И точно в ответ на это мое желание раздался металлический удар, видно, кто-то ударил по железной пустой бочке, потом я услышал приближенный плотным воздухом голос, ответ, и тут же затарахтел движок. В жизни я не разбирался в двигателях, но голос движка узнал, как голос друга. Это был двигатель для зарядки аккумуляторов, который применяется на «полярках» и метеостанциях.
Я выстрелил. В ответ также услышал выстрел.
23
Четверо мужчин стояли у берега протоки. Они были в ватных куртках и тапочках на босу ногу. Несколько серьезных псов заливались лаем.
А теперь я скажу, почему походная палатка иногда кажется более надежным убежищем, чем городской дом. Потому что в палатке ты прежде всего рассчитываешь на живую силу: свою и товарищей. Камень же городских зданий мертв, но дает иллюзию, что можно на него положиться...
Дружеские руки вытащили лодку на берег вместе с грузом. Псы кончили рычать и нерешительно замахали хвостами.
Мы прошли в бревенчатый низкий домик. Горела лампа. Дышала теплом печь, и был ритуал, с которым ты встречаешь вернувшегося товарища и с которым он встречает тебя: сухие носки, чай и так далее.
На этом, собственно, можно бы кончить рассказ о Реке и о том, почему я на ней очутился. Щелкнул некий невидимый механизм, и на счетчике выскочил вывод о том, что все пока идет правильно и что я не сбился с дороги в глухую протоку.
Закончить же этот рассказ мне бы хотелось стихами Славы Птицына, потомственного метеоролога и таежника. Стихи его кажутся мне непосредственным ответом на многие вопросы, мучающие нас в бессонные городские ночи, а также лучше меня расскажут о четырех парнях, и сегодня живущих на этой метеостанции. Слава писал эти стихи только для себя. Но использовать их он мне разрешил.
Синеет даль обветренной тайги,
Кровавые лоскутья на закате.
Лентикулярисы плывут, как пироги,
Вода студеная на перекате.
Фырчит, как тетерев, смоленый котелок.
Чайку глотнешь — и холод нипочем.
Ночь пронесла дырявый свой мешок,
Алмазы яркие роняя в чернозем.
Попив чайку, перемещу костер,
На место теплое кладу ветвей охапку —
Их парный дух и пряней и остер.
Под голову — потрепанную шапку.
Встает передо мной родной отцовский дом,
И сын, и ты, со сна полуодета,
Сон обнимает бархатным крылом,
Уносит в царство радости и света.
(Лентикулярисы — разновидность облаков (латин.).)
24
Утром над тайгой действительно было «царство радости и света». В этот день началось бабье лето — время заморозков, залитого желтым сиянием мира и щемящего сознания быстротечности дней, потому что дни эти идут, а хотелось, чтобы так было вечно. Слава Птицын показывал мне хозяйство станции, и тут я увидел этот совершенно новенький дом бледно-голубого цвета. По неизвестной причине я не заметил его ночью. Он был совсем новый, даже стружки вокруг него не пожелтели.
— Это что? — спросил я.
— Заботы начальства. Решили, что старый дом уже стар, вот осенью привезли самолетом новый. Мы в нем не живем.
— Почему?
— В старом привыкли. Там рация, печь, вообще...
— Да-а, к жилью привыкаешь, — откликнулся я.
— Или мало ли кто вниз по реке поплывет. Или вверх. Или просто захочет пожить и подумать. Вот ты, например.
— Часто проплывают?
— За три года ты первый.
— Нет, выходит, бродяг?
— Желание странствовать не профессия, а склонность души. Она или есть, или ее нет. У кого есть, тот уж изменить не может. У кого нет, тому незачем. Как считаешь?
— Что тут обсуждать-то? Так и есть, — согласился я.
Мы уселись на крыльце и вдумчиво закурили. Подошли собаки и, тихонько повизгивая, начали что-то объяснять Славе.
— Ничего, ребята, сегодня не выйдет, — сказал им Слава, и собаки улеглись. Один рослый черно-белый красавец поразмыслил и положил голову мне на войлочные шлепанцы, в которых я вышел из дома.
Так мы и сидели в единении собачьих и человеческих душ. Кругом была тайга и желтый свет бабьего лета, когда жалеешь о быстротечности дней.
Олег Куваев
В тот день Смит вовсе не собирался летать. Он заехал на авиационный завод компании «Норс Америкэн», что в Калифорнии, только для того, чтобы написать отчет о самолете, который испытывал накануне. Моросивший с утра дождик внезапно прекратился, и лучи солнца заиграли на фюзеляжах новеньких «супер сэйбр», стоявших на заводском аэродроме. Диспетчер предложил Джорджу испытать № 659, только что сошедший с конвейера, и летчик решил «немножко размяться». Смит даже не переоделся, только поверх костюма натянул комбинезон.
