Очередной маршрут привел меня июньским полярным днем в поселок Мурмаши, вблизи Мурманска. Вдоль дороги разбросаны поросшие мхом валуны, покрытые кое-где талым снегом. На сопках еще лежит снег, слышится журчание ручейков, на одних деревьях набухают почки, на других — уже зеленеет листва. Горячее солнце сменяется холодным ветром, мокрыми снежными хлопьями. Наше северное лето...
Узнав в поселке, где живут саамы, я направился к одному из них.
— Осипов, — представился новый знакомый.
Был он немногословен. На вопрос, что умеет делать, ответил коротко:
— Все умею.
И действительно, он плел корзины, сети, арканы, делал лодки. Осипов вдруг вспомнил:
— Кережу делал.
— Кережу?!
Трудно было поверить. Впрочем, тут же появилось сомнение: последний раз Осипов делал кережу в юности, сейчас ему было семьдесят лет.
Я попросил мастера сделать модель. Он, смущаясь, показал покалеченную кисть правой руки. И тихо, будто оправдываясь, проговорил:
— Фашист проклятый… но я эту «кукушку» все-таки выследил и... Ну да ты сам делай, а я тебе помогу.
Мы вышли с ним на улицу, прихватив с собой ножовку и нож. Обходя двор в поисках бросового материала для модели, он рассказывал:
— Трудно было в старину передвигаться саамам зимой. И задумал однажды мастер-саам сделать лодку, плавающую по заснеженной лесотундре. Так появилась на свет керресь. Она сильно нагибалась на поворотах, но не перевертывалась. И хорошо маневрировала между деревьями, потому что длина и ширина ее соответствовали средним размерам оленя...
Я поднял в углу двора ветку рябины и достал нож.
Федот Семенович покачал головой:
— Э! Такая не годится. Нужна с изгибом.
Он выбрал плавно загибающуюся на конце ветку и протянул ее мне, насмешливо заметив при этом, что для игрушки и рябина сойдет, а для настоящего полоза нужна только береза.
— А теперь послушай, как мы это делали. Долго искали ствол березы с изгибом, рубили и тесали с двух сторон до толщины ладони, постепенно сужая и утолщая к носу, и обтесывали в передней части комель. У торца полоз срезали по кромке.
То же самое, обстругивая ножом заготовку, проделал и я с веткой — и получился маленький полоз, по форме напоминающий трапецию. Федот Семенович внимательно следил за моей работой, постоянно вскакивал: «Нет, не так, дай я!» Временами он одобрительно кивал: «Во-во, молодец!»
— А шпангоуты гнутые видел? — хитро улыбнувшись, спросил он. — Для них готовых веток не найдем, самим гнуть надо. Это труднее. Раньше мы брали для шпангоутов березовые ветки и обтесывали их вот так. — И он показал пальцами толщину примерно в пять миллиметров. — По длине они разные, от наибольшей сзади к наименьшей впереди. Сначала неделю-две держали их в воде, в озере или речке. Но твои можно распарить и в кипятке, — махнул он рукой в сторону будущей модели.
— А как же гнуть? — нетерпеливо спросил я.
— Вымоченные в воде заготовки гнут вокруг бревна-кругляка. Концы связывают веревкой, чтобы получился полукруг. Расстояние между концами должно быть меньше средней ширины оленя. И оставляют так на несколько дней.
— А какими гвоздями крепить будем? — пытался выяснить я.
Возмущенно посмотрев на меня, мастер небрежно бросил:
— Какие гвозди, просто клинышки.
Поместив свои мини-заготовки шпангоутов в воду, я стал расспрашивать дальше. Выяснилось, что задник полукруглой формы, самую толстую деревянную часть кережи, изготовляли из цельной доски. Я же его вырезал из дощечки.
Оказалось, что самое трудное — это прикрепить борта, сделанные из досок-горбылей, к шпангоутам. По кромке делались срезы для того, чтобы доски заходили друг на друга. Доски располагались по длине кережи, постепенно сгибаясь и сужаясь к носу.
На верхней части бортов делали несколько отверстий, через которые, как выяснилось позже, продевался кожаный плетеный ремень — им ездок привязывался к кереже, чтобы не выпасть во время езды.
Через два дня модель была готова. Радости моей не было границ — спасибо мастеру!
