Еще на подходе к пансионату из-за поворота показалась «свечка», в которой жила Агнешка. Она в это время что-то рассказывала – и вдруг остановилась, как завороженная. Зрелище и впрямь впечатляло. Самый высокий на побережье прямоугольник с синеватым отливом переливался в лучах заходящего солнца, и я смотрел на ошеломленную Аги со снисходительностью человека, который его или построил, или реставрировал к приезду своей возлюбленной, чтобы подарить ей при первом удобном случае.
– Боже, Тим, это же наша «свечка»! – воскликнула она, даже не глядя на меня, в результате чего я передумал дарить ей ее. – Это ведь она, да, Тим?!
Я подтвердил ее догадку и коротко ввел в курс авантюры, которую она с присущим ей энтузиазмом восторженно одобрила.
Прошли мы, что называется, без задева. Агнешка очаровательно улыбнулась охранникам, и один из них, видимо, тот, поглупее и, стало быть, повлюбчивее, поспешил к воротам, которые были слегка прикрыты, точно для него мы были не людьми, а машинами представительского класса. Я хотел дать ему пятерку, но не стал унижать подачкой, а вместо этого пространно поблагодарил по-английски.
Итак, мы неспешным шагом вернулись туда, откуда тридцать лет назад были у в езеныпо разным адресам. Свернув налево и выйдя таким образом из поля зрения обычно любознательных охранников, мы остановились и стали глазеть по сторонам, удивляясь переменам, которые здесь произошли. Агнешка, увидев что-то новое, всякий раз поначалу показывала на него пальцем (все-таки будущая герцогиня!), а затем чмокала меня в щеку. Хорошо еще, что она не красила губы, а то бы я превратился в ходячее пособие, которым можно было бы иллюстрировать лекцию о грязных старикашках…
Сойдя наконец-то с места, мы посетили первым делом измененное до неузнаваемости строение, где я читал когда-то стихи о Конституции комбату Курдюжному, заложившему меня по приезде и разжалованному мною в рядовые сексоты. Агнешка, снова наехав нижней губой на верхнюю, спросила обиженным тоном:
– А больше ты ничего там не делал, только стихи читал?
И я, стукнув себя по лбу, припомнил, как учил целоваться одну глупую девчонку, да так и не научил.
– Плохой, выходит, ты был учитель, – сказала Аги, и мы пошагали мимо бассейна, которого раньше и в помине не наблюдалось, к высотке, удивляясь по пути, кому помешала большая клумба, часто служившая местом встречи.
С высоткой все было в полном порядке. Она стояла, как… как… ну, неважно что – главное, стояла и падать еще в ближайшие тридцать лет не собиралась. Я с завистью посмотрел на нее и ничего не сказал. А вот Агнешка вся извертелась в поисках своей лоджии, откуда она застукала меня, идущего на рассвете в модной рубашке. Мне-то отыскать ее не составило труда, но я дождался, покуда сама Аги не сделала этого, правда, с третьей попытки.
Вход мы миновали раньше благодаря моему энергичному шагу. Я не хотел останавливаться там, потому что боялся снова увидеть в плотном фиолетовом тумане любопытствующую толпу – и ч т о-то, лежавшее на носилках под длинной и непрерывной простыней.
Примерно тот же самый страх я испытывал перед следующим шагом в направлении моря, где по левую руку должен был находиться бар Пламена. «Должен был, да всем простил», как опять же любила говаривать моя матушка. Не было там никакого бара, и мне показалось, что Агнешку это обстоятельство совсем не порадовало. Во всяком случае, она просто констатировала факт, что бара больше нет.
Я же, чтобы не бередить душевную рану, принялся представлять, как бульдозер с ужасным ревом и скрежетом рушит и бетонную эстакаду, о которую Пламен размозжил себе руку, и барную стойку, и бендежку – и топчан, на котором… Я все это видел и слышал: стоны, скрежет, грохот, тихий ласковый шепот, надсадный рев мотора, заглушавший пьяный протестующий говорок и размеренный поскрип высохших досок… В общем, заставь дурака Богу молиться, так он не только лоб, но и пол расшибет.
Несколько отвлекла меня от ужасных видений Агнешка, предложив поискать то место, где я впервые делал ей массаж. После долгих хождений по песку мы обнаружили каждый свое место, правда, надо отметить, что расстояние между ними не превышало трех метров. Мы расположились посередине и вскоре уже резвились в воде. Как и прежде, я делал Аги «самолет», держа ее за руку и за ногу, а затем выбрасывая в воздух, где она по инерции пролетала несколько метров и с криком плюхалась в воду. В какой-то момент я непроизвольно посмотрел на берег, но Лидии там не оказалось: видимо, ушла, как и тогда…
Потом я делал Аги массаж, и она снова стонала, только не так чувственно и не столь громко. Никто не обращал на нас внимания, потому что кроме нас там было лишь две пары – одна целовалась, а другая ела фрукты. Вот там, на золотистом песке я и почувствовал по-настоящему, что непоправимо постарел. Раньше, прикасаясь к Агнешкиному телу, я старался прикрыться полотенцем, чтобы скрыть от стороннего взгляда свое возбуждение. Теперь же не только полотенца, но и носового платка мне не требовалось, ибоя был спокоен и мудр, как евнух со стажем. Антипова пилюля иссякла, и меня можно было сдавать в утиль.
