Коста ждал выхода в свет своей первой книги. Герои ее — строители Батакского водносилового пути. И вот один из них сидел сейчас рядом.
— Трудно ли нам было? — Димитр тронул рукой широкие, вразлет брови, посмотрел в окно: там, бросая в дрожь стекла, тянул свою буйную песню ветер.
И юноша рассказал о Батаке, славном селе в Родопских горах, селе-герое. На одной из его чистых улочек стоит старая приземистая церковь. Черное траурное знамя реет над куполом. В церкви в стеклянных саркофагах покоятся останки тех, кто принес свою жизнь на алтарь свободы. Рядом с героями Апрельского восстания 1876 года покоятся останки партизан, сражавшихся с фашистами.
Он вспомнил первую зиму строителей — зиму пятьдесят четвертого года. Как некогда Шипка обрушила на своих защитников ледяные бураны, так и Родопы морозами и бурями встретили приехавших сюда со всей страны строителей.
Он рассказал о том, как пробивались строители сквозь горы, прокладывали подземный водонапорный тоннель. Там, под низко нависшими сводами, противно хлюпала вода, осыпалась на голову порода, коченело тело, а молодые горняки шли и шли — метр за метром. Отработав свои часы, сменялись и бежали сушиться — наверху на них набрасывался мороз. А когда случался «комин» — обвал, проходчики по двое суток не выходили из забоя.
Он вспоминал своих друзей-шоферов. Чтобы ускорить вывозку грунта из тоннеля, они разобрали свои многотонные грузовики и по частям внесли их в забои. Два с лишним года день и ночь — вернее, все время в ночь, какой уж под землей может быть день! — эти не знающие страха люди водили самосвалы в недрах горы по узким скалистым лабиринтам.
...Снежный вихрь за окном кончился так же внезапно, как и начался. И сразу тихо стало в зале: будто покой, что воцарился там, над каменистыми склонами Планины, требовал такого же безмолвия здесь, в уютном прибежище туристов. Но уже через минуту зал снова загудел — нельзя было вслух не порадоваться возвращению весны.
Димитр улыбнулся.
— Ну вот и солнышко скоро появится. В следующий раз приезжайте сюда в декабре. Настоящей зимой, да в непогоду Шипку лучше слышно. Помните, у Ивана Вазова?
И теперь, лишь буря грянет
на Балканы,
Вспоминают Шипку горы-великаны.
И проносят эхо — гром былых
побед —
Через перевалы, в даль грядущих:
лет.
Не одеваясь, мы вышли из гостиницы. Ветер все еще дул над горами, но уже не было в его порывах ни злости, ни прежней силы. Теперь он развлекался лишь тем, что отгонял от шипкинских высот обрывки низких сизых туч!
А ведь это чудесно, — произнес Димитр и показал на тучи. — Там идет наш родопский ток. По проводам над Шипкой и до самого Дуная, в город Русе...
Мы смотрели на юг, откуда легка шагали к Шипке стальные мачты высоковольтной линии, и думали, верно, об одном и том же — о славных людских деяниях, свидетелем которых стали седые Балканские горы, о давней, ставшей еще прочнее дружбе народов-братьев. Мы говорили о будущем, о том, что через три-четыре года вот такие же могучие электролинии свяжут с источниками энергии самые отдаленные уголки Болгарии, принесут свет еще сотням таких сел, как Шипка, и вся страна станет электрической...
Какая-то сильная птица пронеслась над нами и косо взмыла вверх, туда, где над убеленной снегом горой высилась пирамида памятника. Рваное облако еще закрывало солнечный диск, но горизонт заметно посветлел и раздвинулся. Над перевалом начинало голубеть чистое небо.
Фото Н. Стоичкова и автора.
Альберт Пин, наш корр.
Из книги «В стране стрелков из лука»
Песок и жара здесь как брат с сестрой. Да еще в гости к ним нередко залетала буря. Порою она задерживалась надолго, раздувала и передвигала дюны и вновь нагромождала их. Водились здесь непривередливые верблюды, питавшиеся листьями сухих кустарников, куропатки да волки.
Однажды в поисках новых пастбищ пришли сюда люди. На песке под солнцепеком поставили они войлочные юрты. Бури и пустыня их не отпугнули.
В песке возле юрт играли дети. Им не нужен был деревянный ящик, и песок не нужно было привозить издалека. Где бы люди ни стояли — они стояли на песке, где бы ни сидели — они сидели на песке, где бы ни умирали — их хоронили в песке. Мелкий как мука песок воспалял глаза, проникал в пищу и не давал людям покоя ни днем ни ночью. Он пробирался даже в их сны и песни.
