меня, как на дохлую мышь, кузен сально заулыбался — я свистнула Тяпку и ушла. И, уже уходя, услышала, как тётка сказала бабушке:
— Боже мой, мама, какая у Эльфрида некрасивая девочка! Её будет тяжело выдать замуж.
Такой у неё был план: выдать меня и кузину замуж за кого-нибудь, кто польстится на происхождение. Ну, происхождение у меня было безупречное, по прямой линии из бастардов самого Церла-Чернокнижника. У кузины — поплоше, но полегче для понимания. Так вот, нас — сбагрить замуж, а кузену чтоб отец оставил этот дом, куда он потом приведёт какую-нибудь девицу.
Этот план понравился бабушке, дедушке было, в общем, всё равно, отец колебался, а меня стошнило. Я не хотела замуж и уезжать — и вообще это мой дом, точка. Спорить со взрослыми было без толку, я жаловалась Валору, но он мне сказал очень цинично: «Вам в высшей степени не повезло родиться девочкой, деточка. Вам будут изо всех сил объяснять, что ваше тело принадлежит кому-то другому».
Будь Валор живым — я бы вышла замуж за него. Больше приличных кандидатов нигде не наблюдалось. Но, слава Творцу, меня не собирались сплавить вот прямо завтра же — и я решила наплевать на будущее и заниматься своими делами.
Только мне не дали.
Тётка, заручившись поддержкой бабушки, начала делать из меня даму. Наивная такая! Я была принципиально негодным материалом для дамы. Кузина начала меня изводить: я её просто бесила. Звала она меня, когда взрослые не слышали, исключительно Клешнёй. Наладить отношения оказалось нереально: она умела танцевать, петь романсы, знала все модные фасоны шляп и туфель, а я знала тайный язык астрологов и древний язык Прародины, на котором писались священные и некромантские трактаты, умела обжигать фарфор, резать дерево и отливать бронзу, собирать часовые и кукольные механизмы и поднимать трупы мелких зверьков. О чём мы могли разговаривать?
А кузен норовил зажимать меня в любом тёмном коридоре — и я дралась всем, что подворачивалось под руку. Он был здорово сильнее; я понимала, что долго это продолжаться не может.
И в одну прекрасную ночь этот гад припёрся ко мне в спальню. Я по-прежнему жила в башне, ночь была бурная, и он был уверен, что никто не услышит, если я решу орать.
Но всё вышло совершенно не так, как он ожидал. Во-первых, моя храбрая Тяпка, которая тоже их всех ненавидела, вцепилась ему пониже спины. Во-вторых, меня услышал Валор.
И пока я обнимала свою отважную и верную собаку, Валор прижимал кузена к стене мокрыми костлявыми руками и объяснял, надо думать, дыша гнилью и морской солью прямо ему в физиономию, что должно уважать леди. А если он, кузен, ещё раз сунется к леди, то его убогую тушку поделят крабы и чайки.
В этот момент я любила Валора всей душой. Я думала, кузен в жизни больше ко мне не сунется, потому что мой друг-некромант был положительно ужасен. Кузен выслушал его в полуобмороке и удалился, тоже оставляя мокрые следы.
И он таки перестал меня лапать. Но он меня возненавидел отчаянно — и теперь они ненавидели с кузиной вдвоём.
Это они убили Тяпу. Отравили крысиным ядом.
А я до сих пор удивляюсь, как ухитрилась не прикончить их сразу. Хотя… в ту ужасную ночь, когда моя единственная любимая собака тяжело отходила у меня на руках, я вообще ни о чём не могла думать, кроме неё. А потом поняла: сначала Тяпочка, отомстить я ещё успею.
Не будь я некроманткой, я бы рассталась с ней. Она поняла бы, что я не вижу, не слышу её, — и ушла бы в собачий рай. Но я видела! Я видела горестную Тяпину тень. Моя мёртвая собака никак не могла взять в толк, почему её гонит обожаемая хозяйка.
«Тяпка, уходи! Беги на свет, беги!» — а она сидит и скулит, бедное преданное сердце.
И я сломалась. Я не смогла прогнать её на лоно Господне.
Отца я тогда здорово напугала.
Он всё-таки думал, что я похороню свою четвероногую подругу. Он был с искрой Дара, да, и с чутьём, он любил меня и сочувствовал мне, как мог, но он не понимал меня, отец. И не мог себе представить, что Тяпка сидит у моей ноги, а я её уговариваю: подожди немного, лапушка, я всё поправлю — и тогда буду тебя гладить, тогда будем играть и гулять, вот увидишь…
Он не мог смотреть, как я вывариваю Тяпин скелет и очищаю его от плоти. Кажется, отец решил, что у меня нет сердца. Ему было дико себе представить, что я хочу автоматон из Тяпиных костей, у него это не укладывалось в голове… Ему пришлось перешагнуть через себя, чтобы выполнить мою просьбу, но он выполнил, он исключительно нежно и хорошо её выполнил… а я приняла своё первое настоящее решение.
Валор-то понял меня отлично.
Он сам донёс собранный механический скелет Тяпки до берега моря, я шла рядом, а за мной бежала грустная Тяпина тень. Мы выбрали отличный момент: вода ушла с отливом, песок был мокрый и гладкий — и на этом песке я впервые рисовала пентаграмму для вызова Того…
И руку я разрезала щедро — мне было почти не больно. У меня нестерпимо болела душа от любви к своей собаке, ярости и тоски. Без единой капли страха.
— Вы уверены, деточка? — спросил Валор. — Это изрядно безрассудный поступок.
— Уверена, как пуля в стволе, — сказала я. — Наблюдайте и помогайте, мы не можем тут ошибиться.
— Вы не ошибётесь, деточка, — сказал Валор. — Вас ведёт Судьба. Но я, безусловно, буду рядом.
Он оказался совершенно прав.
Какая ночь была… мёртвый штиль лежал на море — и лунная дорожка мерцала мертвенной зеленью, а луна стояла круглая, в серых оспинах, похожая на старый выветренный череп. И Тот Самый медленно поднялся из песка, превращая его в кипящее раскалённое стекло; на рогах, на голове Того шипела, испаряясь, морская вода.
— Чего ты хочешь, маленькая тёмная леди? — прошуршал он, как прибой по ракушкам.
— Власти вязать мёртвое с живым священными Узлами, — сказала я, вздёрнув подбородок. Чувствовала, что говорить, как говорить; понимала, что говорю правильно. — Вязать через огонь преисподней, через свою кровь и жар Дара. Когда захочу — и когда понадобится.
Я не заучивала наизусть формулу Церла, но выдала её дословно, до вдоха.
— Что дашь за это? — спросил Тот, приподняв
