В кустах кричали куропатки. Семейные стайки их порхали розоватыми клубками, птицы купались в пушистых белых наметах. Все полянки были исчерчены причудливыми дорожками, по бокам которых словно кто-то нахлопал раскрытым веером. При беганье в рыхлом снегу куропатки помогают себе крыльями, точно гребец веслами. Курочки на открытых местах разгребали засыпанные снегом ягодники, клевали семена растений и почки, а петушки самозабвенно орали на всю долину:
— Ке-крр-р! Ке-ке! Ке-кер-ра!
И совы и куропатки почему-то совершенно игнорировали друг друга, как будто одни не были грозными хищниками, а другие — их извечной добычей. Совы, наверное, сыты. Снег во всех направлениях был испещрен бисером мышиных следов. Мыши сновали и днем: появлялись из снежных норок под кустами, пробегали несколько метров и за считанные секунды ввинчивались под другой куст. И куропатки, по-видимому, чувствовали обилие легко доступной для своих врагов пищи, поэтому вели себя так бесшабашно.
Но однажды и они были перепуганы.
Мы шли по длинному узкому озеру, древней старице Реки. Внезапно куропатки как по команде взмыли свечками, сбились плотной кучкой, а затем брызнули широким веером в кустарник. «Ш-ш-шу-у-ух-хх!» — прошелестели крылья, и все смолкло, только подрагивали ветки там, где птицы камнями шлепались в снег и зарывались несколькими резкими движениями.
— Смотрите! — тихо вскрикнула жена.
Вдоль края кустарника летела сероватая, почти белая птица. Чуть меньше «истуканов».
— Молодая сова? — подумал я вслух.
— Нет же, нет. Приглядись.
Полет птицы никак не походил на плавный и полупарящий совиный. И высота была раза в три выше излюбленного «эшелона» сов. Движения крыльев резкостью напоминали соколиные. Несколько секунд— и птица растаяла впереди, а над тундрой повисло тревожное молчание.
— Кто это? — спросил сын.
Я пожал плечами: ничего подобного до сих пор не видел.
— Мы же читали, что зимой в заполярной тундре, да еще горной, нет летающих хищников, кроме совы и ворона,— сказала жена.
— Но вот ведь пролетела... кто-то. А тут северная сторона Анадырских гор, самая стужа и мрак...
— А как испугались куропатки? Весь день орут рядом с совами — и ничего. Только от этой птицы точно волной смыло...
Да, куропатки исчезли. И еще минут тридцать мы шли в таинственном безмолвии. Потом какой-то храбрый петушок спросил:
— Кто-кто-кто?
— Вор-вор-вор! — ответил второй.
— Кок-крах,— жалобно сказала курочка. — Какой страх!
— Нич-чего-чего! — бодро сказал первый.
Птицы постепенно разговорились, и Пуфик снова принялся гонять краснобровых красавцев, пока один из них не сразил пса, да и нас заодно совершенно неслыханной речью. С желтой заснеженной кочки он четко — мы хорошо слышали,— с расстановкой сказал подбежавшей собаке:
— Аф-аф! Аф!
Пес остолбенел, мы расхохотались. Пуфик перестал прыгать мячиком по кустам и, удивленно оглядываясь, побежал следом за нартами. А может, Пуфик притих потому, что по дороге стали попадаться более серьезные следы. Вначале появились отпечатки песцовых лап, потом лисья цепочка, а когда дорогу пересек широкий, вспаханный крупными когтями след росомахи, упряжные собаки подняли шерсть в загривках, а Пуфик, вытянувшись, издалека понюхал отпечатки, поежился и прыгнул в нарты. И целых десять минут ехал на своих подопечных, пока не исчез витавший в воздухе тревожный запах свободного жителя тундры.
Уже вечерело — шел четвертый час,— когда впереди, в легкой кисее приплывшего откуда-то тумана, показались колеблющиеся серые очертания сопки. Они плыли над темными пятнами кустарников, проявлялись все резче. Вначале сопка виделась на фоне высокой гряды, оторачивающей долину, потом отпала, отодвинулась к берегу Реки, выросла и стала медленно закрывать горизонт.
— Это, наверное, Белокаменная,— сказала жена.
— По времени должна быть она. Там и остановимся ночевать.
— Едем, едем, а все без толку,— сказал огорченно сын.
— То есть как?
— А так, никаких приключений...
И в ту же секунду собаки резко затормозили.
— Ггруфф! — басом рявкнул Дуремар, а Огурец и Шушка ощетинились, но Огурец сразу же начал дрожать и попятился, а Шушка напряглась и зарычала.
В нескольких метрах перед собаками дорогу пересекала узкая свежая звериная тропа. Взгляд поймал один отпечаток лапы, чуть выбившийся из литой цепочки. Волки!
— Ух ты-ы! — тревожно прошептал сын.— Кто это?
— А помнишь, на ручье за домом наследили наши соседи из Дремучего Распадка?
— Волки?!
