Васильевна.
— Это что, только для тебя конфеты⁈ — возмутилась Аннушка, — только и делаешь, что подъедаешь.
— Я конфеты люблю, — надулась Нина Васильевна, — и мы брали с запасом. Поэтому сколько захочу — столько и съем! И не тебе мне указывать!
— Вот иди, и сама себе принеси! — отрезала Аннушка, — слуг тебе здесь нету. Мы от господ еще в семнадцатом, слава Богу, избавились.
— Анна Петровна! — укоризненно вздохнул дон Педро (с Аннушкой он спорить опасался, но замечание сделать был обязан), — вы же коммунист! Никакого бога нету!
— Да я так, к слову упомянула, — смутилась Аннушка.
— Вот так сперва к слову начинают упоминать, а потом глядишь, уже на иконы поклоны бьют! — проворчал дон Педро. — Последнее предупреждение. Еще раз услышу — будете на общем собрании отдуваться, когда вернемся.
— Да поняла я, поняла, — проворчала Аннушка, стараясь соскользнуть с острой темы.
— А где конфеты в хозке лежат? — недовольным голосом спросила Нина Васильевна, направляясь к выходу.
— В двух крайних ящиках из-под тушенки, — подсказала я, — я их туда все сложила, чтобы искать удобно было.
— Мне «Батончик» возьми! — крикнул вслед Валерка, но Нина Васильевна уже не слышала, торопливо выскочив из столовки.
— Так! Кому еще чаю, товарищи? — громко спросила Аннушка, — мне ставить еще один чайник или нет?
— Ты ставь, а мы разберемся, — хохотнул Генка.
Мы болтали на отвеченные темы, обычный трёп, когда из хозки вдруг раздался дикий душераздирающий, полный ужаса крик. Кричала Нина Васильевна.
Все подорвались и бросились туда.
В заставленной ящиками и мешками хозке под потолком на верёвке висела Кошка. Язык ее вывалился, глаза остекленели. Кто-то ее повесил, и уже давно…
— Ох тыж божежтымой, — охнула Аннушка, и впервые Дон Педро ни слова упрека ей не сказал.
— Насмерть? — пискнула Нина Васильевна невероятно высоким голосом.
— Да, — буркнул Колька, осторожно снимая кошку с верёвки.
Бармалей глянул на кошку, на нас, и быстро вышел, ссутулившись.
— Это же варварство! Дикое варварство! — возмутился Дон Педро и обвёл присутствующих грозным взглядом. — Товарищи! Кто это сделал⁈ Сейчас же признавайтесь! Лучше признаться сразу.
Вокруг меня моментально образовалась зона отчуждения. Вроде всё как всегда, стоим, растерянно пялимся дохлую кошку, но такое ощущение, что они все — отдельно, а я — отдельно.
— Что теперь? — мрачно спросил Рябов, закуривая прямо в хозке.
— Кошку закопаю в лесу, — кратко сказал Колька и поискал взглядом по сторонам. Увидев пустой рваный мешок, который я оставила, чтобы в случае чего подсушивать на нем овощи, замотал в него кошку и тоже вышел из хозки.
Все так и молчали. Валерка закурил тоже. Нина Васильевна бочком-бочком подошла к коробкам с конфетами, зачерпнула внушительную горсть, потом ещё одну и рассовала по карманам куртки.
— Значит так, — взял на себя бразды правления дон Педро, — сейчас идите все, работайте согласно выданным утром заданиям, а вечером, после ужина, будет общее собрание. Там и разберемся.
Я поёжилась под перекрестными недобрыми взглядами.
— Явка обязательна! Виновным в совершенном безобразии лучше до ужина подойти ко мне и все чистосердечно рассказать, — продолжил Дон Педро и внимательно посмотрел на меня. — Иначе за последствия я не отвечаю.
И, перекрикивая поднявшийся гул, рявкнул:
— Тихо, товарищи! Я сказал — разберемся!
— Да она же до вечера сто раз сбежит! — сказал Генка, выпуская клубы дыма в мою сторону. — Сейчас разбираться надобно!
— Нет, товарищи! Сейчас надо работать. Давайте подождем до вечера, — Дон Педро тоже прикурил «беломорину», — да и бежать отсюда некуда.
— Виктор Леонидович! — вдруг подала голос Аннушка, — а почему вы все в хозке курите? Я не поняла что-то! Здесь же продукты!
Дон Педро смутился и вышел из хозки, за ним потянулись остальные мужики.
— Ты зачем кошку повесила, Горелова? — прошипела мне Нина Васильевна.
— Так! Конфеты из кармана быстро выложила! — окрысилась на нее Анннушка, — И марш работать! А то сейчас Виктора Леонидовича позову — он тебя быстро мотивирует!
Нину Васильевну аж перекосило. Она обожгла нас с Аннушкой злым взглядом и вышла из хозки с высоко поднятой головой. Конфеты выкладывать не стала.
