Мы разработали план завтрашних поисков. Было решено с утра повторить несколько кругов, а затем переместиться с тягачами в другое место и начать искать там таким же способом. При этом, конечно, возникал риск случайно наехать на Кейзо, если он закопался в снег где-то поблизости, но выхода не было. С трудом дождавшись рассвета, мы вновь вышли на поиски, метель неистовствовала по-прежнему, светало как-то нехотя. И вот, к счастью, на втором витке от конца веревки по цепочке пролетело: «Нашли!» Признаться, было страшновато бежать туда и смотреть, что нашли... Но уже через минуту мы тискали совершенно целого, даже не помороженного, счастливого, плачущего Кейзо. Подхватив его на руки, внесли его в тягач, переодели, напоили горячим кофе, уложили в постель под два одеяла и... привязали, чтобы более не уходил никуда. Расспросы отложили на потом, а пока...
Как рассказал потом Кейзо, он действительно вышел из палатки кормить собак и, как ему показалось, увидел их, но это было ошибкой, а обернувшись — не увидел палатки. Сначала он не осознал, что заблудился — так быстро все произошло, но через полчаса блужданий в «правильном» направлении, понял это и принял единственно верное решение: остановиться и ждать. С помощью плоскогубцев — единственного инструмента, который был у него, Кейзо вырыл себе небольшую ямку, в которой помещались только ноги, и пытался в ней пересидеть непогоду. Получалось плохо — снег проникал повсюду и холодил, приходилось время от времени согреваться движением на месте. Утром он услышал крики и вылез из своего убежища, проведя в нем 13 часов. Прочь, прочь от этого места — к «Мирному»!..
3 марта утром мы стартовали к «Мирному». Бушевавший двое суток шторм взломал припай у «Мирного», и теперь мы, с купола, хорошо видели мерцающую под пробивающимся через облака солнцем темную поверхность океана с разбросанными по ней белыми кусками айсбергов. Спускаться с купола было очень легко, лыжи бежали сами, особенно у меня, потому что я знал, что на финише меня будет встречать жена моя, Наташа, прилетевшая с большими приключениями из Ленинграда через Мапуту и «Молодежную» буквально за два часа до нашего предполагаемого прихода в «Мирный». Не надо говорить, как я обрадовался, когда километров за 10 до финиша увидел в небе два краснокрылых Ил-14, в одном из которых должна была лететь Наталья. Мои товарищи, знавшие об этом, сплясали некую «джигу» на снегу, припевая с ударением по-французски: «На-та-ша, На-та-ша!» — и показывая при этом на приближающиеся к «Мирному» самолеты. Мы шли с остановками, рассчитывая подгадать к назначенному времени — 19 часам 10 минутам. Примерно кило-, метров за пять увидели спешащий к нам навстречу легкий вездеход. Мы остановились. Из люка вездехода вдруг вынырнула, высунувшись по пояс, чем-то очень знакомая мне фигура в Красной куртке с накинутым на голову отороченным мехом капюшоном. Вездеход встал метрах в 150 от нас. Фигурка в красной куртке, очень ловко и быстро выпрыгнув из люка, бегом, спотыкаясь и скользя на крутых застругах, направилась в нашу сторону. Это была Наталья! Я пришпорил лыжи и помчался ей навстречу. Сзади до меня донеслось хорошо известное в профессиональной лыжной среде напутствие: «Виктор! Не забудь снять лыжи!» Через минуту я уже держал в объятиях плачущую жену.
Заканчивался 220-й день путешествия...
Нас встречало около сотни людей, были улыбки, фотоаппараты, шампанское и, конечно же, хлеб и соль!
8 марта мы покинули «Мирный» на теплоходе «Профессор Зубов» и через неделю непрерывного шторма пришли в австралийский порт Перт. Здесь расстались с нашими собаками, которые из Австралии должны были лететь прямо домой в Миннесоту на ранчо. А мы все, участники экспедиции, полетели из Перта в Сидней, где встретились с яхтой, пришедшей сюда после завершения плавания вокруг Антарктиды. На яхте был устроен прием В честь экспедиции, на котором присутствовали министр иностранных дел Австралии, послы всех стран — участниц экспедиции. Из Сиднея мы совершили длительный перелет в Париж, где нас принял президент Фракции Франсуа Миттеран. Мы взяли с собой на прием двух собак — Пэнду и Сэма, которые чувствовали себя очень привольно на аккуратно подстриженном газоне внутреннего парка Елисейского дворца. Проведя в Париже два суматошных дня, вылетели в Миннеаполис, где в течение трех дней встречались с общественностью, детьми, участвовали в большом и торжественном параде вместе с собаками, уже прилетевшими из Австралии. Парад был устроен на главной площади столицы штата Миннесота перед зданием конгресса штата. 27 марта вылетели в Вашингтон, где в Белом доме нас принял президент США Джордж Буш с супругой. На этот прием мы взяли только Сэма, предварительно вымыв его под душем с шампунем. Таким образом, Сэм — это единственная собака в мире, которая не только побывала на обоих полюсах планеты, но и была удостоена чести быть принятой двумя президентами.
