Майк Коннер - Сверхновая американская фантастика, 1995 № 05-06

— Как вы пробрались сюда? — спросил контролер.

— У меня билет. — Ия показал его. Контролер снял с пояса сканнер и провел им по билету. Лишь только сканнер загудел, отношение контролера ко мне полностью изменилось.

— О! Мистер Хаунд, — сказал он.

— Мистер Хаунд?

— Вы же мистер Хаунд, не правда ли?

— О, да, — ответил я.

— Мы боялись, вы опоздали.

— Меня задержали, — объяснил я.

— Разумеется, — ответил он. — У вас есть багаж?

— Зачем? Это ведь развлекательный круиз.

Контролер понимающе улыбнулся. Меньше заботы.

— Ступайте в калибровочную кабину, мистер Хаунд. Мы стартуем, как только определим вашу массу.

Я зашел. Фиолетовая вспышка озарила меня.

— Очень хорошо, сэр. Коридорный покажет вам вашу каюту.

Я вышел из кабины и замер. По лестнице спускались Джим Пеннибэйкер вместе с летуном. Это был генеральный консул. Я попытался отступить в кабину, но генеральный консул уже заметил меня. У Джима Пеннибэйкера на пояснице был закреплен транслятор. Генеральный консул со стуком свел челюсти. Он был крупнее Генри и совсем не стар. Он мог бы перекусить мою шею, точно прутик. Джим Пеннибэйкер кивнул и подошел ко мне.

— Это вы — тот юноша, который вызвал всеобщее волнение?

— Не-а, — сказал я.

— Он говорит, что хочет, чтобы вы пошли с ним.

— Скажите ему, что я сначала хочу с ним поговорить.

Джим Пеннибэйкер нахмурился.

— Я пытаюсь установить тут постоянную миссию, сынок. Они уже почти согласились…

— Пожалуйста, скажите, — сказал я.

— Он хочет сначала поговорить, — сказал преподобный. Миг спустя генеральный консул прожужжал что-то в ответ, и Джим Пеннибэйкер кивнул.

— Он сказал, что после того, как вы согласитесь сдаться, вы можете сделать заявление.

— Заявление? — переспросил я.

— Да. Он так сказал.

— Ладно. Дайте мне пояс.

Преподобный Пеннибэйкер снял пояс. Я подогнал его по себе, включил и почувствовал как к спине прижимаются теплые иглы. Генеральный консул холодно на меня посмотрел.

— Вы мудро поступили, что сдались, — сказал он. Я ощущал его голос как покалывание в спине, а оно уже превращалось в голове в слова. — Вы вызвали слишком много беспокойства. Теперь дело будет закрыто.

— Поглядите на меня, сэр, — сказал я.

— Я и так смотрю на вас.

— Я имею в виду — в самом деле поглядите. Вы знаете, что я не убивал его.

— Это обсуждать бессмысленно. Вам вынесли обвинительный приговор.

— Если бы Генри умер в постели, — спросил я, — что бы случилось со мной?

— Ничего, разумеется.

— Но в постели это была бы жалкая смерть. А он умер счастливым! Счастливым потому, что был свободен. Вы же знаете, что это правда. Все вы это чувствовали, когда он отпустил меня и ринулся на скалу.

Генеральный консул не ответил. Я мягко спросил:

— Вы действительно думали, что иначе он прожил бы вечно?

— Может и так, — после недолгого молчания ответил консул. — Но это ничего не меняет.

— Отпустите меня, — сказал я.

— Невозможно.

— Послушайте, — сказал я, — у меня есть кое-что из его работ, чего я не могу понять. Это картина, она называется «Колодец одиночества». Он нарисовал ее в том месте, в холмах, куда ваш народ не летает. Отпустите меня, и я передам ее вам.

— Невозможно, — повторил консул. — Вы пойдете со мной.

Я расстегнул комбинезон. Рулон был прижат к моей груди. Я развернул картину, надеясь, что краска не потрескается, и на вытянутых руках показал генеральному консулу.

Очень трудно точно описать, что случилось потом. Все что я помню — это исходящая от генерального консула мощная волна эмоций; ничего подобного я до этого не ощущал даже с Генри. Я вырубился. Не знаю, насколько. Затем все вокруг чуть прояснилось и я увидел, что около Джима Пеннибэйкера стоит контролер и поддерживает его.

— Боже! — прошептал преподобный.

Наконец генеральный консул пошевелился. Он забрал у меня картину, свернул ее и, не сказав больше ни слова, покинул «Стеллу».

Пять минут спустя мы уже были в пути. Я лежал на своей койке, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Я думал — кто знает, что там, за стенами этого корабля? Вы не можете стоять на палубе, наблюдая, как мир становится все меньше, как он исчезает за горизонтом, вроде того, как описывается в старых морских книгах. Но все равно это похоже. На этот раз я был и в самом деле один, и навсегда.

