Вожатый… - Кирилл Борисович Килунин

И я решил взять что есть. Быстренько проглотил эту гадость, чтобы не чувствовать вкус. Меж тем утреннее солнце начало наливаться зноем летнего дня и я опьянел. Причем мгновенно и сразу – в зюзю. То есть, перед глазами золотистый туман, в ушах шум, ноги заплетаются и пытаются от меня убежать. Пришлось искать реку. Не знаю как я ее нашел, как разделся… отмокал наверное с полчаса, а может минут сорок. Значительно протрезвев, я вдруг понял, что не понимаю в какую сторону вдоль реки мне идти – вверх или – вниз, такой вот «географический кретинизм», обостренный негативным воздействием алкоголя.

И все – таки я пошел вниз, как мне тогда казалось, шел долго, и в один момент даже засомневался в правильности выбранного пути.

– Кукушка, кукушка, сколько мне еще идти осталось, – спросил я у леса.

– Ку, – ответил лес.

Вскоре, я вышел к полю, и увидел наш лагерь. Вернее, сначала услышал – родные голоса, а потом уже – вышел.

*

Они уже позавтракали и собирались отдать концы. В смысле спускать каты на воду и отчаливать. Но была еще одна маленькая проблема, кроме хлеба, которая могла стать – проблемой большой.

Вчера мы готовили ужин на последней, оставшейся минералке. А сегодня на воде из речки, но пить ее, даже в кипяченом виде детям не давали.

А все потому что, по словам Ильи, «вода в Ирени – плохая, что-то попадает в нее из болот, десятилетиями в нее скидывали отходы с многочисленных карьеров и колхозных хозяйств». «Теперь она практически не закипает, в ней с трудом разваривается крупа на кашу и овощи для супа. Возможно, просто много кальция. Поэтому, нужно брать кат и идти на противоположный берег км два – там есть жилая деревня». До деревни, в которую я ходил за хлебом км 3 тащить десятилитровые канистры, «мы не потянем».

– Хорошо, – я киваю. – Оставим девчонок в лагере, возьмем троих пацанов – постарше и покрепче. И три канистры по 10 литров, как ни будь дотащим.

Для того, чтобы доставить воду в лагерь, мы выбрали самый ходкий кат – Попугай.

*

Идем по большой воде, справа по течению появляются живописные скалы, состоящие из темного песчаника. В некоторых из них маленькие пещеры со струящимися хрустальными ручейками.

– Такие красивые места. Может, прямо здесь воды наберем? – спрашиваю я у Ильи, показывая на берег со скалами.

Илья мотает головой:

– Не будем, фиг знает, откуда она тут течет…

Искомая нами деревня появляется внезапно, прячась за очередным скалистым мысом.

Деревня небольшая, по виду очень старая, все дома черные, оплывшие от времени бревенчатые срубы. Не дымка ни людей. Только посаженная на толстую ржавую цепь алюминиевая плоскодонка на берегу и наличие заборов, указывают на то, что здесь еще есть жизнь.

Двоих оболтусов, один из них недотопленный – Наиль, другой длинный Сашка, мы оставляем на берегу, присматривать за катом, чтобы наш Попугай не улетел.

Ребята сначала рвались идти вместе с нами, но увидев эту самую деревню, резко передумали. Впрочем, и оставаться на берегу, и охранять катамаран большого желания у них не было.

– В чем проблема? – спросил я у Наиля.

– Очкуем, – вздохнув, за Наиля ответил длинный Саша.

А Наиль, лишь кивнул, подтверждая слова своего товарища.

– Ну, вы тут того, не очкуйте, – я улыбался. Однако ребята не оценили моей улыбки.

Как только мы вступили в деревню по широкой хорошо утрамбованной тропинке, почувствовали запах тлена, нас окружили невидимые с берега упавшие изгороди палисадов, заросших лопухами и крапивой. Но вот окна в домах целые, и все завешаны занавесками или заменяющими их расшитыми красной нитью тряпками, на некоторых окнах резные деревянные ставни, все в чудных птицах.

И заборы, везде глухие, крепкие заборы.

Мы стучим, в окна, калитки, двери…, но нам никто не открывает.

– Может они все на работе, в поле там, – шепчет себе под нос Илья. – Картошку садят, или пшеницу?

Никого…

И вот удача, из-за одной двери нас глухим, скрежещущим басом послали на хуй. Значит люди здесь есть, или нелюди. На старом дереве ржавыми гвоздями прибит скелет кошки и зарубки, как будто туда метали нож или топор.

А вокруг ни кошек, ни собак, и даже птицы не поют, только давящая на уши тишина. Слышно лишь как шумят деревья от ветра и скрипят незакрепленные ставни: свииии-свииии-и-ии. Как ржавым гвоздем по сердцу.

Мы ищем. Нет не одно общественного колодца…., ни колонки.

Мы идем, а все местные тропики регулярно выводят нас в тупики, когда дорога плавно переходит в траву высотой по пояс и выше, или поля, заросшие ядовитым борщевиком.

И вдруг, из двух пугал, торчащих посреди запущенного огорода, одно оказалось бабкой, лет под девяносто на вид. Одета она, в засаленный мужской пиджак, свисающий до скрюченных артритом колен, длинную застиранную юбку, и татарские калоши. У бабки округлое морщинистое лицо, посеревшее, уже совсем какое-то – отжившее, и только глаза – бойкие, с хитринкой, бледно голубые.

– Чего ребяты. Водицы.

– Ага, – это мы с Ильей отвечаем дуплетом.

– Да заходите в калитку, чего вам тут глаза мозолить.

– Да кому? – Спрашиваю я. У вас тут вообще люди то живут?

– Человек пятьдесят, – отвечает бабулька. – Да все не живые, мертвый у нас тут народ проживает то, – тяжко вздыхает она.

Мы с Ильей, и притопавшим вместе с нами крепким пацаном – Денисом, стоим и офигеваем от такого ответа. По спине скребутся ледяные мурашки. Конечно, хочется знать… Но, вопросов на эту тему, больше не задаем.

– Вы одна живете? – Спрашивает, зачем – то, Илья.

– Да нет, шепелявит бабка, – с братом. Прибился лет десяток назад, а раньше все по городам куролесил. Говорит, что брат, я уж сама то и не помню, брат не брат, до этого посчитай, его пятьдесят лет не видела. Так живем дружно, не ругаемся, да и делить нам нече, теливизора и того – нет, он у нас почитай и не ловит, вот радиво слушаем.

Мне становится жалко бабку, видимо поговорить ей не с кем, да и живется худо. И одновременно хочется отсюда побыстрее уйти:

– Бабуль, – спрашиваю я, воды то дадите?

– А как же, сынки, вот колодез во дворе, набирайте, сколь снесете.

Мы с Ильей по очереди крутим скрипучий ворот. Заливаем канистры и пьем ледяную ключевую воду прямо из проржавевшего ведра. А потом, не сговариваясь, начинаем шарить по своим карманам, нагребя рублей сто мелочью, стрельнув до кучи еще полтинник у Дениса, обещая отдать в лагере, когда вернемся.

Всю собранную мелочь мы отдаем бабке. Та сначала отказывается, а потом аккуратно заворачивает ее в какую – то бумажку, которую достала из кармана своего мужицкого пиджака, улыбаясь беззубой улыбкой.

– Шпасибо, сынки.

Взяв по канистре, помогая по очереди свободными руками Денису, мы стараемся как можно быстрее покинуть столь не гостеприимное к