31 марта я вместе с Наташей вернулся домой. В начале мая состоялась еще одна поездка участников «Трансантарктики» в Японию и Китай. В Японии нас принял премьер-министр Тофико Кайфу, а в Китае — президент Ян Шангунь. 18 мая мы расстались, с тем чтобы встретиться вновь в середине июня в Москве и Ленинграде. В нашей стране участников экспедиции в один день приняли поочередно Эдуард Шеварднадзе и Анатолий Лукьянов. Прощаясь с нами. Председатель Верховного Совета СССР сказал: «Экспедиция «Трансантарктика» сделала очень большое и важное дело для всего мира и прежде всего для Антарктики. Теперь, зная, что вы все равно не остановитесь на этом, думаю и надеюсь, что вы сможете сделать нечто подобное и для Арктики, во всяком случае, любое ваше начинание в этом чрезвычайно важном для судеб всего мира регионе найдет понимание и поддержку Советского правительства». Мы с Уиллом переглянулись…
Виктор Боярский Фото участников экспедиции
В моем путевом блокноте на одной из страниц изображена крошечная бегущая ящерица. В изгибе туловища, в точеной головке с бусинкой любопытного глаза, в напряженной цепкости лапок, скользящих вдоль листа, — изящество, легкость, неуловимость. И вместе с тем угадываются какая-то доверчивость, открытость беззащитного существа. Чем больше вглядываешься в рисунок, тем отчетливее понимаешь: эта ящерица пойдет в руки к тому, кому доверяет. Едва же почувствует неладное — исчезнет, мгновенно растворится в пространстве...
Рисунок сделал Худайберды Аннабердыев, художник-каллиграф. Путешествуя по Средней Азии, я побывал у него в гостях, под Ашхабадом; слушал рассказы о жизни, о раритетах, прошедших через его руки, о почти угасшей сегодня в нашей стране профессии, о великих каллиграфах, чья слава пережила столетия.
Но голубая ящерица... Самое удивительное, я видел ее давным-давно, в незапамятные времена, в детстве. Однако все по порядку.
Худайберды Аннабердыеву без малого девяносто лет. Он помнит неподъемные тюркские летописи, обтянутые бараньей шкурой. Особой лопаточкой, вырезанной из слоновой кости, перекладывал он хрупкие листы индийских рукописей, страницы которых украшены перьями птиц, рыбьей чешуей, лепестками цветов, а переплеты покрыты древним прозрачным лаком такой крепости, что лезвие ножа не оставляет на них и следа. Рассматривал роскошные диваны (Диван — в классических литературах Востока сборник стихотворений одного поэта, расположенных строго по жанрам и в алфавитном порядке рифм.) персидских стихотворцев, где несравненные миниатюры сверкают подобно драгоценным камням, а пространство между поэтическими строками залито золотом. Его пальцы прикасались к рукописям, исполненным на коре белого тополя, начертанным на коже кулана и на пальмовых листьях. Он помнит их цвет, запах, особенности и изъяны, судьбу каллиграфов и судьбу тех, кто владел бесценными книгами, помнит наклон букв, колофоны и картуши, глянцевитость или шероховатость материала, рецепты чернил, туши, красок, бумаги. Одним словом, все, что положено знать мастеру, вступившему в благородный цех каллиграфов и давшему клятву при посвящении: «письмо — половина мудрости», а «бумага — светоч бытия, бросающая луч на прах».
Худайберды приходилось работать на редкостной бумаге, сделанной ручным способом из коры камфарного дерева и рисовой соломы — плотной, великолепно отбеленной, тонкой, почти не желтеющей от времени. Когда мастер прикасался к ней, то, по его выражению, «достигал предела блаженства». Писал и на оберточной бумаге, на той, в которую завертывают в магазине продукты.
В рукописной книге, вышедшей из-под пера настоящего мастера, недопустимы подчистки или исправления. Каждая буква пишется сразу и набело. Отсюда качества, которыми, безусловно, должен обладать художник: точность, терпение, четкость, старательность и, конечно, грамотность. Как писалось в одном средневековом наставлении по каллиграфии: «Если в одном из пяти качеств недостаток, не получится пользы, хоть старайся сто лет».
