Ильмены сразу же покорили Гумбольдта. Он очень заинтересовался разработками полевого шпата, тех чудесных разновидностей его, которые называются амазонским, солнечным и лунным камнем.
По дороге спутнику Гумбольдта, знаменитому немецкому минералогу профессору Густаву Розе, показали несколько черных кристаллов красивого смолянистого блеска — их нашел русский ученый К. Лисенко. Розе очень заинтересовался находкой и увез камень с собой в Берлин. Там он и обнаружил, что черные кристаллические зернышки оказались совершенно новым минералом, до того неизвестным. Его назвали «чевкинит» в честь начальника штаба корпуса горных инженеров К.В. Чевкина, много сделавшего для развития русской минералогии.
Но здесь история нового ильменского камня неожиданно и таинственно оборвалась. Пользуясь данными химического анализа, чевкинит обнаружили на Цейлоне, Мадагаскаре в Норвегии, а русское месторождение в Ильменах «потеряли». Историки до сих пор не установили, как это случилось, но факт таков, что в Ильменах забыли то единственное место, где Лисенко обнаружил чевкинит. А между тем здесь было чем заинтересоваться: новый минерал наполовину состоял из редких элементов.
Шли годы, ильменские геологи и старатели закладывали новые копи, но черные кристаллики словно канули в воду. Лишь в 1915 году молодой ученый Владимир Ильич Крыжановский, наконец, встретил в одной из выработок пропавший минерал. Много лет, чуть не до начала Отечественной войны, эта выработка считалась в Ильменах единственной, пока Макарочкин не обнаружил еще две точки. После войны он снова принялся за поиски и вместе с другими геологами нашел еще несколько месторождений чевкинита. Борис Александрович показывал мне в лаборатории чудесные черные кристаллики, готовые к отправке в Москву, в институт редких элементов Академии наук СССР.
Затем он познакомил меня с Василием Антоновичем Дмитриевым, одним из немногих оставшихся в заповеднике рудознатцев. Василий Антонович делает шлифы, без которых нельзя изучать ни одну горную породу. Я пришел к нему в маленькую мастерскую на следующее утро.
Четверть века назад, подростком, приехал Дмитриев в Ильмены к работавшему тут брату. В те времена здесь часто бывал академик А.Е. Ферсман, и Дмитриеву довелось ездить со знаменитым ученым в качестве кучера. Ферсман часами просиживал в копях, отбивал геологическим молотком образцы, прослеживая жилы, и думал вслух, рассказывая удивительные истории о камнях, о далеком прошлом Земли. Дмитриев слушал, запоминал, потом стал задавать вопросы... С той поры он и полюбил камень на всю жизнь (на меньшее время его не любят), стал учеником геолога, затем коллектором, а с 1950 года принялся за шлифы.
Я не знал, что камни могут пахнуть. В мастерской они пахли, наверное, каждый по-;воему, но я улавливал какой-то сложный общий букет — результат тончайшего измельчения минералов на шлифовальном станке. На стеклышках красовались приклеенные канадским бальзамом пластинки камня. Они были сточены настолько тонко, что стали прозрачными и просвечивали на свет, как стекло.
Тут же, в мастерской, — но не по плану, а урывками — Дмитриев готовил «маленькие полировочки», чудесные «подарочные» образцы минералов. Я увидел сияющий солнечный камень. Он совсем не походил на тот буроватый, ничем не примечательный кусок породы, который лежал на музейном стенде. После того как к нему прикоснулась рука мастера, камень ожил, засветился теплым, словно зажженным изнутри светом, засверкал красными пятнами, похожими на солнечные блики.
Через несколько дней состоялась поездка на копи. Машину правда, не удалось исправить, но, кроме автомобилей, вертолетов и мотопедов, есть в мире такое испытанное средство передвижения, как простая, безотказная в работе лошадь. У дверей конторы дремала прикрытая рогожной попоной одна лошадиная сила по кличке «Корунд». «Сила» оказалась довольно резвым жеребцом, даже как будто сыном прославленной кобылы, возившей по копям Ферсмана.
Шарахаясь от встречных грузовиков, он вез нас на знаменитую пятидесятую копь.
Справа и слева по пути виднелись «популярные ямки»: за двести с лишним лет все Ильменские горы были изрезаны множеством выработок. Старейшие из них относятся ко времени «уральского фарта», когда вдруг закипела золотая лихорадка и промышленники начали поспешно ставить заявочные столбы.