— Только этого не хватало! — воскликнула жена и повернулась к сыну: — Это все ты со своими приключениями...
Звери шли след в след, но не везде это получалось, и, обследовав тропу, мы посчитали стаю. Два следа явно матерых, очень крупного размера. Прикинули спичечным коробком, универсальной линейкой путешественников,— четырнадцать сантиметров.
— Какой длиннолапый... Наверное, вождь?
— Вожак. А второй, видишь, чуть меньше — волчица.
Остальные следы были в пределах восьми-десяти сантиметров. Значит, родители с детьми. Детей трое или четверо — точно не разобрать. Один среди них тоже крупноватый. Сеголеток?
— Папа с мамой, годовичок и двое-трое щенков,— как можно спокойнее произнес я. Встреча серьезная, хотя, если разобраться, волки сейчас не полезут к людям: еды вволю, на одних мышах можно прокормиться. Да и карабин под рукой.
— Вдруг где-нибудь лежат в кустиках? — Жена огляделась.
— Подумаем спокойно.
Я хлопнул рукой по прикладу карабина, торчавшего в нартах из-под веревки. Пуфик понюхал приклад, и в душе его явно прибавилось отваги: что такое оружие в руках человека, он знал. Я вытащил карабин и перекинул ремень через плечо. Демонстрация силы вселила уверенность в моих соратников. Храбрость Пуфика расширилась до такой степени, что он подошел к тропе почти вплотную, зарычал и бросил на нее снег задними лапами. Остальные собаки тоже приободрились. Пуфик, заметив их повеселевшие морды, совсем воспрял духом и на глазах у всех с презрением задрал лапу и обрызгал тропу, чем окончательно утвердил в глазах упряжки свой исключительный героизм. Потрясенные его доблестным поступком, псы наверняка забыли конфузливую историю, в которой их властелин спасался на нартах от запаха росомахи.
— Пошли! — приказал я собакам, но увы — тут же убедился, что демонстрация — еще не действие.
Сделав несколько шагов, псы перед тропой все равно уперлись, пока мы в одном месте не отгребли целый кусок и не накидали туда свежего снега. Лишь тогда упряжка, озираясь, миновала след своих родственничков. Зато на той стороне наши доблестные трудяги, поджав зады, рванули от волчьей дорожки со всей силой. Ведь теперь причина испуга оказалась за спиной, а это всегда страшнее. Огурец пронзительно завизжал «гав-вай-зза-ай!» и, скрючив спину подковой, просунув хвост под брюхо так далеко вперед, что при желании мог упрятать морду в его кончик, попытался обогнать Дуремара. Но вожак, даже изрядно испуганный, обязанности и права свои знал, а табель о рангах соблюдал. И, конечно, понимал, что ужас в той степени, когда теряется контроль над собственным поведением,— прямой путь к гибели. Бояться никому не возбраняется, но не терять же разум при этом! Последовал грозный рык и удар зубами в плечо обезумевшего подчиненного. Боль от укуса мгновенно оборвала истерику. «Гзав!» — взвизгнул Огурец и сразу опомнился. Увидел рядом ощеренные клыки вожака, готовые для нового удара, увидел расширенные от страха, но смотревшие с укором карие глаза «прекрасной дамы» Шушки и осадил, заняв свое место в упряжке.
— Так его, труса, Дуремик! — не забыл сын подкрепить воспитательный поступок не менее могучим воспитательным фактором — словом: — Молодец!
Сопка выросла и надвинулась на нас серыми обрывами. Вот, кажется, и Белокаменная. В горной цепи справа возникли ворота, и в них открылась узкая долина. Двумя темными лентами с извилистым прогалом оттуда выползли кустарники.
— Устье речки Номкэн,— сказала жена.— Порог таинственной Нутэнут.— Она подняла руку к обрывам.— А это сопка Белокаменная. Только не видно белых камней.
— Темно уже. Утром сориентируемся лучше, а сейчас ставим палатку.
Мы распаковали нарты, отмерили под крутой стенкой, прикрытой широким уступом, квадрат по размерам палатки, и, пока жена с сыном привязывали по углам колышки, я расчистил площадку до подушки из пружинящих ржавых зарослей Кассиопеи. Кассиопея — прекрасный природный матрасик. Под торцы конька пошли две лыжные палки, и через полчаса палатка, до скатов крыши утопленная в снег, уже стояла. Сунули внутрь шкуру и одеяло, продукты; наладили примус. Жена осталась внутри готовить ужин, а мы забили в наст колья и развели собак метра на два, привязав постромки так, чтобы они, вытянувшись, могли лизнуть носы друг друга. Это всегда успокаивает. Ближе нельзя: наведаются родственнички, и возникнет паника. Тогда постромки перехлестнутся, и возникнет неуправляемый клубок из первобытных зверей. В таких случаях даже самым умным псам начинает казаться, что их держат не постромки, а враги. Они безумеют и могут не узнать хозяина. А клыки у них, между прочим, чуть поменьше волчьих.