Кто-то тихо постучал в дверь. Я сел.

— Джи-Ди?

— Да?

— Ты в порядке?

— Я думаю, да. Просто не знаю, как отворяются эти двери.

— Ты должен сказать ей, — ответила она. Я это сделал, и дверной проем осветился. В нем стояла Одри.

— Привет, — сказала она застенчиво.

— Привет.

— Папа сказал мне, что ты на борту.

— О!

— У тебя очень грустный вид, Джи-Ди. Можно, я зайду?

— Конечно.

— Не закрывайся, — сказала она двери. В стену был вделан маленький письменный столик, а под ним стоял стул. Одри выдвинула стул и села.

— Папа рассказал мне, что случилось.

— А он знает? Потому что я и сам-то не уверен.

— Он сказал, ты отдал им нечто воистину чудесное.

К этому немного можно было добавить.

— Джи-Ди, я хочу, чтобы ты кое-что знал. Они не могут отнять у тебя все.

— Пока что им это удавалось, — ответил я.

— Помнишь, что я сказала тебе раньше? Есть кто-то, с кем можно поговорить.

— Да не верю я в это, Одри, — ответил я.

— Почему нет? Есть же много вещей, в которые ты веришь. Я поглядел в ее теплые карие глаза и подумал — ну что ж, может это и правда. Так что, я сказал, ладно, я попробую. Она взяла меня за руку, и мы вместе опустились на колени.

И первое, о чем я попросил — может, мне когда-нибудь и с Генри доведется поговорить.

Ну вот, я пытался молиться, а вы сами знаете, как оно выходит, если не веришь по-настоящему. Я чувствовал себя так, как, наверное, чувствовал себя Джек из той сказки, где его матушка выкинула волшебные бобы в окно, — раздраженным. Обиженным. Хорошо хоть вся эта затея с молитвой принадлежала не мне. Одри Пеннибэйкер — девушка, стоявшая на коленях со мной рядом, была из тех, что всегда пытаются кого-нибудь обратить. Мы, закрыв глаза, стояли на коленях и изо всех сил старались молиться. Наконец, оба мы одновременно их открыли. Ее глаза мне нравились — миндалевидные, светло-зеленые, с короткими густыми ресницами.

— Ты ничего не чувствуешь, так ведь, Джи-Ди? — спросила она.

— Я пытаюсь, Одри. Честно.

Она мягко улыбнулась.

— Давай лучше пойдем погуляем.

— Я могу еще раз попробовать, — сказал я.

— Позже. А теперь сделаем небольшой перерыв.

Одри хорошо знала, что и как тут на «Стелле» и показала мне торговый ряд, где были магазины, рестораны, почта, цветочный магазин, комнаты для игр и гимнастический зал. Мы спустились вниз, миновав палубы D, Е, и F и, наконец, вышли на Прогулочную палубу. А там, пройдя через стеклянные матовые двери, мы оказались в самом сердце корабля.

Это был высокий зал, залитый удивительным зелено-голубым светом, казалось, струящимся отовсюду. Огромные деревья возносились до кольцевидных перекрытий верхних палуб и встречались там, наверху, с густым плющом и лианами, свисающими с поперечных балок. Птицы, перекликаясь, порхали среди ветвей и исчезали в сплетении лоз. Был там и водопад — он разбрасывал веер брызг, окрашивая перила этой палубы во все цвета радуги. И на самом верху, над скалистым карнизом, навис молочно-голубой купол.

— Ну разве тут не великолепно? — воскликнула Одри.

— На корабле? Да, роскошно.

— Лучший корабль, который я когда-либо видела.

— Ты много летала?

— Ну конечно же, глупыш! Я путешествую с папой лет с трех, с тех пор, как могла удержать тамбурин в руках.

Мы подошли к ограждению, на котором была надпись, предупреждающая пассажиров с электронными медицинскими устройствами, что они находятся в опасной близости от поля корабля. Одри прошла прямо за ограждение.

— Разве это не опасно? — спросил я, все еще не решаясь идти следом.

— Что не опасно?

— Поле.

Отвечая, Одри обернулась ко мне.

— Ммммм, — сказала она, прикрыв глаза, — я думаю, оно такое ласкающее.

Глядя на то, как она откидывает голову, я и сам захотел, чтобы меня приласкали. Но как только я последовал за ней, то почувствовал покалывание у основания шеи. А потом услышал громкое жужжание. То самое жужжание. Я черпал его полной мерой, словно опять был дома, на Дереве, рядом с Сетью. И почувствовал взрыв узнавания, изменение в характере сигналов, которое означало, что ты теперь один из них. И удивление я почувствовал тоже. Затем, сразу, все прекратилось. Так, словно кто-то захлопнул двери.