— У меня нет сейчас лимона, Рейчел.
— Ничего, Энни. Кофе я пью без лимона.
— Теперь можно я поговорю с Зивом?
Рейчел открыла было рот, но Демал прервал ее:
— Ну да, поговори. Мы пойдем, хорошо?
— Хорошо, — сказала Энни тихо. Потом она вздохнула, — не как обычные люди, подумал Зив, а громко и глубоко. — О'кей.
Энни настояла, чтоб Рейчел и мистер Демал взяли чашки с собой.
— Печенье тоже возьмите!
Когда они ушли, Зив расслабился.
— Надеюсь чашки они не украдут.
— Рейчел не украдет. Мистер Демал не украдет. Они хорошие.
— У тебя все хорошие, — Зив развалился на стуле и усмехался. — Ты думаешь, все прекрасные!
— Я не думаю, что ты прекрасный, Зив, — сказала Энни.
Смешно, но слышать это было как-то даже больно. Сделав над собой усилие он улыбнулся.
— Может быть, не прекрасный, но, все-таки, чертовски хорош!
— Ты хороший. Но ты делаешь плохие вещи.
— Конечно. Ты тоже делаешь. Все делают.
Энни посмотрела прямо ему в глаза.
— Ты сделал плохо мне, — одновременно она подняла один палец, начала считать. — Ты бросил меня одну ночью на улице. Ты съел весь изюмовый хлеб, до моего прихода. Ты спишь в моей кровати и занимаешь все место. Ты всегда устраиваешь в ванной беспорядок, — она посмотрела на пальца. — Четыре плохих вещи.
Энни набрала воздуху.
— Уходи, Зив. Возвращайся на своей космический корабль.
Его улыбка казалась напряженной.
— А если я не хочу?
— Я попрошу мистера Демала, — сказала Энни. — Он мне сказал: «Если он не уйдет, позови меня. Слышишь?» Вот что он сказал.
Зив встал и подошел к ней. Она пахла кофе и ароматическим средством для полов. Он провел пальцем по ее руке, тоненькие волосы поднялись.
— Ты не хочешь, чтоб я уходил, Энни, — сказал он.
Она заплакала и оттолкнула его.
— Нет, я хочу, — сказала она. — Я больше не хочу, чтоб ты меня изучал. Уходи, Зив.
На одну сумасшедшую минуту, Зив подумал было отказаться — просто остаться здесь и посмотреть, что она будет с этим делать. Но потом вспомнил о Демале, и о социальных работниках, и о властях. И еще о детях. Господи. Как он мог ввязаться в такое?
— Нет проблем. Мне не нравится быть непрошенным гостем.
Он заботливо укладывал вещи: рубашки, белье. У него накопились деньги, заработанные с тех пор как он поселился здесь, Зив рассовал их по карманам. Засунул подушку в полиэтиленовый пакет, бросил туда мыло, зубную щетку и новый тюбик зубной пасты. Из кухни он взял две булки хлеба и консервов, сколько мог унести.
Энни наблюдала молча. Надев куртку, он подошел к девушке, но она отступила.
Зив огляделся — удостовериться, что ничего не забыл. Комната выглядела такой же теплой и уютной, как и в первый вечер; что-то ёкнуло внутри. На мгновение он почувствовал, что мог как-то лучше все устроить.
Зив открыл входную дверь.
Те двое сидели на ступеньках третьего этажа.
Рейчел склонилась к Демалу и выпрямилась, когда Зив ступил на лестничную клетку.
— Послушайте, у вас есть газета? — спросил Зив. — Может быть найду комнату или еще что…
Демал слегка удивился, но поднялся и пошел к себе. Вернувшись с газетой, он вручил ее Зиву.
— Спасибо. Эй, Рейчел, не могла бы ты дать мне рекомендацию?
Рейчел открыла рот, закрыла, и опять открыла.
— Могла бы… — сказала она сдавленным голосом.
Энни, опершись на перила, наблюдала, как Зив спускался по ступенькам. Внизу он взвалил свою сумку на плечо и открыл входную дверь. Она видела как он нагнулся, изучая почтовые ящики. Потом отпустил дверь. Через минуту она услышала, как открылась и закрылась подъездная дверь.
Энни плакала, все еще опираясь на перила. Рейчел похлопала ее по спине. Потом Энни выпрямилась. Она вытерла лицо, — там, где жгли слезы.
— Все-таки, у меня внутри ребенок, — сказала она.
— Да, Энни.
— Я помню все истории Зива, — вздохнула Энни.
— Конечно, помнишь.
— Я расскажу их ребенку, когда он родится.
— О, боже, — сказала Рейчел.
— Цыц! — сказал мистер Демал. — Ты расскажешь этому ребенку любые истории, какие захочешь, девочка.
Энни пошла к себе. Она закрыла шкафы, которые Зив оставил открытыми. Убрала волосы Зива из умывальника. Потом перетащила телевизор обратно в жилую комнату и положила розовый коврик у кровати.
