Калеро снова вытер пот на лице и пожал плечами, словно извиняясь. Потом бросил пистолет на кровать покойного Пратса, повернулся ко мне спиной и сказал на прощание:
— Это кажется невероятным, Торрес, но когда тебе предлагают такое… Все, что я успел потерять… А недавно меня вызвали и сообщили, что я могу это вернуть. И снабдили всеми сведениями… Что бы ты сделал на моем месте?
Конечно же, я поступил бы так же. Хотя не могу понять, почему бы не дать всем людям возможность продолжать жить. Почему они не хотят дать нам этот шанс, считая, что оказывают добрую услугу? А эти несчастные старики гордились, что им удалось дожить до двухсот лет, и работали в городе, который был одной большой бойней…
Вот и все, джентльмены.
Когда Калеро уже закрывал за собой дверь, я спросил:
— Теперь вы начнете травить меня фальшивыми ЛГ?
— Нет, Торрес, тебе еще остается много лет жизни. Каждый должен умирать в свое время.
— Кроме тебя, — сказал я, и он ушел, а я арестовал Риваса и всех членов «Естественной Жизни», которых удалось схватить. И они сказали, что это ошибка, а я дал показания под присягой в суде, что видел своими собственными глазами, как они убили Пратса и Бреннан, а потом я отправился домой и пил, пока меня не стошнило, после чего я наконец заснул.
Так закончилась эта история.
Члены «Естественной Жизни» будут обвинены в убийстве, в этом не стоит сомневаться. Но не печальтесь о них, их не казнят. Они ведь не принимают ЛГ, поэтому они будут единственными на Земле, кто умрет без чужой помощи. Счастливчики! Возможно, и я когда-нибудь вступлю в их организацию…
Я рассказываю вам эту историю, потому что все равно ничего не изменится. Никто не слушает стариков, и вы сейчас, должно быть, думаете, что выживший из ума старец бредит, что, достигнув возраста в двести с лишним лет, нельзя начать молодеть, что Вселенная устроена иначе. Все равно я останусь здесь, в компании своих товарищей, до тех пор пока не умру или пока меня не прикончат, ведь меня, как и всех вас, держат взаперти. Надеюсь, что я не надоел вам своими россказнями? Мне хотелось бы снова увидеть вас, вы можете заехать сюда, в Кампос-де-Отоньо, когда захочется навестить меня. Я буду ждать вас с другими рассказами, наверняка более увлекательными, чем этот.
Я знаю: это была некрасивая история, и ее лучше забыть. Еще вчера я думал, что быть стариком означает оставаться одиноким, но я ошибался, потому что все мы одиноки. Это — мир одиноких людей, которые при встрече не приветствуют друг друга. Мы рождаемся одинокими, растем одинокими и умираем в одиночестве — вот и вся истина.
А некоторые даже не могут умереть.
Перевел с испанского Владимир ИЛЬИН
© Daniel Mares. Campos de Otono. 2001. Публикуется с разрешения автора.
Сергей Синякин
Полукровка (Der Halbblutling)
Вереница машин торжественно проследовала мимо развалин, миновала универмаг, скалящийся разбитыми витринами, и остановилась в десятке метров от обелиска. Площадь не переименовывали, она так и носила прежнее название — площадь Павших Борцов. На гранитном обелиске, украшенном чугунными барельефами с символическими изображениями немецких солдат, павших в бою за Сталинград, золотом отсвечивали готические буквы, из черного чугунного венка вырывалось неровное голубовато-рыжее пламя, колеблющееся на ветру. Над обелиском пронзительно голубело осеннее небо, казалось, что пламя стремится обжечь небеса.
Вдоль гранитного периметра фундамента, на котором был установлен обелиск, стояли молодые ребята из ваффен СС.
Неловко держа букет, фельдмаршал Паулюс выбрался из машины и неторопливо двинулся к обелиску. Перед Вечным огнем он остановился. Сопровождающие почтительно выстроились за ним. Фельдмаршал передал цветы адъютанту, отдал честь павшим солдатам и начал стягивать черные кожаные перчатки. Сняв их, он принял от адъютанта букет и, шагнув вперед, не без труда наклонился, укладывая цветы на специальную подставку прямо перед венком, над которым трепетало и изгибалось пламя.