Когда мы закончили пляжиться, Агнешка предложила посидеть на веранде ресторана, который расположился на месте бара Пламена. Этого-то я и боялся. Тот, кто пренебрегает старой истиной, суть которой сводится к тому, что не следует возвращаться туда, где тебе было очень хорошо или очень плохо, рискует получить звонкую оплеуху. Я ее и получил, потому что не мог отказать Агнешке. Она же была весела, игрива, отпускала порой двусмысленные шуточки, которые меня почему-то теперь раздражали. Тогда я налег на выпивку, и минут через сорок все мне стало мило, и захотелось лизнуть Агнешкину грудь и – куда уж дальше! – потанцевать буги-блюз.
Я пошел к служителям и распорядителям, но они и знать не знали, что такое буги-блюз, и предложили популярное рвотное из серии «бум-бум». Сходил я, однако, к ним не зря. Возвращаясь к Агнешке, я увидел в самом углу старенькое пианино, подошел к нему и враз признал в нем веселиновский инструмент, на котором давал когда-то жару дождливым осенним вечером. Я вновь вернулся к устроителям и доверителям и уточнил, не он ли стоял во время оно в баре у Веселины. Они пожали плечами и кликнули пожилую женщину с кухни, которая, внимательно оглядев меня, подтвердила мою догадку, а затем сама спросила, не я ли двадцать пять-тридцать лет назад заходил несколько раз к Веселине с очень молодой и красивой девушкой и даже играл на пианино. Батюшки, растрогался я, меня еще, оказывается, можно узнать!
– А что с вашей девушкой? – спросила женщина.
– Она на веранде ждет меня, – ответил я.
Женщина пошла к выходу и тотчас вернулась, качая головой, покрытой косынкой.
– Это ваша дочь, – сказала она, оживившись. – Просто копия вашей жены. А кстати, она приехала с вами?
– Ее больше нет, – сказал я.
– Извините, – сказала женщина. – Вы нам не сыграете что-нибудь в память о вашей жене?..
Я сел за пианино и прошелся по жутко расстроенной клавиатуре. Агнешка, заметив мои шатания, подошла ко мне, и я коротко объяснился. Женщина в косынке во все глаза смотрела на нас и даже перекрестилась, когда Аги повернулась к ней лицом. Я сыграл с грехом пополам пару вещей и хотел откланяться, потому что половина клавиш западала, но ко мне подошел какой-то ухарь с двадцатью левами и попросил сыграть «Очи черные». Я начал объяснять ему, что инструмент неисправен и к тому же не знаю того, что он просит, но парень угрожающе теснил меня, и я уж было хотел дать ему в лоб, но меня опередили охранники, аккуратно взявшие смутьяна под руки и откомандировавшие в неизвестном направлении. Я поискал взглядом Агнешку и нашел ее в компании, видимо, двух соплеменниц. Они сидели за нашим столиком и о чем-то оживленно беседовали. А меня вновь потревожила женщина с кухни.
– Говорили, что одна из девушек умерла тогда, – сообщила мне она. – И будто с этой девушкой вы приходили к нам накануне…
– Да, – подтвердил я, – одна из девушек. Вы правы.
– Значит, я видела вас с другой, не с матерью вашей дочери, – облегченно сказала она. – А то уж я было подумала…
– Что это была она, – сказал я. – Нет, другая. У меня, знаете ли, тогда много было девушек.
– Конечно, – согласилась охотно она и поправила косынку. – Вас ведь выбрали в тот раз главным красавцем. И еще такую брюнетку. Она жива? – Я кивнул. – Вы были очень красивой парой. И так хорошо танцевали! Будьте счастливы вместе со своей девочкой…
Я порылся в кармане, достал сотню и с трудом вручил ее женщине – призраку из прошлого. Признаться, я с удовольствием слушал ее…
Уходили мы в хорошем расположении духа. И дома, за рюмкой бренди с сигаретой, продолжили вечер тихих воспоминаний. Мне было очень хорошо сидеть с Аги вот так, говоря о чем-то близком нам обоим, наполнять ее рюмку, прикуривать ей сигарету… В угасании полового влечения есть что-то правильное и разумное, как и все в природе, думал я, глядя на антиповы пилюли, которые так и не принял. Агнешка, перехватив мой взгляд, взяла коробку, достала из нее капсулу и заставила проглотить ее. Это сердце, сказала она авторитетно, вызвав дух большой Нади, которая свято верила, что поэт Вениамин пожирал греческие орехи исключительно для подпитки мозга. Утолклись мы часа в два ночи и сразу же уснули, а наверстали свое под утро, когда Аги растолкала меня и сказала, что видела во сне, как я хочу ее и мучаюсь от того, что она спит…
