и отвращения не заслуживаю. Или же для них все женщины — шлюхи и ничего особенного сейчас не произошло. Будь я на месте Ромы или Тимура посмеялась над собой. Столько лет играла из себя не пойми кого, а в итоге… В итоге меня грубо отымели в глотку и между ног печет и тянет. Отвратительная и унизительная ситуация, а меня накрыло тягучее и липкое возбуждение порседи небольшой кухни.
Рома опускается передо мной на корточки, достает из кармана платок и вытирает щеки и подбородок, внимательно заглядывая в глаза. Мне не нравится. Я не хочу получать от него якобы заботу. Где пренебрежение и слова о том, что он знал, какая продажная потаскуха?
— Вот так, — поддевает указательным пальцем подбородок, вынуждая рот закрыть.
Я болезненно сглатываю и отвожу взгляд. Самое неприятное — это не сам факт орального секса, а то, что после него мир не схлопнулся и не померк. Я жива и я все та же Одинцова Анна. Я не чувствую слома, после которого я бы стала другим человеком. Это нечестно.
— И ты с каждой… — я поднимаю взгляд на Тимура, который застегивает ширинку и приглаживает волосы.
— Что с каждой? — он приподнимает бровь.
И в нем нет гадливости и неприязни. Я ничего не понимаю.
— С каждой поворачиваешь подобное?
— Ты про глубокий минет? — Тимур скалится в улыбке. — Анечка, ничего страшного не произойдет если ты будешь называть вещи своими именами.
— Да, — тихо и сипло отвечаю я, — я про… минет.
И действительно ничего не произошло. Дом не обрушился, в обморок я не упала и электричество не потухло.
— Не с каждой.
И тут меня в сердце колет обида. Значит, он с кем-то может быть ласковым? Тимур усаживается за стол и подхватывает визитку:
— У многих просто не выходит, — вертит в пальцах визитку. — Зажимаются, не доверяют.
— Так это было доверие? — в возмущенном недоумении я оглядываюсь на него.
— В каком-то роде да, — прячет визитку в карман джинсов и разворачивается ко мне, — ты не согласна с тем, что подчинилась мне и расслабилась?
— Ты же сказал…
— Так я многим говорил, — пожимает плечами. — Анечка, девочки на курсы глубокой глотки ходят месяцами и старательно учатся заглатывать резиновые дилдо. Ну, либо мы о тебе чего-то не знаем.
И тут я вижу в его глазах искру ревности. Быструю и черную.
— Ты на что намекаешь? Ни на какие курсы я не ходила. Ты в своем уме? — я тоже к нему разворачиваюсь.
— Возможно, у тебя был хороший наставник?
— Прости?
— Так это врожденный талант? — Тимур щурится.
Я медленно моргаю. Меня, что, подозревают в том, что я с кем отточила навык глубокого заглота?
— У меня слов нет.
— Это у меня слов нет, — Тимур деловито закидывает ногу на ногу. — Я обескуражен, скажем так.
Я оглядываюсь на Рому, и тот вскидывает бровь. Этот тоже подозревает меня во всяких непотребствах?
— Сойдемся на том, — он встает и опускается на стул, — что Анюта — талантливая девочка, которая доверилась тебе. Ей же незачем нас обманывать в том, что у нее не было сексуального опыта с другими мужчинами.
— Ты сейчас серьезно? — у меня брови ползут на лоб.
— Женщины любят набивать себе цену, — Тимур постукивает пальцами по столешнице, задумчиво глядя в окно.
— Это возмутительно, — ошарашенно шепчу.
— Ада ведь так и не смогла, — недовольно цыкает, — хоть и очень старалась. Большой, говорила. Не лезет. Нереально. Я тебе, что, удав?
— Так вы поэтому поссорились? — с презрением вскидываю бровь. — потому что она не удав?
— Она мне надоела, — Тимур переводит на меня скучающий взгляд. — Но согласен, будь у нее твой талант, она надоела бы мне чуть позже. Анечка, мужчины поэтому так и любят глубокую глотку, потому что это полная власть над женщиной, которая ее принимает.
— Мне не нравится этот разговор, — я встаю на нетвердые ноги, и Рома рывком за запястье притягивает к себе и усаживает на колени.
— Я не думаю, что она коварная обманщица, которая решила нас развести на деньги, — поглаживает по колену, всматриваясь в лицо. — За ней не наблюдалось раньше такого.
— Сколько лет прошло, — Тимур хмыкает.
— Нет, — Рома касается губами шеи, — тогда бы она к нам не пришла. Был бы кто-то другой, кто в нее кинул деньгами за ее талант. Верно, Анюта?
— Да, будь у меня другой вариант, — зло всматриваюсь в его холодные глаза, — я бы к вам не обратилась.
— И как нам повезло, — выдыхает в губы, нырнув под подол платья теплой ладонью. — А мне ты доверишься?
— Да делай ты, что тебе заблагорассудится, Чернов, — цежу сквозь зубы. — И это не талант, а склад характера. Вечно я под всех прогибаюсь. То под учителей, то под мать, то теперь под двух негодяев.
— Но с чувством собственного достоинства, — Рома касается кончиком языка моей нижней губы. — И как тебе это удается?
— А вот это уже талант. Быть неудачницей, но создавать ореол недосягаемости, — с тихим высокомерием говорю я.
— На неудачниц у меня не стоит, Анюта.
— Если стоит, то приступай к делу, — зло цежу сквозь зубы. — Беседы меня утомляют, Чернов.
— И я могу потребовать все что угодно, Анюта, — Рома сладко улыбается.
— Вы же за это заплатили, — тихо отвечаю я. — За все свои извращения.
Даже если сейчас Рома вздумает меня отыметь на столе, я не взбрыкну. Я человек ответственный и условия сделки выполню. Второе решение было не импульсивным, а осознанным.
— Я проголодался, — поглаживает линию моей челюсти пальцами, — приготовь ужин, Анюта.
Я недоуменно моргаю. Какой ужин, когда я чувствую под бедром его твердый член и как бы настроилась на изврат на столе. Я не готова шустрить по кухне и ублажать гостей кулинарными изысками.
— Ром, ты серьезно? — я хмурюсь.
— Да. Ты сама сказала, что я могу требовать все, что мне захочется. Я голоден, Анюта.
Я смотрю на Тимура. Он должен вмешаться