Возложив цветы к памятнику, Паулюс некоторое время стоял рядом с Вечным огнем. Лицо фельдмаршала было мрачновато-задумчивым, словно сейчас он мысленно перенесся назад, в далекий и яростный сорок второй год, когда каждая развалина этого страшного города плевалась огнем и металлом. Фюрер был прав — восстанавливать город не стоило. Сталинград должен был оставаться развалинами, напоминающими всему миру о непобедимой мужественности немецкого солдата. Сталинград должен был оставаться развалинами, чтобы загнанные в Сибирь русские знали — по эту сторону Волги их ожидает смерть. Только смерть и ничего, кроме смерти.
Грянул залп, за ним еще один, и еще, и еще — торжественный караул действовал слаженно и отточенно, — выстрелы из десятков карабинов сливались в сухой короткий треск. Лица у бойцов из ваффен СС были каменно неподвижны и невозмутимы, словно у нибелунгов.
Паулюс повернулся к машине.
Все от него ожидали какого-то особенного выступления, ведь не каждый день отмечается пятнадцать лет со дня величайшей битвы в истории человечества, кому как не победителю, одержавшему верх в этом невероятном сражении, найти подобающие случаю слова. Но Паулюс промолчал. Лицо его вновь стало меланхоличным и невозмутимым, он шел к машине, медленно натягивая перчатки, словно его длинные сухие пальцы и впрямь мерзли от свежего ветра, доносящего дыхание Волги до окруженной развалинами площади.
Оркестр заиграл военный марш.
У машины Паулюс остановился. Генерал-лейтенант Кройцер отдал ему честь, высоко и красиво вскинув к небу руку. Фельдмаршал вежливо откозырял, стеклышко монокля несколько высокомерно поблескивало на его застывшем лице, сверкали Железный крест с дубовыми листьями и лакированный козырек фельдмаршальской фуражки. Адъютант услужливо открыл заднюю дверь «BMW», Паулюс пожал командующему руку и сел в машину. Фельдмаршал — покоритель России, Ирака, Египта, Швеции и Великобритании — отправился на Мамаев курган, где по эскизу мюнхенского скульптора Торака на самой вершине была водружена исполинская фигура немецкого солдата, стоящего лицом на восток и преграждающего своей могучей грудью путь азиатским ордам в Европу. Именно там, согласно личному завещанию, был похоронен Гудериан, быстроногий Гейнц, чьи танковые лихие атаки в немалой мере способствовали блистательным победам Паулюса, и именно ему фельдмаршал торопился отдать солдатский долг.
— Вольно, — скомандовал гауптштурмфюрер СС Дитерикс, командовавший почетным караулом.
Строй колыхнулся, и каменные лица солдат наконец-то приобрели простые человеческие выражения.
— В колонну по четыре становись! — зычно подал команду гауптштурмфюрер.
Праздник еще не закончился.
В казармах их всех ожидал крепчайший русский шнапс с изображением Кремля на этикетке и праздничный обед — тушеная зайчатина, жареная осетрина и изобилие черной икры, которую, не скупясь, доставляли с каспийских низовий, где у Астрахани бывшая русская река Волга распадалась на несколько десятков самостоятельных рукавов и где, по слухам, осетры ворочались в зарослях камыша, совсем как крокодилы в африканских реках — огромные, неподъемные, с отвисшими брюхами, туго набитыми этим зернистым деликатесом, достойным храброго немецкого солдата.
Ганс ун-Леббель шагал в строю. Слева было крепкое плечо товарища, и справа было крепкое плечо товарища, и в затылок жарко дышал камрад, способный отдать за ун-Леббеля жизнь, как это сделал бы сам ун-Леббель, возникни такая необходимость во время боевых действий, да и просто в трудных обстоятельствах, на которые горазда солдатская жизнь.
* * *
А утром их подняли по тревоге.
Неожиданности в армейскую размеренную жизнь вносят учения или редкие боевые операции, которые, впрочем, боевыми можно назвать только с известной натяжкой. Усмирять сиволапых русских колхозников или отлавливать скрывающихся в их селах редких иудеев куда проще, чем лежать на открытой местности в ожидании грозно приближающегося «королевского тигра». Такие выезды давали маленькие радости — можно было прихватить бесхозно похрюкивающего в грязи поросенка или придушить парочку-другую горделивых русских гусаков, плавающих в лужах возле грунтовых дорог.
Неделей раньше прошли дожди, проселки превратились в липкую грязевую реку, по которой с трудом, скользя из стороны в сторону и завывая дизелями, плыли бронетранспортеры с командой и два легких танка огневой поддержки: один — снабженный огнеметом, другой — с короткоствольной пушкой и направляющими «панцерфаустов». Танки использовались для устрашения, и еще у них была важная задача — при необходимости вытянуть застрявший бронетранспортер из грязевого озера. В тесных коробках транспортеров никто не курил.
