— Свободный аэростат, как известно, передвигается с той же скоростью, что воздух, — продолжал Андре. — Конечно, я об этом знал еще раньше, и все-таки полное безветрие в гондоле поразило меня. Флаг и украшающие шар цветные ленты висели неподвижно. Аэростат поднимался медленно, с равномерной скоростью. Мои органы чувств не воспринимали ни подъема, ни нашего движения на восток. Мной владело странное ощущение, от которого я никак не мог отделаться, будто шар стоит на месте, а земля под нами уходит вниз и вращается на запад. Четти посадил аэростат на лугу возле дворца Богесунд. Сразу после посадки примчался на одноколке барон фон Хенкен. Он велел своим людям помочь нам с укладкой оболочки и угостил нас отличным обедом. В остроумной застольной речи он выразил сожаление, что может предложить нам всего-навсего фазана, который, увы, не залетает высоко.
Мы долго засиделись в погребке. Андре выглядел усталым, наша беседа — говорил преимущественно он — перескакивала с одного предмета на другой.
Он не встал с места, когда уходил профессор Норденшёльд, только поднял руку в прощальном жесте.
— Помню, как «Вега» Норденшёльда подошла к Стокгольму, — сказал он. — Это было в апреле, шестнадцать лет назад, величайший день в истории нашей страны. Двадцатью двумя месяцами раньше «Вега» начала свое плавание. Она проследовала вдоль берегов Норвегии, обогнула Нордкап, пересекла Мурманское море, миновала северную оконечность Таймырского полуострова, пробилась через все Восточно-Сибирское море, зазимовала там, где пролив Лонга переходит в Берингов пролив, и наконец достигла Иокогамы на востоке Японии. Там имелся телеграф, и Норденшёльд смог известить весь мир о том, что Северо-Восточный проход наконец побежден.
— Я был тогда ребенком, — отозвался я, — но помню, как прочел в «Эстерсундспостен» о возвращении «Веги».
— Вам двадцать шесть.
— Через несколько месяцев исполнится двадцать семь.
— А мне сорок два. Норденшёльду было сорок пять, когда «Вега» подняла якорь.
Он улыбнулся в третий раз за день, подозвал жестом официанта, попросил убрать чашки и коньячные рюмки и заказал бутылку портвейна.
— Обожаю портвейн, — сказал он и повернулся ко мне, все еще улыбаясь.
Вдруг я заметил странную особенность его взгляда. Его зрачки дрожали, бегали из стороны в сторону, часто-часто мелькая. Раньше я этого не видел, даже в его конторе, хотя мы там сидели друг против друга.
Эти бегающие глаза озадачили меня, и Андре так поспешно отвернулся, что я понял: он заметил мое смятение.
— В Токио Норденшёльда принял сам микадо Муцухито, — продолжал Андре. — Обратный путь длился полгода и стал самым долгим в мире триумфальным шествием. Впервые один корабль обогнул весь Евразийский континент.
— Может быть, наш шар долетит до Японии, — сказал я.
— Вероятность очень мала, — ответил Андре. На его лице промелькнула улыбка.
— Мой дорогой Френкель, — сказал он, — вы уже говорите «наш шар». Очевидно, вы тоже не прочь войти вечером в гавань Стокгольма, и чтобы вас приветствовали сотни тысяч ликующих людей, сверкали фейерверки, гремели пушки — верно? Можете не отвечать. Такие мечты только естественны для молодых людей. Они не противопоказаны и пожилым. Если перелет удастся, участников экспедиции Андре, возможно, будут приветствовать еще горячее, чем людей «Веги».
Я кивнул.
— А почему? — Он поднял рюмку с портвейном.
— Потому что они покорят Северный полюс, — ответил я.
— Послушайте меня. Они будут величайшими героями нашего времени не только потому, что прошли над Северным полюсом, но и потому, что осуществили невыполнимое. Я говорю достаточно понятно?
— Пожалуй, — сказал я.
— Вам дается два дня. За это время продумайте все.
Ночь, день, потом еще ночь и, наконец, еще почти целый день.
Я ходил, прихрамывая, по улицам Стокгольма.
Я плохо спал. Лежал в постели при зажженной лампе. Потолок был белый. Из четырех углов к середине тянулась сеть черных трещин, смахивающих на паутину. В углах они были четкие, широкие, словно начерченные тушью, но дальше заметно сужались, разветвлялись и совсем пропадали, так и не встретившись в центре потолка.
Я еще раз перечел книгу Нансена о его лыжном переходе через материковый лед Гренландии, этот замечательный рассказ о том, как осуществить невыполнимое.
