Магомет из Дагестана, из города Хасавюрта. Магомету двадцать восемь лет, а шоферский стаж — десять.
— Я машину мог с пятнадцати лет водить, права вот только в восемнадцать дали... Сначала в «Дагнефти» работал, цистерны с горючим возил, потом в автобусный парк перешел, на междугородных автобусах стал ездить — весь Дагестан из конца в конец проехал. Все! Нет больше в Дагестане для меня неизвестных мест, каждый столб на любом шоссе знаю, скучно стало ездить... Брат у меня старший в Сургуте тогда работал, тоже шофером. Прислал письмо, давай, пишет, сюда приезжай, здесь нужны опытные шоферы. Ладно, пишу, приеду... Жена Яхита в слезы, и так, говорит, не вижу тебя совсем, а теперь куда-то в Сибирь уедешь... Но ничего, поплакала, да отпустила. Прилетел в Тюмень, год на вахтовом автобусе смены на магистраль возил. Потом «Урал» получил, обрадовался. Куда, спрашиваю, ехать? На Коголымскую, отвечают. Как же, говорю, туда ехать, если дороги нет? Есть, отвечают, дорога, отличная дорога, такая, что ни разу и не качнет. Езжай, говорят, на аэродром. Приехал на аэродром, опутали мой новенький «Урал» тросами, прицепили к вертолету Ми-8. Я в салоне сижу, а «Урал» внизу по воздуху плывет... «Слушай, — у летчика спрашиваю, — а нельзя мне в кабину «Урала» пересесть, рулить буду, а то вертолет заносит!» Прилетели наконец. Сначала мой «Урал» приземлился, потом вертолет. Въехал в поселок как полагается. «Где здесь у вас гараж?» — спрашиваю. Все чуть с ума не посходили... «Машина! Откуда?» — «С неба», — отвечаю. Не верят. И вот что еще интересно: там, где я первый раз проехал, где первый раз землю колесами примял, так потом все шоферы стали ездить! Выходит, все дороги здесь мои... Поэтому, наверное, и говорят, что я первый шофер на Коголымской!
Трасса резала тайгу, болота. Чем дальше на север, тем сильнее меняется природа. Небо занимает все больше места, все ниже теснит оно своим голубым прессом зеленую полоску растительности. И солнце тоже растет в размерах — словно огромный красный каравай поднимается в печи...
По обе стороны трассы тянулись озера и чистые песчаные отмели. Над озерами кружились небольшие белые чайки, а над тайгой пролетел огромный черный ворон. Перья его сверкнули на солнце, словно ворон был покрыт лаком. Когда дорога давала крюк, мы даже как-то забывали, что едем вдоль строящейся магистрали. Кругом ни души. Ослепительно голубое небо, дремотная тайга, тишина...
Однако вскоре тишину нарушили скрежет экскаватора, вонзающего ковш в груду земли, уханье сваебойного агрегата, сигналы оранжевых «Магирусов», подвозящих к насыпи песок из карьера. Магистраль уходила все дальше и дальше на север, но многое еще надо было сделать, прежде чем положат на песчаную насыпь железные рельсы. На пути магистрали были леса и болота, возвышенности и впадины, иногда попадались линзочки вечной мерзлоты, и мы видели, как экскаваторщик, одуревший от тридцатиградусной жары, выпрыгивает из кабины, хватает лед пригоршнями и трет им плечи, руки, лицо...
Обедать остановились на сто сорок восьмом километре трассы в бригаде плотников Анатолия Ткачука. Второй месяц двенадцать ребят из Тюмени, Омска, Ленинграда, Керчи, Одессы строили мосты на притрассовой автодороге. Мы видели, как живут ребята, какая чистота в их лагере, как, входя в вагончик, каждый снимал обувь; на улице между соснами были натянуты веревки и висели выстиранные рубашки, а в столовой белели чисто вымытые кружки, и колодец был прикрыт сбитой из досок крышкой.
Когда Анатолий Ткачук стал показывать фотоаппарат сложной конструкции, Магомет хлопнул себя по лбу, сетуя на свою забывчивость.
— Слушай! — сказал Магомет. — Я тебе пленку обещал привезти?
— Обещал...
— Чего не напоминаешь?
— Думал, ты забыл...
— А я привез! Да чуть не забыл отдать. Подожди... — Магомет вытащил из-под сиденья чемодан. — Так. Клей резиновый... Это не вам. Это на станцию Ноябрьская, там у кого-то сапоги расклеились. Шерсть... Шерсть тоже не вам, поварихе одной, она сыну свитер вяжет... Гуталин. Гуталин на сто девяностый километр, там ребята в поселок изыскателей на танцы ходят. Хотят, чтобы ботинки блестели... А! Вот пленка, бери!
— Спасибо, Магомет! Мы попрощались.
Дорога становилась все хуже. Стали попадаться огромные непросыхающие лужи. «Урал» буксовал. Мы вылезали и подкладывали под колеса бревна.
— Вот она, вечная мерзлота, — говорит Магомет. — Хоть сорок градусов жары, все равно лужа не просохнет. Объехать бы ее, да только куда с притрассовой дороги денешься? Одна она, хоть и капризная. Дождь пройдет — раскиснет, не проедешь, а зимой снегом заносит. Да что делать? Пока железную дорогу не построят, притрассовая — главный путь сообщения.