— Анна Петровна, — шмыгнула носом я, тщетно сдерживая подступающие слезы, — все же на меня думают! Что мне делать?
— Не реви! — нахмурилась Аннушка и приобняла за плечи. — Успокойся. Не все на тебя думают, не фантазируй. То, что эта сучка на тебя лает — так ты и раньше знала, что она тебя не любит. А Генка тот ещё паразит. Но ты сама виновата, он к тебе подкатывал, так не надо было прилюдно над ним насмешничать. Мужики такого не прощают.
Я зависла. Теперь понятно, почему он ко мне так плохо относится. И его дружки тоже не особо меня жалуют.
— А эта чего на меня взъелась? — спросила я, вытерев последние слёзы.
— Завидует, — вздохнула Аннушка, отстраняясь. — Так, хватит упиваться страданиями, Зоя, пошли лучше посуду мыть. Ужин тоже за нас никто не приготовит.
Я кивнула.
— Давай-ка сразу все продукты захватим, — предложила Аннушка, задумчиво. — Сделаем макароны по-флотски и витаминный салат. Глянь, морская капуста у нас там еще осталась?
Мы выбирали продукты, как вдруг в хозку просунулась голова Митьки:
— Зойка! Ты это… не переживай… я вот вовсе не считаю, что это ты…
Выдав тираду, митькина голова исчезла.
— Вот видишь, — усмехнулась Аннушка, набирая морковь из мешка, и велела, — Зоя, а ну-ка, отрежь три большие луковицы. Кстати, ты это хорошо с косой придумала, а то у меня лук никогда до конца экспедиции не доживает.
Мне от её похвалы было приятно.
— А кошку мог кто угодно подвесить, — вернулась к неприятной теме Аннушка, — та же Нинка вполне могла.
— А ей зачем? — удивилась я.
— Да откуда я знаю? — хмыкнула Аннушка и отобрала у меня луковицы. — И тушенку еще захвати. Ага. Вон ту.
Я послушно принялась вытаскивать жестянки из ящика.
— Чуть не забыла! Чеснок же ещё возьми, — спохватилась Аннушка и вышла из хозки.
Я стащила с гвоздя косу чеснока, оторвала две большие головки, взяла всё остальные продукты и тоже вышла.
На небольшом пятачке между хозкой и столовкой, где обычно любили после еды перекурить мужики, стояли Валерка, Генка и Рябов и болтали.
— А я вот мечтаю попасть на Землю Франца-Иосифа и оттуда, с берега, плюнуть прямо в Северный Ледовитый океан. А еще мечтаю добраться на Тибет и дать щелбана Далай-Ламе по лысине, — разглагольствовал Валерка, смачно затягиваясь от самокрутки.
— А ты-то откуда знаешь, что он лысый? — выпустил душистый дым Генка.
— Потому что от мудрых мыслей рано лысеют! — хохотнул Валерка и вдруг увидел меня, — вот, например, та же Горелова.
— Слушай, Валера, а ты не в курсе, этот твой лысый Далай Лама от мудрых мыслей тоже кошек вешает? — заржал как конь Генка и нагло уставился на меня.
— Думаю, он не настолько мудр…
— Мужики, хватит уже! Не надо… — попытался утихомирить их Рябов.
Что ответили ему мужики я не услышала, торопливо заскочив в столовку. Руки у меня тряслись.
А после ужина состоялось общее собрание. Мы сидели в столовке над стаканами с остывающим чаем и над тарелками с нетронутыми конфетами «Южная ночь» и «Кара-кум». Аннушка сегодня не только расщедрилась на конфеты, но и расстаралась с ужином. Но, по-моему, никто на это внимания не обратил. Еда была проглочена механически, и сейчас все ждали одного — когда я признаюсь в содеянном.
Во всяком случае, по многочисленным косым взглядам в мою сторону я думала именно так.
Собрание начал лично Бармалей:
— Товарищи! — начал он глухим голосом, но по мере выступления, голос его окреп и зазвенел от сдерживаемого негодования, — сегодня у нас в лагере произошло отвратительнейшее событие. Оно отвратительно и мерзко даже не потом, что это была именно моя кошка, которая уже много лет была моим другом. А потому, что кое-кто из вас зверски замучил и убил беззащитное животное! Только фашисты так издевались над нашими людьми!
Он сделал паузу и нахмурился. Все молчали.
— Товарищи! — продолжил Бармалей, посмотрев каждому из нас поочередно в глаза, — Этот акт вандализма не красит советского человека и бросает тень на весь наш коллектив! И мы должны сейчас выяснить — кто это сделал. Но прежде я хочу обратиться к преступнику. Кто бы ты ни был. Если ты прямо сейчас честно во всем сознаешься, я обещаю, что тебе ничего за это не будет! Я лично не позволю. Мы вызовем на завтра самолёт и отправим тебя в Кедровый. Итак! Даю тебе пять минут. Отсчет пошел.
Он замолчал, притянул к себе кружку с чаем