Квартира выглядела хорошо. Энни погладила космического младенца в животе. Сегодня среда; Растители выходные. День стирки.
Десять световых лет спустя
Роберт Янг
Что за мрачное место[6]
Приглашаем снова на встречу с Робертом Янгом, известным российским читателям прежде всего как автор повести «Срубить дерево». «Сверхновая» опубликовала в № 5-6 за 1996 также последний рассказ, вышедший из-под его пера «Великан, пастушка и двадцать одна корова».
В то утро мне позвонил подрядчик, которого я нанял для постройки нашего нового дома. Готовя к строительству вершину холма, на котором будет стоять наш дом, его люди откопали там какой-то ящик. Он сказал — ящик латунный, а крышка запаяна намертво. По его мнению, там могло быть что-то ценное, и поэтому мне следовало бы присутствовать при ее вскрытии. Я пообещал ему приехать.
Вот чем хорошо жить на пенсии. Можешь делать все, что душе угодно, и в любое время. Худо только одно — времени остается слишком много, а занять его чаще всего почти нечем.
На пенсии я не так давно. Всего полгода. Большинство здесь, выходя на пенсию, отправляются провести свои «Золотые годы» во Флориду. Я не из таких. Много лет назад, когда мы с сестрой продавали землю —, наследство отца — я сохранил за собой самый высокий холм. Чудесный холм, с которого видны все окрестности и озеро, а на склонах растут дубы, клены и акации. Я был привязан к нему все это время, а теперь, удалившись на покой, собираюсь поселиться на самой вершине.
Я никогда сильно не отдалялся от холма; дальше всего во вторую мировую, когда армия, стремясь выжать из меня все, что можно, швыряла меня туда-сюда по Штатам, и в конце концов даже посадила на корабль и отправила в Европу. После войны я устроился на работу в Ходейл Индастриз, переехал в город, чтобы жить поближе к месту работы, и купил там дом. Но теперь я собираюсь вернуться на холм, как только дом будет построен. Со своей женой, Клэр. Нас ничто не держит: дети давно уже выросли, женились и уехали. Летом здесь вся земля станет пестрым ковром из цветов. Осенью ее покроют хризантемы, ромашки и астры. А зимой — зимой снег.
Я спросил Клэр, поедет ли она со мной. Она отказалась, сказав, что ей надо пройтись по магазинам. Я выехал на шоссе и через час свернул с него у Фэйрсберга, пересек городишко, борясь с воспоминаниями. До холма оставалось не больше мили. Я проехал мимо стройки, развернувшейся на земле, которая когда-то принадлежала моему отцу. Холм рос передо мной, как поднимающееся с земли зеленое облако.
Тяжелые машины строителей проторили что-то наподобие дороги по склону холма, но я не стал рисковать днищем своего «шевроле», и вылез из машины, чтобы пешком подняться между дубов, кленов и акаций. Июльское солнце пекло сквозь листву и палило мне в спину, и добравшись до вершины, я весь вспотел.
Здоровенный бульдозер елозил туда-сюда, сравнивая непокорные бугорки и засыпая ямы. Билл Симмс, подрядчик, стоял возле своего пикапа, разговаривая с каким-то здоровяком. Еще двое копались в моторе экскаватора. Симмс направился мне навстречу.
— Рад, что Вы смогли приехать, мистер Бентли. Нам тоже очень любопытно, что же внутри этого ящика. — Он указал в сторону раскопанного участка на краю площадки. — Это там.
Мы прошли по развороченной земле. Грузный мужчина шел следом за нами.
— Чак Блэйн, мой прораб, — сказал Симмс.
Мы кивнули друг другу. Те двое, что копались в моторе экскаватора, тоже направились к нам.
Позеленевший ящик был вытащен из развороченной земли. Отлитый из латуни, длиной он был около 16 дюймов, шириной — около 12, и дюймов 6 в высоту. Как Симмс и сказал, крышка была плотно припаяна.
Никогда раньше я этой ящики не видел, но тем не менее, она показалась мне знакомой. Я сказал:
— Давайте откроем ее и посмотрим, что там за сокровище.
У Блэйна в руках был ломик, он отыскал место, где не было припоя, и вставив туда острие ломика, резко нажал на другой конец. Припой по всему периметру треснул. Я нагнулся и поднял крышку.
Увидев содержимое ящики, я понял, что она принадлежала Роуну.
Мы звали его Роуном. Если у него и было имя, мы его не знали. Увидев его впервые, я ни секунды не сомневался, что это просто обычный бродяга. Да так он и выглядел — долговязый, исхудавший, весь в лохмотьях, с потемневшим от въевшейся угольной пыли лицом. Мать тоже приняла его за — бродягу, открыв дверь черного хода в ответ на его стук. Я в это время колол дрова на заднем дворе.