Близ Лагуна-Бич опять начал моросить мелкий дождь, внизу повисла сплошная серая пелена туч. Смит стал набирать высоту, скорость достигла звуковой, а затем сверхзвуковой. На высоте приблизительно в 37 тысяч футов, когда Смит перевел самолет в горизонтальный полет, отказала система управления.
«Я проделал все, что предписывает инструкция, — рассказывал впоследствии летчик, — безуспешно. Машина свалилась в пике. Я включил рацию и успел крикнуть: «Я — 6591 Управление отказало!»
С пронзительным воем «супер сэйбр» несся по вертикали к земле со скоростью почти 800 миль в час.
«Остаться в самолете? Верная смерть! Выброситься при сверхзвуковой скорости? Тоже самоубийство, хотя все же есть один шанс на миллион, — лихорадочно соображал я, сидя в кабине, — продолжает свой рассказ Смит. — И я решил прыгать с парашютом. Больше я ничего не помню».
К счастью, пулей вылетевший из кабины пилот потерял сознание и не почувствовал той жесточайшей пытки, которой подверглось его тело. Вес Смита мгновенно увеличился до 8 тысяч фунтов, глаза вылезли из орбит. Страшный удар по животу и груди вызвал сильнейший прилив крови к голове. Мощный поток воздуха сорвал шлем и кислородную маску, оторвал кончик носа.
Некоторое представление о ярости, казалось бы, безобидного воздуха, который трепал беззащитное тело пилота, дают такие цифры. Ураган со скоростью 100 миль в час давит с силой в 120 фунтов на квадратный фут. На тело же Смита обрушился удар десятка ураганов — 1240 фунтов на квадратный фут!
Через две секунды после того, как Джордж Смит выбросился из обреченного самолета, автоматическое приспособление открыло его парашют. Инженеры завода «Норс Америкэн» вычислили, что в тот момент, когда Смит покинул кабину, самолет находился на высоте 6500 футов. Если бы летчик колебался еще две секунды, то, учитывая скорость пикирования, его парашют не успел бы раскрыться над поверхностью воды.
Далее начинается вторая глава истории этого невероятного приключения. В то время когда Смит на высоте семи миль над Тихим океаном безуспешно сражался с заевшими рычагами управления, небольшая яхта «Белебес» пробиралась под дождем к берегу. Владелец яхты, лос-анджелесский юрист Мэлвин Саймон, выехал на рыбалку с пятнадцатилетним сыном Робертом и другом Артом Бекеллем. Внезапно раздался оглушительный взрыв, гигантский фонтан воды поднялся в воздух приблизительно в двухстах ярдах от кормы суденышка, чуть не перевернув его.
«Я решил, что мы попали в зону учебной стрельбы кораблей военно-морского флота, — рассказывает юрист. — «Скорей, скорей отсюда!» — крикнул я моим спутникам. И тут Роберт схватил меня за руку: «Смотри, папа!» — взволнованно закричал он».
Из-за туч показался изорванный парашют. Под ним висело неподвижное тело человека. Схватив бинокль, Саймон увидел, что на трупе — он имел все основания полагать, что пилот был мертв, — не было ни ботинок, ни носков. От одежды неизвестного остались одни клочья. Из носа, ушей, ран на лице и ногах лилась кровь.
Саймон моментально направился к месту падения пилота. Через пятьдесят секунд, после того как тело Смита упало в воду, быстроходная яхта была уже около него. Полумертвого от шока и ранений пилота доставили в больницу в Ньюпорт-Бич. Пять дней он находился между жизнью и смертью и в бреду кричал: «Не бейте меня о каменную стену!» Когда же Смит пришел наконец в сознание и вновь мысленно пережил катастрофу, он впал в тяжелейшую депрессию. Много дней Смит испытывал постоянные острые боли и был слишком слаб, чтобы двигаться.
Однако выздоровление, хотя и медленно, все же наступило. К великому изумлению врачей, зрение пилота восстанавливалось и наконец стало нормальным. Через три с половиной месяца после несчастного случая его выписали из больницы. Сейчас Смит чувствует себя хорошо, хотя иногда немного побаливают колени да глаза болезненно реагируют на чересчур яркий свет.
Однако спустя некоторое время Джордж Смит успешно прошел медицинский осмотр, а затем начал летать, правда, теперь уже на легких самолетах гражданской авиации.