Иногда песок покрывался вдруг черными жирными пятнами. Никто не знал, откуда они берутся. Ведь только что песок был белым, как вся бескрайняя пустыня Гоби вокруг.
Человек, рассказавший мне эту историю, сидит рядом со мной. В детстве он сам строил крепости из черного жирного песка. Сейчас он директор нефтекомбината в Дзун-Бачне. Промысел и город возникли в 50 километрах к югу от Сайн-Шанда.
Добротные и удобные дома высятся там, где совсем
недавно была пустыня. В домах водопровод. В вашем распоряжении изразцовая ванна, вы можете принять душ.
В городе есть большая, хорошо оборудованная больница, спортивная площадка, детские сады, магазины, кино, даже... плавательный бассейн, один из первых в Монголии. Его построили здесь, в безводной пустыне Гоби, монгольские нефтяники, которым помогали советские друзья. Бассейн получился на славу: большой, красивый, с вышками для прыжков, с трамплинами. Сотни маленьких трубок извергают фонтаны свежей воды. Дежурный в широкополой соломенной шляпе время от времени совершает вплавь очередной обход своих «владений». Тогда издали его можно принять за плавающий в воде подсолнух.
В полуденные часы воздух не шелохнется, дышать почти невозможно. Песок пышет жаром: 45 градусов в тени! Но найти в полдень эту самую тень не так-то просто. Улицы безлюдны, окна закрыты и завешены синими полотнищами. Город кажется спящим — закрыт даже бассейн. Когда остаешься один на один с этой немилосердной жарой, есть время подумать о том, с каким трудом строились город и промысел.
Под вечер, когда спадает жара, работа, начатая рано утром и прерванная в полдень, продолжается. Директор провожает нас на нефтекомбинат. Здесь работает тысяча человек — пятая часть всего городского населения. Предприятие расположено за пределами города. Большие белые резервуары на высоких стальных ногах сверкают на солнце. За ними устремляется в безоблачное небо лес вышек. Нефть залегает на глубине от 800 до 1 200 метров. По подземным трубам течет она на завод.
Раскрытая траншея — здесь идет ремонт. Главный трубопровод окружен множеством маленьких трубок. — Это система для подогрева нефти зимой, — поясняет директор. — Сегодня сорок пять градусов плюс, зимой сорок пять минус! — Он посмеивается, как бы подшучивая над каверзами природы.
Смуглые, измазанные нефтью руки накладывают на тонкие трубки новую белую повязку — изоляцию. За горелое юношеское лицо глядит на меня. Я спрашиваю юношу, сколько ему лет.
— Семнадцать!
И сколько он зарабатывает?
— Четыреста пятьдесят тугриков.
На что он тратит эти деньги?
— Отец относит их в сберкассу. Мы хотим купить «Яву».
Я уже давно обратил внимание на то, что этот красный чехословацкий мотоцикл здесь в Гоби обрел себе новую родину.
На щите управления электростанции работает женщина. Когда мы уходим, она провожает нас.
— Она хочет показать вам наши знаменитые гобийские кусты, — говорит директор, открывая маленькую садовую калитку во дворе завода.
И в самом деле, я увидел посаженное здесь чудесное растение, которое очень любят в Гоби. Я любовался им еще в музее Сайн-Шанда. Гобийский куст требует тщательного ухода, но зато выживает и в жару и в мороз. Он выбрасывает на ветках длинные, очень твердые шипы и узенькие зеленые листочки. Самое ценное в этом растении — кора, похожая на кожу. Она светится как золото и употребляется для инкрустации седел. Вечером мы с директором идем купаться. Теплый воздух обдувает коричневые тела. Множество прожекторов освещает бассейн, обсаженный гобийским кустарником, и золотая кора его блестит в ярком свете. Горожане сидят на скамейках возле бассейна или лежат на теплом бетоне. Неподалеку большой сад с открытой эстрадой и танцевальной площадкой. На деревянном полу площадки скрипит песок под ногами танцующих. Тут же носятся ребятишки. На них такие же соломенные шляпы, как и у отцов.
На ужин мы едим рамштекс с жареным картофелем, тушеную морковь, маринованные огурцы и салат из томатов.
— Как вам нравятся наши овощи?
— Очень хороши, товарищ директор! Только я все думаю о транспортных затруднениях. Ведь до Улан-Батора почти пятьсот километров. Кроме нефти, вы ведь все привозите оттуда?
