Вскоре по всему стану началась лихорадочная подготовка к ночному разбойничьему набегу. Стараясь не шуметь, басмачи собирались неожиданно напасть на лагерь Матвея и его аскеров, на молодых неоперившихся птенцов, доверенных Амирхану.
«Что же делать мне?— думал Садыков.— Как известить обо всем Матвея?»
Амирхан взглянул на лицо своего молчаливого стража и разглядел на нем следы пендинской язвы.
— Ты из Туркмении, брат?— помедлив, спросил Амирхан.
Басмач вздрогнул, спросил:
— Почему так считаешь?
Когда Амирхан не ответил и только молча смотрел на него, басмач поднял руку, провел ею по шрамам на щеке, еле заметно кивнул.
— Здравствуй тогда, дорогой земляк. Мать моя происходит из племени огузов, отец вывез ее в Талас оттуда. Потому я и говорю на твоем языке. Я рад, что встретил тебя здесь.
Но стражник молчал.
За стенами мазара сборы басмачей близились к концу. Вот-вот спешенный отряд, который должен был первым ворваться в кооператив, отправится на кровавое дело.
— Слышишь, как все собираются в ночной набег на колихос? — вдруг злобно заговорил Кемаль-бек.— Кое-кто хорошо наживется в эту ночь, а мы с тобой останемся в дураках.
— Как это? — спросил Амирхан настороженно, стараясь не выдать своей взволнованности.
— А так! Но пусть только тронутся в путь, и мы последуем за ними. Второго карабина у меня нет, но я дам тебе свой нож. Это хороший туркменский нож, мой отец когда-то убил этим ножом тигра. Будем держаться вместе.
...Лишь только снялся с места передовой отряд хана Мурзали, исчез в непроглядной тьме, чтобы сторожкой змеею вползти в стан защитников Кара-Агача, Кемаль-бек знаком предложил Амирхану покинуть убежище и следовать за ним.
Двигались они незаметно, вел Кемаль-бек, он будто во тьме видел, дорогу выбирал такую, чтоб выйти к воротам кооператива сразу за головным отрядом Мурзали-хана.
Басмачи незаметно окружали дувал, подбирались к воротам кооператива.
«Теперь мой черед,— подумал Амирхан.— Удастся — помогу и своим мальчишкам, и русским ребятам...» Он скользнул в сторону, обходя Кемаля, и стал продвигаться, забирая правее, туда, где едва угадывалась серым пятном белая бурка Мурзали-хана. Все ближе это пятно, ближе... Оглянулся назад, по сторонам — никого, а вот и светлая спина жестокого старика, сейчас он расплатится за все...
Метнулся Амирхан вперед и ударил Мурзали-хана под лопатку ножом. Тоненько взвизгнул Мурзали, стал поворачиваться к Амирхану, и вдруг увидел бывший красноармеец, что убил он вовсе другого, молодого басмача. Силы у хана, может быть, и избыли, а вот хитрости прибавилось...
На Амирхана навалились, завернули руки за спину, смяли, рукавами халатов пытались зажать рот.
За дувалом зашевелились часовые, предсмертный голос проник туда, и, пока они прислушивались, ловкие нукеры хана подобрались к самым воротам.
Амирхан вырвал руку, она едва действовала, но сил хватило, чтобы убрать изо рта край пахнущего бараньим жиром халата.
— Тревога! — закричал Амирхан.— Тревога!
Кемаль-бек поднял карабин и ударил прикладом в затылок бывшего красноармейца.
Матвей ворвался в темноту двора, темноту, которую разрывали вспышки выстрелов, кромсали леденящие звуки насилия и смерти. Ворота были захвачены басмачами. Они отбросили мешки с зерном, и часть бандитов залегла за ними, обстреливала строения кооператива. Остальные разбирали завал перед воротами. Видимо, Мурзали-хан хотел расчистить путь для конницы, позволить войти ей во двор.
От складов отстреливались пограничники, землеустроители Ковалева, молодые призывники Амирхана Садыкова. Испытав во вчерашней вечерней атаке самодельный патрон, Матвей всю ночь занимался снаряжением стреляных гильз, не успокоился до тех пор, пока все они вновь не превратились в боевые патроны.
Басмачи стреляли плохо, неприцельно. Взбудораженные боем, взвинчивая себя криками и воем, переходящим порой в бешеный вопль, бандиты излишне горячились, стреляли наугад для шума, а сами то и дело подставляли себя под меткие выстрелы осажденных.
Поднялся и раненый Ковалев. Его забинтованная голова мелькала среди бойцов, появлялась в опасных местах, смущая басмачей, которые недоумевали, откуда мог появиться среди урусов правоверный, имеющий право на белую чалму святого хаджи... Увлекся боем землемер Перепелкин, сменил место, выдвинулся вперед и не заметил, как зашел ему за спину Кемаль-бек и выстрелил в упор. Но пережил Кемаль-бек русского землемера ровно на одну минуту. Едва опустился он, чтоб вырвать из мертвых рук Перепелкина охотничье ружье, как принял смерть от руки тезки своего, Кемаля Исмаилова, семнадцатилетнего мальчишки. Высоко он поднял над головой кетмень и с маху опустил на шею Кемаль-беку...
