Полдень застал нас на марше, а в безоблачном небе ни точки, ни звука. Хотя обычно с рассветом после таких вот партизанских налетов на очередной форт в небе появлялись португальские самолеты или вертолеты с десантом и начиналась бомбежка, а затем прочесывание местности. Тогда мы решили, что, видимо, попадание в радиостанцию не позволило салазаровскому гарнизону послать сигнал «SOS» на натовский военный аэродром в Луанде. Но, как оказалось, мы не знали главного — по всей португальской армии в эти часы был объявлен траур. И вот почему
При подходе к базе внезапно вышедший перед нами из зарослей часовой вдруг произнес:
— Салазар а морте (Салазар мертв).
Решив, что это партизанский пароль на сегодняшний день, мы проследовали в лагерь. Но то был не пароль. В ночь с 26 на 27 июля, в часы нашего «салюта» у форта Каянда, в Лиссабоне действительно испустил дух палач Салазар.
Я вспоминаю еще одну встречу в Анголе. Как-то вечером мы сидели у костра, разговор давно смолк, и все задумались: мы — вспоминая виденное, а Мона — верно, о своих делах, близких завтрашних или более далеких. Потом тихо, будто для себя, Мона сказал:
— Это время предвидел, нет, не только предвидел, всей своей жизнью приблизил ваш Ленин. — И еще, помолчав, добавил: — И наш тоже.
Мона чуть откинулся, притянул к себе лежавшую в стороне планшетку, оттянул левой рукой тугую резинку, прижимавшую ее плоский кожаный верх, и вынул брошюру, оказавшуюся изданием АПН на португальском языке. На обложке стояло название «Солидарность», а под ним портрет Владимира Ильича.
Встретить Ленина в краях, где мы за полсотни дней не видели ни одного колеса, ни одного гвоздя, где велосипед показался бы луноходом, где повседневными орудиями крестьянского труда являются предметы, чье место на стендах палеонтологических музеев; в краях, где кажется, что все здесь заведено так, как было пять, шесть столетий назад, — встретить здесь Ленина, согласитесь, было удивительно.
Мона полистал книжку, полную помет и подчеркиваний, и, вновь сложив ее, бережно отправил обратно в планшетку. Мне показалось тогда, что есть в этом мире для Моны и его товарищей такие идеи, что помогают им в борьбе не меньше, чем оружие и иная важная помощь, которую наша страна оказывает патриотам МПЛА.
...Когда я вспоминаю Мону, то чаще всего вижу: в самодельной школе с указкой у карты стоит чернобородый человек с красивыми карими глазами. Он говорит молодым партизанам о том, как бороться с врагом, о том, какая у них жизнь будет в будущем. Он говорит о победах и произносит имя «Ленин».
П. Михалев, спец. корр. «Комсомольской правды», ведет репортаж для читателей «Вокруг света» из борющейся Анголы.
Автор этого очерка, молодой зоолог, научный сотрудник Института эволюционной морфологии и экологии животных имени А. Н. Северцова АН СССР, одно время жил и работал среди нганасан, кочующих со стадами оленей по Восточному Таймыру. Его работа была связана с изучением проблем оленеводства.
В ночь на 22 июня загудела последняя пурга. Чум дрожал от порывов ветра, а через верхнее отверстие беспрерывно сыпалась снежная пыль, и мы просыпались запорошенные ею. Было мокро и зябко.
Первыми поднялись женщины. Лентоле с помощью небольшого меха раздула костер, повесила над ним чайник. Я почувствовал, как она подоткнула мне под ноги одеяло, чтобы не прогорело. Зашевелился спавший рядом со мной Мереме — наш бригадир и муж Лентоле. Снаружи доносился голос Динтоде, подгонявшего стадо оленей к чумам. Он дежурил ночью, я должен был сменить его с восьми. Сбросив меховое одеяло, я на ощупь нашел в головах кухлянку, стряхнул с нее снежную пыль и натянул на себя. Поднялся Мереме. Он тоже оделся, взял аркан и вышел к стаду. Обернувшись у порога, бросил мне:
— Ты сиди. Мы сами поймаем ездовых.
Поев, я старательно оделся: в еще одну кухлянку, плащ, резиновые сапоги. Стенка чума мешала выпрямиться, и Лентоле помогла мне оправить одежду. Поскольку я живу у Мереме, его жена ухаживала за мной.
Я выбрался из чума, запряг пойманных Мереме оленей и, ведя их в поводу, начал поднимать стадо. Олени были вялыми и уходили на выпас неохотно. Примерно в километре от нашего стана я остановил их и, повернувшись спиной к ветру, стал ждать, пока олени наедятся. Мой Кула, оленегонная лайка, залез на нарту и спал, свернувшись в клубок: снег, не таял на его черной пушистой шкурке.