Самое, пожалуй, тяжелое — зимник пробивать. В прошлом году сам пробивал, знаю. До Сургута сто семьдесят километров, а ехал неделю... В кузове старые покрышки с собой вез, как замерзну вконец, так покрышку на снег, оболью ее бензином, запалю и стою рядом, греюсь. Днем еще туда-сюда, а ночью едешь, светишь фарами, но кто знает — правильно едешь или нет? А сколько метелей я в кабине пережидал? Сидишь, руку из окна высунешь, не видно руки... Зато потом, как зимник пробили, он сразу главной автострадой стал. Пятнадцать тысяч тонн груза по нему в Коголымскую из Сургута привезли!
...Еще издали мы услышали тревожные сигналы. Но дорога давала крюк, и было не разглядеть, что там, впереди. Когда подъехали, увидели накренившийся «Магирус». Одним боком он стоял на дороге, другим в кювете, точнее, в болоте.
— Как же это тебя так угораздило, парень? — поинтересовался Магомет.
— Задремал...
— А я, когда спать хочется, начинаю свои песни петь, — сказал Магомет, доставая трос. — Пою-пою, разные слова вспоминаю, и все! Не хочется больше спать!
Когда «Магирус» был уже на дороге всеми колесами, раздался страшный скрежет. У нашего «Урала», переоборудованного для перевозки труб, сломалась ось прицепа. Шофер «Магируса» расстроился:
— Из-за меня...
— Из-за тебя! — хмуро сказал Магомет. — Конечно, из-за тебя! Все мои поломки из-за таких, как ты, головотяпов! Ну хоть бы раз я сам по себе сломался! Обязательно, или когда вытаскиваю кого-нибудь, или сзади подталкиваю... Нашел место где спать!
— Что же теперь делать?
— Тросом ось будем связывать! Что еще!
— Как же ты поедешь?
— Медленно поеду, как черепаха. Авось к утру доберусь до Коголымской, а ты еще раз за рулем засни! Шофер называется!
Дальше мы ехали очень медленно, старательно притормаживая на горках. Петля, соединяющая ось, доверия не внушала.
Быстро темнело. Северную белую ночь можно сравнить с акварельным рисунком, где верхняя часть высветлена, а нижняя густая и темная и нет между предметами четких границ, один как бы перетекает в другой. Обратный путь всегда кажется короче. Но только не сейчас. Чтобы скоротать время, говорим с Магометом о дороге, о людях, о доме.
— По дому скучаю... — Магомет вздохнул. — Особенно когда делать нечего. А когда в рейсе, нет времени скучать! Помню, раз едем по снежной целине — мороз страшный! Наверху лед, скользят колеса, а внизу пар! Черт его знает почему так! Доехали до реки Тромъеган. Надо дальше ехать... На берегу толпа шоферов. Никто первым через реку ехать не решается. «Вчера, — говорят, — «Урал» здесь утонул, еле успел шофер выскочить. Кто хочет рискнуть? Во, — говорят, — человек с Кавказа! Давай, джигит!» — «Я, — говорю, — не с Кавказа, я из Дагестана». — «Все равно ты джигит, — говорят. — Вон какие у тебя усы!» — «Ладно, — говорю, — смотрите, как джигиты ездят!» Сажусь за руль, выезжаю на лед. Потом включаю прямой медленный ход, фиксирую ручкой газ и., спрыгиваю с машины. Машина моя одна спокойненько до другого берега доехала — тихонько носом в снег ткнулась. Я ее обратно таким же образом вернул... «Ээээ, — говорят, — так нельзя, с грузом давай!» Пришлось мне груженому — девять тонн — поехать... Кручу баранку, сам на подножке стою... Едет мой «Урал», едет, родной... Доехали. А следом все остальные. Как меня потом качали! С тех пор вся трасса знает меня... И вот тогда я по дому начал скучать. Эх, думаю, вернусь, стану рассказывать, разве кто поверит?
— Значит, все-таки думаешь домой возвращаться?
— Вот железная дорога до Уренгоя дойдет, там видно будет...
Юрий Козлов
Это было в Монреале, на пляс Бонавенчер, в городском центре искусств. В нижних этажах небоскребов, окружающих площадь 20—30-этажным частоколом, устраивают выставки канадские художники. Очутившись однажды в утренние часы на пляс Бонавенчер, я решил пройтись по одному из залов. Посетителей там еще не было, и я обрадовался случаю без спешки и суеты рассмотреть работы. На щитах, затянутых светло-серой рогожкой, было развешано более сотни полотен. Суровые зимние пейзажи. Серые сумерки арктического дня. Скупая игра красок весенней тундры. Скованные льдами озера. Буйство северного сияния. Иглу, над которыми колеблются в морозном воздухе струйки дыма... Смуглые дети, резвящиеся на снегу, мужчины с добродушным прищуром зорких охотничьих глаз, искусные резчики по мыльному камню и моржовой кости. Женщины в парках, стряпающие на костре. Охотники, рыбаки и их добыча; старики, рассказывающие давние предания внукам.