Потом казак Прутов нашел топазы, и золотая лихорадка сменилась самоцветной. Сотни людей тайком копали землю, долбили жилы в надежде на удачу. Так появились копи — то неглубокие, в человеческий рост выемки, то системы ходов, напоминающие окопы.
Десятки минералов найдены в Ильменах впервые в мире... Двадцать восемь — редчайшие на земле... Шесть названы именами людей, связавших свою жизнь с этими местами.
У ничем неприметной обочины мы оставили лошадь на произвол судьбы, а сами двинулись по глубокому снегу в лес. Там, в сосняке, уже виднелась самая крупная и самая популярная в заповеднике пятидесятая, или иначе — Блюмовская копь. В этой копи найдено пятьдесят два редких минерала!
Несколько сот шагов — и я увидел внизу тесное ущелье, сложенное из пестрых трещиноватых камней, со скалистыми отвесными боками, разукрашенными бликами, мазками. Снег не задерживался на крутых склонах, и они были видны великолепно. Не без труда спустились по скользким камням на дно траншеи.
На одной из глыб проступали, будто нарисованные художником, четкие восточные письмена. Это письменный гранит. Я смотрел на испещренный клинописью край скалы и думал, что будь на нашем месте востоковед, он, возможно, начал бы искать какой-то скрытый смысл в случайном сочетании острых черточек.
На одном из склонов в глаза бросились пятна черной слюды с темно-вишневыми крапинками граната. Говорят, что граната здесь очень много, как и топазов, аквамаринов. Эти самоцветы находили в заполненных глиной пустотах, занорышах, как назвал их Ферсман. Там, словно в упаковке, хранились чистейшей воды кристаллы горного хрусталя, берилла, очень красивой шелковистой слюды с темными бликами внутри.
Сосновой веткой я разгреб снег на дне копи и увидел, что оно выложено голубовато-зеленым амазонским камнем. Таким бывает Черное море в ясную тихую погоду.
Уже дома я отмыл кусочек подаренного мне камня и ахнул от удивления и восторга. Камень теплился красками необыкновенно чистых тонов, чередующихся друг с другом. Тут был набор, букет разных полевых шпатов — белого, лиловатого, желтого, розового, зеленого. Казалось, сама радуга отразилась и застыла в этом случайно отбитом камне. И я понял, почему после осмотра этой копи геологи словно пьянеют от счастья.
Издавна ученых всего мира поражало огромное количество горных пород Урала на всем его двухтысячекилометровом пути — от заполярных широт до Казахстана. Но еще большее удивление вызывали Ильмены. В маленьком, протянувшемся всего на шестьдесят километров хребте скопилось около двухсот минералов. Словно добрый русский богатырь сгреб сюда с разных мест руды и самоцветы. Поднатужившись, швырнул глыбы серого миаскита, набросал меж ними зеленый амазонский камень, подсыпал пригоршню-другую топазов и изумрудов, вытряхнул из карманов гранаты и опалы. Нефелин-камень, колумбит-камень, лабрадор-камень... Помните, у Бажова: «Против нашей Ильменской каменной кладовухи, конечно, по всей земле места не найдешь. Тут и спорить нечего...»
В нашей стране есть немало мест, где одна и та же единственная порода камня сопутствует путешественнику сотни верст подряд. В Ильменах же стоит ступить несколько шагов, чтобы встретить новый минерал, наткнуться на новую жилу. И не где-нибудь в темной глубине, а на самой поверхности, под тонким слоем почвы. Через сто метров картина меняется полностью, горные породы, только что властвовавшие здесь, исчезают, и им на смену приходят совершенно другие. «Кажется, минералы всего света собраны в удивительном хребте сем», — писал Менге, прозванный «горным Колумбом» за то, что открыл миру «минеральную Америку» — Ильмены.
Чем же объяснить эту не виданную нигде скученность самых разнообразных минералов? Почему именно в Ильменах, как в музее, как в кладовой, лежат в тесноте, касаясь боками друг друга, те самые «камушки», которые в других местах отстоят один от другого на сотни километров?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужна прежде всего детальнейшая геологическая карта Ильмен. Сейчас она составляется группой сотрудников под руководством директора заповедника Владимира Михайловича Басова.
...А снег тем временем шел и шел, засыпая копи, лесные тропы и кладя белые заплаты на глубокие складки гор. Тем неожиданнее возник на этом белейшем фоне памятник Ленину, чье имя носит заповедник. Владимир Ильич стоял на высоком миаскитовом пьедестале и смотрел вдаль, на щедрые горы, эту каменную книгу природы, сохраненную навек для науки мудрым ленинским декретом.
