Город Петра
Можно поручиться, что для многих, если не для большинства, Ленинград начинается с 16 мая 1703 года. Дата, хорошо усвоенная со школьных лет. Но что было на невских берегах прежде? А «...прежде финский рыболов, печальный пасынок природы, один у невских берегов бросал в неведомые воды свой ветхий невод... По мшистым, топким берегам чернели избы здесь и там, приют убогого чухонца...»
Между тем задолго до Петра I территория будущего Петербурга-Ленинграда была просто усыпана русскими деревнями и селами. Там, где Литейный мост, в самом начале Литейного проспекта, находилась деревня Фроловщина. А у истоков Фонтанки, возле Летнего сада, — деревня Кандуя. На месте Смольного находилось село Спасское. А там, где сейчас стоит Военно-медицинская академия, находилось два села. В Новой и Старой деревнях было два села, на Крестовском острове и на реке Карповке — по селу, на берегу реки Охты — 12 деревень. Села и деревни, деревни и села: Минине, Чучелово, Дорогуша, Бродкино — всех не перечислишь. Были, конечно, в этом районе также и финские деревни. Но в основном по населению это был русский край.
Названия деревень и сел нам известны по писцовым книгам начала XVI века. А когда они возникли? След их теряется во мгле веков. Но если обойтись без метафор, то русские были исконными жителями этого края.
Как вообще понимать слово «исконность»? Исконные, может быть, самые первые? Если так понимать это слово, «тогда следует признать исконными жителями невских берегов тех первобытных охотников и рыболовов, которые появились здесь с грубо отделанными каменными орудиями в руках, двигаясь вслед за отступающим ледником. Но эти люди каменного века не имели никакого отношения ни к русским, ни к финнам. Важно иное: в период сложения русской народности эти берега были уже освоены и обжиты непосредственными предками русского народа — новгородской ветвью восточных славян.
И Петр I слово «исконность» понимал правильно. Когда отряд Апраксина, посланный против шведов (1702 год), жег селения по берегам Невы, Петру это было «не зело приятно»: Апраксину, ожидавшему высочайшей похвалы, пришлось оправдываться: вынужден-де был пойти на разорение деревень, чтобы утеснить неприятеля в подвозе съестных припасов. Но царь остался недоволен, ибо Апраксин «не исполнил наказа и развоевал страну», которую Петр считал русскою.
Далеко не все знают, как произошло и само название города. Считается, что Петр назвал город «в свою честь». На самом деле все было гораздо сложнее.
Петр видел слабость России в почти полном отсутствии широких контактов с европейским просвещением, наукой и искусством и писал о шведах, отрезавших страну от европейских морей: «Разумным очам к нашему нелюбозрению добрый задернули завес и со всем светом коммуникацию пресекли».
Осенью 1702 года была штурмом взята шведская крепость Нотебург, древний новгородский Ореховоград, Орешек. Петр собственноручно прибил крепостной ключ над воротами и объявил, что город отныне будет называться Шлиссельбург. По-русски — Ключ-город. Ключ к Неве. Река была еще в руках шведов, но название оказалось пророческим. Менее чем через год все невские берега были освобождены от неприятеля, и уже 16 мая 1703 года там, где ныне стоит Петропавловская крепость, был заложен город Санкт-Петербург.
И не в честь Петра I, а в честь святого Петра, «ангела Петрова». Это не формальное уточнение, здесь есть тонкость, и отнюдь не религиозная, а, как считает ленинградский исследователь К. Д. Лаушкин, символическая (Петр любил символику). Дело в том, что по церковным легендам святой Петр является ключарем — он держит ключи от рая. Таким образом, по мнению К. Д. Лаушкина, в названии «Санкт-Петербург», то есть город Святого Петра, была закодирована та же идея, которая заставила Петра отказаться от исконного новгородского названия города в истоках Невы — Орешек — и наречь его Шлиссельбургом. В устье Невы надлежало воздвигнуться новому «Ключ-городу» — Петербургу. Ненавистный Петру «завес» был отдернут.
А теперь снова вспомним гениальные строки Пушкина. Можно ли говорить, что поэт ошибся? Нет, конечно. Великая поэзия, говорили древние, не ошибается.
Пушкин показал историю глазами поэта: до Петра само солнце пряталось в тумане, а после него даже ночи полны «безлунного блеска».
Мы понимаем Пушкина и согласны с ним: по большому историческому счету все так было и все так стало, как пишет поэт. Но, понимая это, мы все же не будем забывать простых русских людей, крестьян и ремесленников, купцов и воинов, которые веками жили в селах и деревнях, как бы пунктиром наметивших территорию будущего русского европейского и мирового города — Петербурга, Петрограда, Ленинграда.