Гренландская экспедиция Нансена с самого начала была обречена на неудачу. Упрямое безрассудство, безумная затея, ее автор совершенно не представлял себе истинного лица страшного края льдов и стужи, который он вздумал пересечь.
Гренландия, несмотря на путешествия Пири и Норденшёльда, оставалась до Нансена страной неведомого.
И выходит, в его неведении не было ничего особенного. Кто может знать что-либо по-настоящему о неизученном крае?
Отсутствие знания было исходной предпосылкой экспедиции.
Кто станет рисковать жизнью для исследования уже исследованных материков?
Нансен осуществил невыполнимое, совершил то, что считалось обреченным на провал.
Сходство между Нансеном и Андре было очевидным.
Андре считал исследование полярных областей естественной задачей для шведов.
«Норвежцы, — писал Нансен в своем письме норвежскому правительству девятью годами раньше, — не снарядили еще ни одной арктической экспедиции. И это несмотря на то, что норвежцы, без сомнения, лучше всех годятся для полярных исследований, обладают наибольшими предпосылками к тому, чтобы выносить арктический климат».
Нансен находился в том же положении, что после него Андре. Он мог выбирать себе спутников среди многих охотников.
Всегда есть люди, готовые взяться за то, что кажется невозможным, неосуществимым.
Сорок кандидатов. Нансен рассказывает об этом наверху двенадцатой страницы своей книги; цифру «двенадцать» легко запомнить. И не только норвежцы, а и датчане, голландцы, англичане, французы.
Он не упоминает о том, что был и один шведский кандидат.
Может быть, письмо не дошло, может быть, он посчитал меня настолько молодым, что даже не захотел отвечать. Мне было всего семнадцать лет.
Пусть лед, пусть снег, но, что ни говори, гренландская экспедиция Нансена была сухопутным путешествием. Правда, большая часть маршрута пролегала на высоте двух тысяч с лишним метров, при максимуме в две тысячи семьсот метров.
Воздушная экспедиция Андре представлялась мне спокойным путешествием на высоте двухсот пятидесяти метров над уровнем моря.
Зачем? Во имя чего совершать долгие и бессмысленные странствия через мертвое белое арктическое безлюдье? Что ищет человек в ледяной пустыне, где человеку невозможно жить? А Северный полюс? Что такое Северный полюс? Эта белая точка на белой плоскости? Есть вопросы, которые хочется назвать сугубо женскими. Страх пустоты, природа не терпит пустоты... Отвращение к пустоте, ненависть к неведомому и неисследованному — не типично ли это для мужчины?
Я был инженер, человек техники. Мои познания в латыни остались на уровне гимназии. Natura abhorret vacuum — кажется, это слова старика Аристотеля? Хотя он говорил по-гречески?
Проснуться зимним утром в детстве, проснуться зимним утром и увидеть на лугах и полях свежий, нетронутый снег. Одеваешься, выбегаешь, торопишься первым пройти по земле, ставшей вдруг девственно чистой.
Разумеется, радость от мысли, что ты первым ступил на Северный полюс, еще не веский повод.
Исследование и наука. Как уже говорилось, человеку трудно мириться с неизвестностью. Еще недавно шел спор, представляет ли собой Гренландия остров или часть Американского материка. Норден-шёльд полагал, что в глубине Гренландии есть леса, Нансен доказал обратное. Теперь нам известно, что полярный бассейн в самом деле бассейн, покрытое льдами море, а не вторая Гренландия. Однако в этом море могут быть еще тысячи неоткрытых и неописанных островов.
Но и наука, исследование тоже всего не исчерпывают. Наверно, есть еще что-то, что не так просто определить.
Норденшёльд приводит странный случай, который произошел во время одной из его давних зимовок на Шпицбергене.
Один плотник, по фамилии Снабб, вдруг покинул лагерь и пошел через замерзший залив на север. Он шагал решительно и быстро, как будто спешил куда-то по делу.
Его окликнули. Он не отозвался. Стреляли в воздух из винтовки. Он даже головы не повернул, упорно продолжал шагать на север.
Норденшёльд послал за ним вдогонку двоих, но было поздно, они не успели догнать его до сумерек. На следующий день два часа шли по его следам, потом их замело метелью.
Плотник ушел на север. Он не вернулся.
Это было в 1872 году.
Краткий рассказ профессора Норденшёльда о плотнике Снаббе легко истолковать неверно. Это рассказ не столько о человеке, сколько о стране света, имя которой «Север».
