный возврат. Иногда новый жилец в стационар.

В обычные дни.

Сегодня привычный аппарат казался затаившимся хищным зверёнышем, грозным эмиссаром чуждой бесчувственной силы. Сегодня его крик будет требовательным и злобным. Каждый раз в такие дни звонок телефона заставлял его вздрагивать. Так, наверное, вздрагивали в темные века крестьяне в своих запертых на засовы домах темными ночами, слыша злобный, леденящий душу вой. Нет, не волки — эти