Э. Рухманова, кандидат исторических наук
Ленинград
Евгений Коршунов. Рассвет в дебрях буша
С героями этой повести читатели могли встретиться на страницах сборника «Приключения 73—74» (М., «Молодая гвардия», 1974) и журнала «Вокруг света» (№ 10—12, 1975.)
Возвращение Майка Брауна
— Капитан Браун! — торжественно провозгласил краснолицый толстяк полковник. Он попытался придать своему широкому курносому жабьему лицу строгое выражение и медленно встал, выставив над грубо сколоченным столом круглое брюшко, туго обтянутое курткой десантника.
Майк, сидевший сбоку от стола, а не как подсудимый перед трибуналом, встал, отдавая официальную дань воинскому званию и положению членов комиссии.
Полковник Жакоб де Сильва, известный охотник до жизненных радостей, слыл в Колонии человеком непримиримым во всем, что касалось офицерской чести. И генерал ди Ногейра частенько именно ему поручал деликатные миссии, связанные с поведением офицеров колониальной армии, которое вызывало сомнение, но не попадало со всей очевидностью под юрисдикцию военного трибунала.
Справа от полковника разогнул свое длинное тело унылый, флегматичный майор Коррейя с большим угреватым носом и торчащими жесткими угольно-черными короткими волосами. Он все время молчал. Майк видел лишь его нос и сейчас с удивлением отметил, что у майора водянистые, бесцветные глаза.
Третий член комиссии, сухопарый щеголь в золоченом пенсне — капитан Кларенс Коста допекал Брауна во время допросов, методично задавая вопрос за вопросом. Майк сразу окрестил его про себя «иезуитом» и возненавидел его продолговатое холеное лицо, длинные каштановые волосы, его манеру стенографировать каждое слово. Собственно, капитан Коста один и вел допросы — настойчиво, деловито.
— Капитан Браун! Комиссия удаляется на совещание... — закончил наконец свое заявление краснолицый полковник-председатель.
Расследование продолжалось с перерывами два дня. Нет, Майка не арестовали, у него не отобрали оружие. Он по-прежнему исполнял обязанности коменданта форта № 7. Он завтракал, обедал и ужинал вместе с членами комиссии здесь же, и тогда зал заседаний, бетонная коробка столовой форта, выполнял свое истинное назначение.
В форт № 7, затерянный в дебрях африканского буша, комиссия во главе с де Сильвой прилетела на третий день после того, как Майк Браун, измученный и оборванный, возвратился сюда с десятком таких же обессиленных преследованием и лишениями «десперадос» — остатками разгромленной «Огненной колонны» Фрэнка Рохо. Комиссии предстояло разобраться, почему провалилась операция «Под белым крестом Лузитании», спланированная лично генералом ди Ногейра и провести которую он поручил двум англичанам, не зараженным, по мнению генерала, пораженческими настроениями. Но в задачу комиссии входило не только это. Ей требовалось либо санкционировать убийство командира «Огненной колонны» англичанина Фрэнка Рохо англичанином капитаном Майком Брауном как «акт милосердия», либо признать Майка преступником. А это значило нарушить неписаный закон наемников — право добить сподручного по его просьбе, чтобы тот при сложных обстоятельствах не попал в плен к партизанам.
Потому-то и возглавил комиссию дока в подобных делах полковник де Сильва.
Он первым вышел из «зала заседаний», за ним майор Коррейя, шествие замыкал «иезуит» с папкой под мышкой. На пороге он обернулся, и Майку почудилось, что он прочел во взгляде капитана сожаление.
Дверь закрылась. Браун остался в большой гулкой бетонной коробке один, расслабился, прошелся без цели до угла комнаты, обратно. Майк не думал о решении, которое предстояло принять членам комиссии, он сам должен был принять решение — для самого себя, самое важное решение в своей жизни.
Как бы хорошо оказаться сейчас опять на той затерянной в дебрях буша поляне. В тени под гигантским махагони... И вернуться не сюда, в эту проклятую бетонную коробку, а в Габерон, сверкающий город, столицу Боганы... Казалось бы, так просто — «Огненная колонна» разгромлена. Он, офицер колониальной армии, попал в плен. И весь кошмар позади. Кошмар, в котором он жил последний год. Когда, с чего начался этот год? С разговора с отцом, когда тот отправил сына защищать идеалы свободного мира и он оказался в тренировочном лагере наемников. Верил ли Майк тогда в свою миссию защиты цивилизации? Верил.