Кончилась ночь, и наступило утро, а хану Мурзали не удавалось сломить сопротивление защитников Кара-Агача...
Матвей Малышев взобрался на свой наблюдательный пост на крыше сарая. Отсюда он видел, как идет бой, и руководил обороной, отдал винтовку призывнику, а сам стрелял из верного нагана, спокойно выцеливая все новую мишень с локтя полусогнутой руки.
Неподалеку, за мешками примостился счетовод Курбанов. Стрелял он неторопливо и, попадая в цель, вскрикивал при этом, клал карабин на мешок, вздевал к небу руки и затем осторожно брал оружие, медленно наводил ствол на очередную жертву.
Увлекшийся Курбанов не заметил, как подобрался к нему невесть откуда взявшийся басмач. В руках у него не было ничего, кроме тонкого крепкого ремешка... Выстрелил Курбанов, вновь воздел к небу руки, и эта благодарность аллаху была последней в жизни счетовода. Молниеносным движением обвил басмач шею Курбанова, дернул ремешок к себе...
Теперь очередь за главным урусом, тем, что наверху. За его жизнью послал Мурзали-хан ловкого убийцу-нукера. Только тот, кто стреляет сейчас сверху, и сам сын казачий, предчувствие приближающейся опасности воспитано в нем бойцовскими поколениями.
Приготовил змею-ремешок басмач, еще чуть-чуть ему подвинуться вперед, но резко вдруг обернулся Матвей Малышев и, не раздумывая, не целясь, выстрелил в ощеренный немым, бессильным криком рот оплошавшего на этот раз телохранителя Мурзали-хана.
Теснили басмачи защитников Кара Агача. По приказу Матвея Ковалев стянул бойцов в каменный сарай, под защиту его добротных стен.
Вдруг стрельба стихла.
«Что они затевают? — подумал Матвей.— Почему прекратили атаку?»
И увидел, как через открытые ворота вкатилась арба, окруженная соломой Прячась за нее, басмачи толкали арбу прямо к сараю. Поначалу Матвей подумал, что бандиты атакуют их под прикрытием арбы, вот и вторая вкатилась третья...
Нет, хан Мурзали придумал другое Арбы подкатили к стенам, затем солома вдруг вспыхнула, окуталась дымом, и дым заклубился под строением, укрывшим уцелевших бойцов... Торжествующие крики басмачей, готовившихся вновь пойти в атаку на полузадохшихся от дыма людей, неожиданно смолкли
Возник новый звук, он заставил бойцов поднять головы.
— Аэроплан! — закричал Ковалев.
Сквозь отверстие наверху Матвей выбрался на крышу и увидел, как скачут нахлестывая лошадей, ошалевшие от страха басмачи. Аэроплан сделал круг над Кара-Агачем, заложил крутой вираж, и до Матвея донеслось татаканье пулемета.
На востоке поднималось солнце.
В его длинных, лежащих на земле лучах на рысях спешили к аулу Кара-Агач конники.
— Держись, ребята! Наши идут... Помощь! — крикнул Матвей.
Сквозь толпу было не пробиться. Степенно двигались мужчины в белых тюрбанах, в рубахах навыпуск, с длинными бамбуковыми палками в руках. Женщины в широких разноцветных юбках, почти у каждой на лбу покачивается блестящий металлический фонарик — «ракри». Браслеты на руках и ногах, ожерелья на шее звякают, перезваниваются. Тысяч десять бхилов со всей округи собрались на ежегодную «мелу» — храмовый праздник.
Было это у деревни Азвания, на крайнем западе штата Мадхья-Прадеш. Здесь, на плато Мальва, сходятся четыре штата — Гуджарат, Раджастхан, Мадхья-Прадеш и Махараштра. В этих местах живет больше всего бхилов. Племя бхилов — четыре миллиона человек — вторая по величине малая народность, официально считающаяся в Индии племенем.
...Ярмарка раскинулась по обе стороны дороги.
Прямо на земле, на подстилках разложили свои товары торговцы. Женщины толпятся у развалов с дешевыми украшениями, тканями, посудой и готовой одеждой для детей — на праздник им положена обнова. Мужчины ждут в сторонке.
Беспрерывно крутятся два «чертовых колеса». Их разгоняют дюжие парни — по четверо на каждое. Рядом продают и сразу же опробуют флейты из бамбука, свистульки. Ветер разносит аппетитные запахи от десятков жаровен. На краю ярмарки — оружейная лавка: бхильские кинжалы в деревянных ножнах, сабли, ножницы, кованые опасные бритвы. Мужчина вращает влево-вправо точильный круг, а женщина затачивает купленное оружие. Почти полчаса потерял я, покупая бхильский кинжал. Точильщица наотрез отказывалась продать его, пока не наточила, как полагается. Пришлось ждать.
