Став по собственному ли желанию или по необходимости изгоями, пираты отказывались не только от социальных различий, но и от национальных, религиозных и расовых предрассудков, что до Нового времени было и вовсе затруднительно психологически. Еще задолго до Маркса, призывавшего пролетариев всех стран объединяться, сообщества морских разбойников строились на интернациональной основе. Скажем, известные киликийские пираты, безраздельно господствовавшие в восточном Средиземноморье в I веке до н. э., состояли, конечно, не из одних только жителей Киликии (тогда армянской области на юго-востоке Малой Азии), но и включали в свои ряды представителей доброго десятка народов. На Балтийском и Северном морях в XIV—XV столетиях среди пиратов-ликеделеров было много немцев, датчан, шведов, фризов. А в экипажи берберийских корсаров, которые в XVI — первой четверти XIX века базировались в портах Северной Африки, входили не только арабы, мориски (крещеные мавры Пиренейского полуострова) и турки, но множество итальянцев, испанцев, греков, англичан, фламандцев. Были здесь, кстати, и евреи. Даже казацкие ватаги, промышлявшие на почти закрытом Черном море в XVI—XVII веках, представляли собой вавилонское «смешение языков». Можно привести на этот счет хотя бы косвенное свидетельство посла Речи Посполитой в Стамбуле Александра Пясочинского. Он в 1601 году, отвечая на обвинения турецкого правительства в том, что его соотечественники занимаются пиратством, утверждал, что среди запорожцев есть «и московиты, и волохи, и турки, и татары… и вообще люди всякого языка» — при чем же здесь польские власти?..
Конечно, как известно, классическим флибустьерам Карибского моря львиную долю «кадров» всегда поставляли англичане и французы, но стекалось туда и немало голландцев, португальцев, индейцев, а также чернокожих африканцев и метисов. К примеру, на борту французской разбойничьей бригантины La Trompeuse («Обманщица») в 1684 году было 198 человек, и помимо французов в команде числились шотландцы, голландцы, индейцы, шведы, ирландцы, выходцы с острова Джерси и из Новой Англии, а также негры и мулаты.
Римская мозаика из Туниса, III век. Дионис изгоняет пиратов из Тирренского моря. Фото: AKG/EAST NEWS
Александр Великий и пират Дионид
В «Республике» Цицерона есть рассказ о том, как на суд к Александру Македонскому был приведен пират Дионид. Царь, конечно, обрушился на него с обвинениями и упреками, но тот вдруг невозмутимо ответил, что они — одного поля ягоды. Разница между государем и разбойником состоит лишь в том, что второй имеет один корабль и малое число людей, а первый — флот и войско. К этой легенде обращался в свое время и Блаженный Августин (354—430), христианский теолог и церковный деятель. И в последующие века многие мыслители и писатели использовали эту притчу в своих обличениях несправедливости властей. А в XV веке она привлекла внимание знаменитого поэта Франсуа Вийона, который, собственно, и сам был разбойником, правда, сухопутным. В его поэме «Большое завещание» под именем Диомеда фигурирует Дионид.
Разбойники «в своем дому»
Ясно, что основой сосуществования таких «отвязных» граждан мира могли быть только независимость и свободолюбие. Вот свидетельство английского губернатора Барбадоса лорда Уиллоуби (XVII век), докладывавшего государственному секретарю о захвате голландской колонии на Тобаго флибустьерами с Ямайки : «Все они — сами себе хозяева и сами выбирают такой образ жизни и такой путь, какой хотят, полагая, что все захватываемое ими, будь то остров или что-либо на нем, должно быть полностью в их собственности, себя же считают вольными господами распоряжаться этим по своему усмотрению».
В то время как на военном флоте и даже на торговых судах царила суровая дисциплина, провинившихся матросов наказывали очень жестоко, у пиратов жизнь текла вольготно, а внутренняя организация отличалась невиданным демократизмом. Все должности на борту были выборными. Любое важное решение принималось после обсуждения на совете (сходке) простым большинством голосов. Вожак избирался из числа самых решительных, сметливых и удачливых, но властвовал он далеко не абсолютно: головорезы безропотно слушались его приказов только в бою. Анонимный автор, участвовавший в 1680 году в походе флибустьеров на юго-запад от Европы, пишет, что, когда корабль Эдмонда Кука повстречал испанский галиот (плоскодонное судно для каботажного плавания) из Картахены, в команде возникли распри — «одни хотели взять его на абордаж, другие нет, так что в итоге они упустили его». И мнение капитана, рвавшегося вперед, не сыграло решающей роли.