Неподалеку протекал ручей. Он широко разлился, вода пропитала снег, превратив его в снежную кашу. Пурга помешала мне вовремя заметить, как голов пятнадцать оленей перебралось через ручей. Вскоре за ними потянулось и остальное стадо. Подняв ездовых и столкнув Кулу, я направился через ручей. Почти на середине нарта увязла в снежной каше. Олени, не в силах стронуть нарту с места, легли. Слезать в воду мне очень не хотелось, но иного выхода не было. Едва я спрыгнул, как вода потекла мне в сапоги. Проклиная все на свете, я понукал ездовых и дергал нарту, кричал на пасшихся на той стороне оленей, из-за которых пришлось полезть в эту кашу. Стоило мне выбраться на твердое место, как они испугались и гуськом потянулись обратно. К обеду пурга начала стихать. Подмораживало. Мне становилось все труднее: вода хлюпала в сапогах, сильно мерзли руки. В нетерпении я посматривал в сторону стана. Пурга стихала, и два черных треугольника чумов становились все виднее. Додежурив, как положено, до восьми, я погнал стадо домой. Возле нашего чума стояла чужая нарта. Подождав, пока стадо легло, я выбил от снега одежду и полез в чум греться.
Кроме Мереме, Динтоде, женщин и детей, на шкурах лежал здоровенный красивый парень, одетый по-русски: меховые летные брюки, унты, клетчатая рубашка. Я узнал Афанасия Рудинского — председателя нашего колхоза. Мы пожали друг другу руки. Я сел на край шкуры поближе к огню. Лентоле быстро положила передо мной кусок мороженой оленины, хлеб, налила чаю. Хлеб, по-видимому, привез гость.
— Ну как? Нравится в бригаде? — спросил Афанасий.
— Нравится, хорошие люди, — ответил я.
— Не трудно?
— Не-ет, — я улыбнулся.
После дежурства, за чаем, жизнь казалась просто прекрасной.
Дождавшись окончания еды, Афанасий попросил у меня документы. Он был в командировке, когда меня зачислили в колхозную бригаду, и теперь внимательно, страницу за страницей читал мои направления и рекомендации.
— Вы закончили университет?
— Да.
— А теперь занимаетесь наукой? На оленях ее делаете?
Я невольно засмеялся. Это было хорошо сказано.
— Да. Хочу проверить, могу ли сам держать оленей. Или силен только в теории?..
— А где работали раньше?
— На Северной Камчатке.
— Долго?
— Три года.
— Он умеет, — сказал Мереме, наш бригадир.
— Значит, выдержал испытательный срок? Оставишь его в бригаде?
Все, кто был в чуме, посмотрели на Мереме. Я волновался, как на экзамене. Мереме несколько минут молчал, потом твердо сказал:
— Пусть работает. Я согласен.
Председатель пробыл у нас часа три, а потом стал собираться в соседнюю бригаду. Он торопился, потому что ездить по тундре становилось с каждым часом труднее. Снег таял, питая водой реки.
Мы вышли проводить Афанасия. Быстро поймали хороших ездовых оленей, помогли запрячь. Уже с хореем в руках Рудинский на минуту задержался, глядя вперед и, наверное, прикидывая в уме, каким путем ехать. Пурга кончилась, хотя ветер еще не стих. Небо быстро расчищалось, и уже там и тут вытаивала голубизна. Пелена пурги уходила к югу, и на десятки километров вокруг открывалась тундра с бесчисленными озерами. Ощущение можно было сравнить только с тем, которое испытываешь, глядя на карту. Глаза невольно прослеживали знакомые извилины рек, переваливали с ручья на ручей, от холма к холму. Солнце стояло довольно высоко над горизонтом. Было ослепительно светло.
— Во-он, видишь гору? — показал мне Афанасий. — Она отсюда километрах в семидесяти. Туда ваша дорога, на север.
— Если пурги больше не будет, быстро пойдем вперед, — добавил Мереме.
С того времени мы начали кочевать — аргишить почти ежедневно. Иногда мы останавливались лишь для того, чтобы поспать. Мереме говорил, что, если бы не дети, не стоило бы и чумы ставить. На стоянках мы развязывали немногие из тридцати грузовых нарт с одеждой и продуктами, которые везли с собой.
Утром к назначенному сроку дежурный подгонял стадо к чумам. Подбодрив себя крепким чаем, мы начинали ловить ездовых оленей. Некоторые из них были ручными и не убегали. Большинство же приходилось ловить арканами. Каждого такого оленя надо было заметить в стаде и окружить со всех сторон. Как только он пытался прорваться мимо людей, над ним зависали петли брошенных арканов. Не всякий раз оленя удавалось поймать сразу, так что на ловлю у нас уходило полтора-два часа. За это время женщины успевали разобрать чумы, сложить шесты и меховые покрышки на нарты. Запрячь ездовых и тронуться в дорогу было уже делом десяти-пятнадцати минут.
