Паром занял место у берега острова. В проливе теснота поразительная: лодка к лодке, борт о борт и нос к корме, весла почти цепляются одно за другое. Наконец старт! Сотни весел разом опускаются в воду, и легкие лодки приходят в движение.
Пока мы, представители прессы, собирались на ожидавший нас теплоходик, лодки успели уйти довольно далеко, и догнать флотилию удалось лишь к двадцать пятому километру. Все гребут мощно, целеустремленно, а далеко в дымке дождя маячат три лодки. Впереди — номер 277: Ханну Лиукконен, по профессии плотник, выступал в «Сулкаван соудут» всего лишь один раз, в прошлом году, и занял второе место. В полукилометре от лидера шел Сеппо Хулкконен, далее пара — Ханну Пасанен и Ойва Вяйсянен. 277-й греб свободно, размашисто, весело. Пышная борода его развевалась, и с нее срывались капли дождя.
...На месте финиша гремел оркестр, варился гороховый суп, люди пели и танцевали.
По заливу шли, приближаясь, предшественники гоночной флотилии — туристы на больших «церковных» лодках (для воскресных поездок в церковь), вмещающих по 15—20 человек. В такой водный поход отправляются накануне вечером, на полпути останавливаются на острове Парталансаари. Здесь купаются, ловят рыбу, жарят или коптят ее, встречают рассвет, а затем отправляются к месту финиша, оповещая своим приближением, что главные герои скоро последуют за ними.
И действительно, вскоре они появились. Лидеры как были, так и остались, только двойка все-таки вышла вперед и пришла первой с лучшим временем за всю историю гонок — 5 часов 46 минут 36 секунд. В разряде одиночек Лиукконен не уступил никому — 5 часов 54 минуты 08 секунд. Хулкконен отстал от него на 10 минут.
— Я не люблю финишных спуртов, — сказал победитель Лиукконен, получив заветную медаль «цвета золота». — Поэтому постарался сразу вырваться вперед: каждому ясно, что с Хулкконеном шутки плохи. В прошлом году я не смог его достать и отстал примерно на полчаса. Весь год напряженно готовился. Бывало, что греб по полдня. В этом году нагреб уже почти тысячу километров. Дело даже не в тренировках. Всегда приятно вечером после работы совершить длительную прогулку на лодке. Мне нравится это занятие, оно сближает с природой, придает силы...
Я уже хотел было поставить точку, как узнал, что Ханну Лиукконен и Сеппо Хулкконен попытались еще раз «выяснить отношения». На этот раз в местечке Липари, что примерно в 60 километрах к северо-востоку от Савонлинна. В конце июля здесь проводилась летняя гребная гонка на «спринтерскую» дистанцию в 30 километров. Лиукконен выиграл и ее, опередив соперника всего лишь на две минуты.
— В этом году удача на его стороне, — сокрушался на финише побежденный Хулкконен. — Но я не собираюсь сдаваться. Посмотрим, что покажет будущая регата...
Н. Горбунов
Форт в Алеге
Раннее мартовское утро, аэродром за углом улицы, жаркое солнце и еще прохладный металл автомашин, голубые бубу группы мавританцев. Их движения, как всегда, неторопливы и величавы.
Старенький «Дуглас» времен второй мировой войны стоит по ту сторону павильона для почетных лиц. Летчик-француз, сидящий в дверном проеме самолета, неторопливо поднимается и идет в кабину. Извергая клубы черного жирного дыма, начинают работать моторы «Дугласа».
Мы — префект, местные журналисты, представитель Франс Пресс Жилле и я — направляемся в многодневную поездку по стране.
Самолет взлетает навстречу песчаному ветру — и горизонт перестает выделяться на фоне неба, за иллюминатором все слилось в желто-бурый цвет, и кажется, что не мы, а пустыня поднялась и сомкнулась над нами.
Спустя два часа наш «лендровер» пробирается в Алеге сквозь воспаленный багрово-желтый туман, в котором угадываются верблюжьи морды и голубые пятна всадников в традиционных бубу. Верблюды глухо ревут, в гуще толпы бьют барабаны, кричат танцующие женщины в черных накидках. «Лендровер», резко задрав капот, начинает с ревом карабкаться «уда-то. Машина вкатывается через каменные ворота в небольшой дворик и, высадив нас, тотчас съезжает вниз, чтобы освободить место следующей.
Мощные парапеты ограждают прямоугольную террасу, устланную циновками м коврами. В центре террасы — .несколько приземистых зданий. Парапеты, терраса, строения — это бывший французский форт, стоящий на срезанной вершине огромного каменистого холма. Внизу к подножию холма приткнулось несколько рядов мертво-квадратных домов, словно ища спасения, безопасности в угрожающей безжизненности пустыни.
Между крышами домиков был натянут огромный полосатый тент, на циновках в изобилии валялись кожаные и парчовые подушки. Пахло горящими углями и мятой. У жаровен, присев на корточки, хлопотали слуги, занятые приготовлением зеленого чая; уставив медные подносы двумя-тремя десятками маленьких граненых стаканчиков, наполненных на одну треть, они обносили гостей. Стаканчики были липкие от приторно-сладкого чая, кстати, прекрасно утоляющего жажду.
Я сидел на циновке и смотрел, как пространство под тентом заполнялось людьми. Они непринужденно садились, ложились на ковры — одни плотно закутавшись в свои бубу, другие — распуская их вокруг себя. Префект вышел из домика, огляделся неторопливо. Остановил взгляд на наших нелепых — здесь — фигурах, насмешливо прищурился:
— Неужели в этих брюках удобно лежать?
Едва он обронил эти слова, как появился служитель с кипой голубой ткани.
— Сейруал! — сказал префект, вытаскивая из килы мелко плиссированные необъятные шаровары, тесно стянутые в поясе и под коленом.
— Хаули! — теперь он протягивал длинные и узкие полосы голубой ткани.
Мы с Жилле неловко мотаем хаули на головы. Мавританцы сдержанно улыбаются. Один не выдерживает: разматывает свой тюрбан и со снисходительным видом старшины, обучающего новобранца искусству наворачивать портянки, демонстрирует, как повязывать хаули. Он оставляет под подбородком небольшую петлю и показывает, зачем она нужна.
— Нет песка, хорошо дышать, — говорит он, разводя руками и не притрагиваясь к петле.
— Песок, кругом песок, очень плохо, — надвигает он петлю на лицо, закрыв тканью рот и нос.
Спасибо хаули! Он не раз сослужил мне службу впоследствии, защищая иссохший рот и ноздри от острого, как наждак, песка.
После чая подали «зриг» — верблюжье молоко, разбавленное водой и подслащенное сахаром. Огромную плошку передают из рук в руки; несколько глотков — и я с трудом удерживаюсь, чтобы не сообщить соседям: «зриг» удивительно похож на растаявшее мороженое.
Потом наступает очередь «мешуи» — слуги втаскивают на огромных подносах бараньи туши, целиком зажаренные на огне. Местные овцы напоминают скорее борзых собак своими длинными тонкими ногами, поджаростью — в них нет ни жирники. Мне подгладывают лучшие куски, но я с трудом прожевываю жесткое полусырое мясо. Подают финиюи, начинается концерт. Женщины в черных покрывалах, пропитанных краской индиго и оттого пачкающих, как лента пишущей машинки, сбились в плотную кучку, и, подыгрывая себе на странных инструментах — сочетание примитивной арфы и барабана, — поют, убыстряя и убыстряя ритм. Потом высокий длиннолицый мавританец, заложив за плечи пастушескую палку, изображает в нехитром танце-пантомиме пастуха, потерявшего верблюда в пустыне. Сосед толкает меня в бок:
— Он лучше всех танцует этот танец...
— А кто еще умеет его танцевать?
— Как это — кто еще? Все. И я тоже.
Ибо нет мавританца, не терявшего в своей жизни хотя бы одного верблюда.
Верблюжье царство
Утром я просыпаюсь от рева верблюдов. Над Алегом ни облачка, от вчерашнего песчаного ветра не осталось и следа, но и яркий солнечный свет не может рассеять ощущение мертвенности, которое исходит от голых глинобитных кварталов, окруживших форт. На городской площади, которая, по сути дела, представляет собой просто утоптанную часть пустыни, плотно сгрудились верблюды. Время от времени появляется маленький серый ослик, он пересекает площадь по диагонали, волоча за собой длинную, метров в шестьдесят, веревку. Его подгоняет мальчишка. Обратно ослик идет сам, а мальчишка бежит впереди него, сматывая веревку на ходу.
Ослики всегда выглядят покорно, но этот семенит по площади с особенно обреченным видом. Сквозь пыль, давку, резкие запахи, крики погонщиков пробираюсь к центру площади. Прямо в земле зияет отверстие колодца, обложенное каменными плитами, над дырой — грубо сколоченная деревянная тренога, отполированная до зеркального блеска. Через нее и перекинут канат, уходящий в колодец. Измазанный сырым песком старик мавританец в пропитанных водой, облепивших ноги шароварах заглядывает в колодец и машет рукой. Мальчишка бьет ослика палкой, и тот начинает переступать ногами... Канат натягивается, как струна, ослик ступает тяжелее и наконец исчезает за частоколом верблюжьих ног. Лишь через несколько минут из колодца появляется огромная бадья с водой. Старик с подручными подхватывают ее и опрокидывают в деревянное корыто. Верблюды, отталкивая друг друга, тянутся узкими мордами к корыту, а ослик грустно бредет назад.
