любитель помахать дубинкой. Такому типу я руки не подал бы, даже провались он в прорубь. Интересовало Павленко на вверенной территории только одно: чтоб тишина была, да копеечка стабильно капала, а там пусть хоть сожрут друг друга — всё равно, мол, сброд и подонки, такая вот у человека философия. Этакий урод и родной матери не союзник.
Едва я занёс ногу, чтобы от души садануть по двери квартиры, как замок дважды щёлкнул проворачиваясь. Приоткрылась смрадная щель. Я вздрогнул — от неожиданности, а ещё потому, что из темноты за дверью на меня взглянула космическая пустота, мой старый враг. Впрочем, иллюзия сразу рассеялась.
— Чё ты шумишь, фраер? Тут люди отдыхают, понял, нет? Вали давай отсюда! — перегар от возникшей возле косяка небритой рожи был едва выносим. Я сильно толкнул дверь, и не ждавший этого мужик в растянутых трениках потерял равновесие, отступил внутрь квартиры. Я вошёл следом, достал удостоверение и небрежно махнул выданными мне солидными корочками «с орлом» перед опухшим и брыластым лицом собеседника — щуплого доходяги с сиплым голосом, чуть ли не по уши забитого поплывшими синими наколками. Незатейливая живопись сочетала в себе и армейскую, и тюремную тематики. Понятно.
То был знакомый типаж. Таких шнырей на зоне обычно всю дорогу сильно обижают, зато по воле гнуть пальцы и колотить понты становится их второй натурой. Понимают они только разговор на языке власти. Я вздохнул про себя и постарался настроиться на нужный лад. Это всегда давалось мне с некоторым трудом, но работа есть работа.
— Муниципальная служба опеки и попечительства, старший уполномоченный сотрудник Мирягин Константин Николаевич, — скучающим казённым голосом известил я, глядя по сторонам. — Инспекция жилищно-бытовых условий. Сигнальчик к нам поступил. Вы кто будете? Проживаете здесь?
Шнырь растерянно моргал и нервно дёргался, не торопясь отвечать. Что-то в его поведении сразу же мне не понравилось. Справа приоткрылась дверь в комнату, из неё показался ещё один персонаж, чем-то неуловимо напоминающий своего приятеля. Пробормотав что-то лебезящим тоном про «здравия желаю», «вот, в гости зашёл, ухожу уже» и чуть ли не кланяясь, он бочком протиснулся мимо меня и юркнул в подъезд. С лестницы раздались быстрые шаги.
— Отдыхаем, значит? Гражданка Назарова Светлана Николаевна кем вам приходится?
— Ну баба она моя. Да мы ничего не нарушаем, понял! Это соседи, суки, врут всё!
— Раз не нарушаете, то и волноваться не о чем. Я пройду, не возражаете, — не потрудившись придать последней фразе вопросительную форму, я отодвинул своего нервного визави и пошёл по коридору к первой двери, из которой недавно выскочил гость.
— Кто-то ещё тут есть?
— Я да Светка, кто ещё-то, н-на. У тя документики-то есть, а, старшой? Чтоб вот так в чужую частную собственность того?..
— Только что был фраер, теперь старшой, вы уж определитесь.
— Слышь, мы свои права знаем!
— Так это же замечательно.
Увлекательный этот диалог продолжался в том же духе, проходя по самому краю моего сознания. Я был занят тем, что пытался обнаружить какие-нибудь следы присутствия в этой помойке ребёнка: детскую одежду, игрушки, использованные памперсы среди прочего мусора, наваленного в углах метровыми кучами… Квартира-двушка была по-настоящему руинирована. Я и не подумал разуться: пол здесь покрывал толстый, местами влажный слой мусора, обои гнили прямо на стенах, роль мебели исполнял нагромождённый повсюду советский хлам. Страшно воняло гнильём, тухлыми объедками и сивухой. Даже сунь я в жаркий день голову внутрь мусорного бака, неделями стоявшего на солнцепёке, и там дышать было бы легче. Под ногами пружинило, шуршали пакеты, перекатывались бутылки.
— Несовершеннолетние есть в квартире?
— Да ты попутал, что ли, какие несовершеннолетние, чёрт, бля! — проорал он, по застарелой привычке наполовину сложив забитые перстнями «пальцы». Время от времени урка непроизвольно скалился и скрипел зубами. — Одни мы тут, сидим, чай пьём, хули ты доебался!
В первой комнате никого не оказалась. Заходить я не стал: узкая тропинка, петляя, вела между грудами тряпок, мебелью, вездесущими пакетами, забитыми чёрт знает чем. Все окна в доме были залеплены газетами и целлофаном. В дальнем углу комнаты находилось что-то вроде лёжника: пара почти чёрных от времени матрасов, ведро, кальян, горелая электроплитка и батарея пустых бутылок. На тумбочке орал телевизор и лежала кучка пакетиков-зиплоков с обрывками размотанной изоленты. Ну, хотя бы понятно, почему абориген такой дёрганый. Это меня сейчас не интересовало. Никаких следов присутствия ребёнка любого возраста не было, и я направился дальше.
Ещё одна комната, дверь в неё даже не открылась до конца (тусклая лампочка в патроне, журнальный стол, обгоревший с одного края, продавленная до земли тахта), затем санузел без света, на который страшно было даже просто смотреть. Ванна явно использовалась для сброса помоев и заполнилась уже наполовину. Воистину нет предела той степени скотства, до которой способен опуститься человек. Урка продолжал хвостом таскаться за мной, непрерывно нудя, матерясь на блатной манер и корча рожи. Мало-помалу он начинал борзеть. Где-то за стеной, вторя телевизору, бубнила каналом «ВГТРК Культура» радиоточка, не затыкаясь ни на секунду. Я чувствовал, как от духоты и вони мне становится дурно. Детей в этом свинарнике не было. Хозяйка обнаружилась на кухне.
Постаравшись не коснуться одеждой ни загаженного стола, ни заваленной посудой плиты, я обошёл кухню и открыл холодильник, от брезгливости взявшись за ручку платком. Внутри ждала тёплая темнота, пара банок с соленьями (наверняка содержавшими ботулизм) и покрытая потёками, обугленная суповая кастрюля с поднявшейся над ней пышной шапкой плесени. Никакого детского питания или молочных смесей. Я обернулся к женщине, безучастно сидевшей за столом в ночнушке, подперев руками голову.
Перед ней стояла водочная бутылка, заткнутая бумажной пробкой, на дне ещё плескалась пара сантиметров жидкости. На столе была разложена нехитрая закуска, а прорехи в ночнушке открывали вид столь малоаппетитной плоти, что польститься на неё мог бы, пожалуй, только изголодавшийся волк долгой зимней ночью. Моё появление в кухне осталось без внимания.
— Гражданка, вас как зовут?
Бесполезно. Словно кричишь в трубу водостока. Мутные, маслянистые глаза не порождали взгляда, как не давала света заросшая пылью лампочка под закопчённым потолком. Я протянул руку и пощёлкал перед её лицом пальцами в попытке привлечь внимание.
— Светлана Николаевна, вы с нами?
— М-хм. О-мо.
— Светлана Николаевна, у вас есть дети?
— А? — плоские зеркала души сфокусировались на мне, отчего по загривку пробежал холодок. Некстати вспомнилась мать. — Ты чего тут? Кто таков?
— Дети есть у вас, спрашиваю?
— А-а… Крсавчик, зчем дети, — женщина зашевелилась, изображая великосветскую истому, ночнушка упала с полного ноздреватого плеча. — Хчешь, я сама тебя приголу-ублю? Водки принесёшь