Командир ел за общим столом ту же пищу, что и все его «подчиненные» до последнего безусого юнги. Разве что иногда главарю, заслужившему особый авторитет или принесшему недавно большой куш, в знак уважения готовили особое блюдо.
Поскольку всю жизнь эти люди находились лицом к лицу с враждебным миром, который беспрерывно грозил то голодом, то казнью, каждый член пиратского братства избирал себе на борту компаньона — отныне они обязывались выручать друг друга при любых обстоятельствах.
Разумеется, по мере сил державы и морские коммерческие компании боролись с пиратами: вооружали торговые суда, объединяли их во флотилии, снаряжали для них конвои. Военные корабли, где было возможно, патрулировали побережья; устраивались карательные экспедиции к убежищам разбойников; много раз объявлялась амнистия тем, кто сдастся добровольно в установленные сроки. На какое-то время эти меры приводили к снижению пиратской активности на важных океанских коммуникациях, однако полностью подавить это явление не удавалось никогда.
Кодекс чести и выживания
При всем этом классический пират не был анархистом, не подчинявшимся никому на свете — «делаю, что хочу» и «плевать на весь свет». Разбойники разных эпох, порвав с обществом и его законами, создавали собственные правила, которые регулировались не только обычаями, но и писаными уставами.
Поскольку главной целью промысла всегда оставался захват добычи, большинство дошедших до нас подобных «законов» посвящено вопросам дележки. Впервые практика «справедливого» распределения возникла, по-видимому, еще при переходе от первобытного строя к цивилизации. В «Одиссее», скажем, «пираты» ахейцы после удачного набега делят трофеи поровну, а затем отмечают успех пирушкой. В романе Гелиодора «Эфиопика» (III век) уже сообщается, что пиратский кодекс «предоставляет первый, ничем не ограниченный выбор доли добычи тому человеку, который первым оказался на борту захваченного корабля», но, видимо, этот приоритет не прижился. Принцип равных долей добычи сохранялся и в Средние века. Лучшее свидетельство: пираты Северной Европы в XIV—XV веках называют себя ликеделерами, «равнодольными».
А настоящего размаха и твердости пиратское «законотворчество» приобретает в самом прославленном их сообществе — среди тех же флибустьеров Вест-Индии, которые придерживались строгих обычаев даже в повседневной жизни. С самого начала, выбрав цель похода, они заключали между собой специальное соглашение — «agreement» по-английски, «охотничий раздел» — «la chasse-partie» по-французски. «В нем указывается, — сообщает бесценный источник, Эксквемелин, — какую долю получают капитан и команда корабля. В таких соглашениях обычно отмечается, что, собрав всю захваченную добычу, должно прежде всего выделить долю егерю (охотнику, в задачу которого входило настрелять кабанов или одичавших коров и заготовить для похода мясо. — Прим. ред.), затем вознаграждение плотнику, принимавшему участие в постройке и снаряжении корабля... Затем следует доля лекаря... Из оставшейся суммы выделяют деньги на возмещение ущерба раненым». Своеобразный «страховой полис пирата» предусматривал компенсации: за потерю правой руки — 600 пиастров или 6 рабов, за левую — 500 или 5 соответственно; за правую ногу — тоже 500 или 5, за левую нижнюю конечность — 400 или 4; за потерю глаза — 100 пиастров или 1 раб, столько же стоил палец. «Все эти суммы, — продолжает хронист, — сразу же изымаются из общей добычи. Все оставшееся делится между командой, но капитан получает от четырех до пяти долей. Остальное же делят все поровну. Юнги получают половинную долю». Таким образом, в отличие от солдат и моряков пираты и корсары брали на себя все риски от предприятий и получали плату или страховку только из добычи, которую захватывали. Английские разбойники свели этот принцип к формуле «no purchase no pay» (нет добычи — нет платы).
Естественно, флибустьерам случалось и судить провинившихся собратьев — тоже по уставу. Известным наказанием за измену данному слову и обман часто бывало марунирование, то есть попросту высадка на берег. Незадачливого флибустьера оставляли на необитаемом острове с ружьем, небольшим запасом пороха и свинца.