Так я путешествовал несколько лет и, когда почувствовал, что мне есть что сказать студентам, начал проводить с ними занятия в краеведческом Музее. Поручал делать зарисовки экспонатов: оленя, кережи, саамской и русской поморской вышивки и составлять комментарии к ним.
В процессе работы возникало множество вопросов.
— Неужели они каждую бисеринку пришивали?
— Да.
— А бисерная нитка какая?
— Из оленьих спинных сухожилий.
— А как ориентировались вышивальщицы в орнаменте без образца?
Я терпеливо и подробно отвечал и одновременно наблюдал, как вслед за удивлением появлялось восхищение, уважение к труду народных мастеров. Теперь я был уверен, что мои студенты, будущие учителя, смогут сберечь и развить национальную культуру нашего края.
Мурманская область Виктор Плюхин Фото автора, В. Антонова и В. Орлова
Высокие вершины Джурджура. Часть II
Окончание. Начало в № 10/1983
Вырос у моря город...
О т столицы до Бумердеса около часа езды. Выбравшись из запруженного транспортом центра Алжира, машина мчится по автостраде мимо новых микрорайонов. Многоэтажные дома с цветными панелями, молодые деревья, детские и спортивные площадки... В пригородах столицы особенно ощущаешь размах коммунального строительства: бурно растущий город нуждается в жилье.
Прямые улицы-аллеи Бумердеса — белоснежного, чистого города — умыты утренним дождем. Пускают «зайчики» солнечные батареи на крышах пятиэтажных домов. Выстроенный по проекту алжирских архитекторов сразу после победы революции, Бумердес стал городом науки и молодости: больше половины населения его — преподаватели и студенты.
У подъезда Национального института легкой промышленности, который построен с помощью Советского Союза, нас встречает один из преподавателей — Василий Иванович Королев.
Крепкий, загорелый, он легкой походкой идет по широкому коридору, заходит в студенческие аудитории, перебрасывается короткими фразами с преподавателями-алжирцами, многие из которых кончали вузы у нас в стране.
— Тут мы проводим время частенько и после занятий, — говорит Королев, — ведем шахматный, спортивный кружки, даже «Умелые руки» и изостудию. Чем больше общаемся со студентами, тем лучше узнаем их интересы, взгляды — значит, нам легче понять друг друга, интереснее работать.
Василий Иванович рассказывает, что сначала в Бумердесе при участии советских специалистов открылся Африканский нефтяной и текстильный центр — первое высшее учебное заведение в Алжире. Затем от него отпочковался институт легкой промышленности.
Студенты здесь со всей страны — дети скотоводов, кочевников, рабочих и ремесленников, приезжают юноши даже из оазисов Сахары. Абитуриенты из глубинки нередко появляются на экзаменах в национальных одеждах, а девушки, которых среди студентов становится все больше, — в длинных платьях, накидках.
Французские военачальники, покоряя алжирские земли, отмечали грамотность населения, умевшего читать и писать по-арабски. Разрушая традиционные школы в деревнях и медресе в городах, французы не создавали другой системы образования. Генерал Дюкро, докладывая в 1864 году Наполеону III о том, какие препятствия чинятся развитию местных, арабских, школ, вставил весьма красноречивую фразу: «Ведем, одним словом, материальное и моральное разорение туземцев».
Сейчас учится каждый четвертый алжирец. В стране сто тысяч студентов, а на берегу моря вырос город науки. Студентов обеспечивают современными общежитиями, стипендией и питанием.
— В нашем институте студенты изучают научный социализм, — продолжает Королев, — читают Маркса и Ленина, задумываются над острейшими социальными вопросами. Особенно над проблемой национального самосознания, объединения арабов в борьбе за свои права...
...В день, когда в Алжир из оккупированного Израилем Бейрута вывезли сначала палестинских детей, а затем и палестинских бойцов Сопротивления, студенты сгрудились у телевизора: шел репортаж из молодежного лагеря, где поселили палестинских ребят. Их требовалось подкормить, а главное — обласкать, успокоить. На экране крупным планом — лица мальчиков и девочек. У всех не по-детски серьезные, замкнутые, с глубокой печалью глаза. Порой кто-либо из детей оживлялся, начинал торопливо рассказывать, затем, видно, вспоминал о взрывах, о страшном — снова пугался, тихо плакал, закрыв лицо руками...
Показали палестинцев, покидающих Бейрут: несломленные, они потрясали над головами оружием, выбрасывали вверх руки, сжатые в кулаки. Среди зрителей сразу вспыхнул спор:
